Генеральный директор МАГАТЭ Юкия Амано накануне масштабной международной конференции "Атомная энергия в XXI веке", которая пройдет 27-29 июня в Петербурге под эгидой МАГАТЭ и российского правительства, дал интервью корреспонденту РИА Новости в Вене Андрею Золотову и ответил на вопросы о конференции, переговорах с Ираном и будущем ядерной энергетики.
— Что должно произойти в Петербурге, чтобы вы могли сказать, что конференция была успешной?
— Это третья международная конференция по атомной энергетике. Первая состоялась в Париже, вторая – в Пекине. Два года назад случилась авария на атомной электростанции "Фукусима Даичи", которая неизбежно повлияла на доверие к атомной энергетике. На конференции ожидается широкое представительство стран на высоком уровне. И если участники смогут по-настоящему обсудить будущее ядерной энергетики в мире, я думаю, это и будет успехом.
— Предполагается ли принятие каких-то важных решений?
— Нет, никаких решений мы не ожидаем. Я думаю, что председатель подведет итоги.
— Какие вопросы важны сегодня для индустрии? На какие вопросы надо найти ответы?
— После Фукусимы доверие к атомной энергетике оказалось подорвано. Люди задают вопрос: каково будущее атомной энергетики? Во-первых, совершенно ясно, что безопасность должна быть высшим приоритетом. Без нее атомная энергетика не будет иметь смысла.
Существуют разные взгляды на будущее атомной энергетики. Для индустрии и государств принципиально важно понять, каким оно будет, чтобы планировать свои действия в этой области.
— Есть ли у МАГАТЭ какие-то прогнозы развития атомной индустрии?
— Да, у нас есть исследования. Несмотря на высказанные после Фукусимы мнения, будто у атомной энергетики нет будущего, реальность совершенно иная. У нас есть сценарий-минимум и сценарий-максимум. По сценарию-минимум, к 2030 году количество электроэнергии, произведенной на атомных станциях, вырастет на 23 процента. По сценарию-максимум – на 100