Испытатель спецвооружения Олег Тарасов, принимавший участие в ядерных испытаниях на Семипалатинском полигоне в 1970-х годах, сейчас глава новосибирского комитета ветеранов подразделений особого риска. В интервью корреспонденту РИА Новости Григорию Крониху он рассказал, как проводились взрывы, в чем была роль солдат-срочников, и сколько лет ушло на то, чтобы получить законные льготы.
- Олег Васильевич, как вы оказались на ядерном Семипалатинском полигоне?
— Случайно, биография у меня обычная. Окончил в Новосибирске школу в 1973 году, в институт поступить не получилось — пошел в армию… Я служил в воинской части №55760, в первой команде, которая единственная принимала непосредственное участие в ядерных испытаниях.
- Когда приехали на ядерный полигон, было страшно?
— Нет, наоборот, было интересно. Ждали — когда в командировку на первый взрыв поедем, потом обсуждали как что было. За два года, конечно, эта работа превратилась в рутину. Но было чувство, что мы работаем со сложной аппаратурой, а не в стройбате. Значит, мы не последние специалисты. И мы знали, что создаем ядерный щит Родины — это тоже гордость вызывало.
- Условия службы были суровыми?
— Мы жили в части на территории города Курчатов, а на полигон выезжали в командировки. За два года у меня было 26 командировок. В городе — двухэтажные казармы, условия нормальные. А когда зашел в солдатский магазин — обалдел. Там — шпроты, сгущенка, компоты какие-то. После Новосибирска, где тогда голые полки в магазинах были, — роскошь. Там снабжение было московское.
- Дедовщина была?
— А как же без нее… Но очень жестко не было, я своих сослуживцев потом разыскал, никакой злобы у нас не осталось. И полы драили, и драки были… Приходилось за себя стоять. Армия — это, в первую очередь, закалка, там нужно чего-то добиваться, крутиться, решать задачи.
Но у нас все парни нормальные, кто-то после техникума. Видимо, отбирали — кто посообразительней, все-таки, с научным оборудованием работали.
- Что именно делали военные?
— Там работал научно-исследовательский сектор военного института, мы были закреплены за отделами. В команде служило 120 человек, из них процентов 80 были из Новосибирска. Непосредственно с нами работало 23 офицера, половина из них были кандидатами наук. Нужно было провести исследования, наша задача — обеспечить получение данных.
- Можно подробнее, в чем непосредственно была ваша роль?
— Конкретно я занимался регистрацией бета и гамма излучений при взрывах.
Второй вид взрывов — на Балапане в скважинах глубиной 400 метров. Там была обычная местность. Перед взрывом нас вывозили на несколько километров, это называлось ВР — выжидательный район.
Регистрацию частиц проводили через осциллограф. Причем, его показания фотографировала автоматическая фотокамера с сухой проявкой фотопленки — такой технологии еще нигде не было, фотоаппараты "Полароид" появились позже. Там вообще денег не жалели, датчики стоили по 50-80 тысяч рублей штука — это в то время, когда зарплата в год была полторы тысячи!
Поскольку оборудование дорогое, а результаты необходимо было получить как можно быстрее, то офицеры придумывали датчики сами. Например, один придумал при наземных взрывах развешивать такие самодельные датчики на столбах. А я, помню, лазил за ними в обычном хлопке (гимнастерка и форменные брюки).
- Вы не боялись облучения?
— Нам было по 18-20 лет, Чернобыля еще не было, мы ничего не понимали. Мы в штольню ходили в резиновом защитном костюме и вручную откручивали датчики — а это были ящики высотой по 80 сантиметров, и на руках выносили их из штольни. А потом на этих ящиках из-под датчиков мы сидели, картошку жарили. Однажды в горах, а там летом жара, нашли озеро — ура! И полезли купаться. Мозгов не было.
- А офицеры?
— Они, видимо, лучше понимали, что к чему, сами руками ни за что не хватались, только наблюдали, как мы работаем. Еще мой начальник, с которым у нас были очень хорошие отношения, потихоньку давал мне иногда выпить. В открытую было нельзя — это же армия, дисциплина.
- Дозиметристы должны были замерять заражение территории…
— Они и замеряли. Но не помню, чтобы возврат из ВР задерживали. Несколько раз бывало, что скважины взлетали на воздух, видимо, заряд неправильно рассчитывали. Все оборудование вместе с трубами скважины взлетало метров на 300-400 вверх. Мы из выжидательного района деру давали. А потом — обратно ехали, буквально через час и собирали обломки этого оборудования.
- Вы знаете, какую дозу облучения получили на службе?
— Нет, не знаю. Никто этим не интересовался. В последние полгода службы и еще два года после у меня стали на руках нарывать страшные фурункулы. Это уже чревато раком кожи. У меня третья группа инвалидности, сахарный диабет, тахикардия, но я считаю, что мне повезло…
Неизвестно — кто когда и сколько "схватил". Там у нас была электронная пушка — с ее помощью датчики выставляли, так она тоже давала облучение. Одежду нам не меняли — мы получали ее как все, а стирали в грязной воде, которую сливали из радиаторов отопления. Но мы не считали, что нам как-то плохо. Мы там играли в карты, в шахматы, в спортивных соревнованиях участвовали, нормативы выполняли.
- Какие льготы вы получаете и можно ли это вообще считать компенсацией?
— Всем нам льготы дались нелегко. Все, что положено, большинство выбивали через суд. У меня в военном билете написано "испытатель спецвооружения", но когда я обратился за тем, чтобы мне присвоили льготную категорию, отказали. "То, что вы служили на полигоне, не значит, что участвовали в испытаниях", — был ответ.
Я четыре года себе пробивал категорию льгот, их всего пять, мне дали последнюю — "д". Позже мне удалось перейти на "б". Здесь уже льготы серьезнее, я на 10 лет раньше на пенсию вышел, социальную пенсию получаю.
- Вы возглавляете новосибирский комитет ветеранов подразделений особого риска, сколько в нем человек?
— Списочно — 180 человек, но кого-то я не знаю — поменялись адреса и телефоны, а списки составляли до меня. Я своих сослуживцев разыскал, помог всем получить льготы. Ездил в Подмосковье, в Сергиев Пасад, где хранятся архивы нашей части, разговаривал с женщинами, которые там работают. Они и понятия не имеют, что такое ядерные испытания…
Они отказывали, например, тем, у кого написано в военном билете — "аккумуляторщик". Пришлось им рассказать, что аппаратура в момент взрыва работает автономно, от аккумуляторов, а специалист включает питание непосредственно перед взрывом, а после — отключает.
- Сколько человек удалось отыскать?
— Человек 20 новосибирцев я уже не нашел — умерли, не дожив до 40 лет. Потому и считаю, что мне повезло. Все, думаю, зависит от иммунитета человека. Кстати, вместе с нами льготы должны бы получать все новосибирцы, ведь облако с Семипалатинского полигона накрывало Новосибирск.
Вот на Алтае власти грамотно провели измерения. Там жители части территории получают компенсацию, за федеральные деньги построили четыре онкологических центра. А у нас — ничего, потому что власти этим не занимались.
- Жалеете, что попали служить на ядерный полигон?
— Нет, не жалею. Мы были молодые, веселые и в памяти осталось хорошее. И все сослуживцы, с кем я разговаривал, тоже так говорят. Мы ведь выполняли свой долг — так сложилось.
Семипалатинский испытательный полигон в Казахстане — первый из ядерных полигонов в СССР. Место для размещения полигона было выбрано с учетом рельефа, который позволял проводить ядерные взрывы в скважинах и в штольнях.
По данным открытых источников, первый ядерный взрыв на полигоне был произведен 29 августа 1949 года, последний — 19 октября 1989 года. Всего за 40 лет на полигоне произведено почти 500 воздушных, наземных и подземных ядерных взрывов. Помимо ядерных, на полигоне произведено 175 взрывов с применением химических взрывчатых веществ.
Полигон был закрыт 29 августа 1991 года. В этот день отмечается Международный день действий против ядерных испытаний, утвержденный на 64-й сессии Генеральной ассамблеи ООН в 2009 году.
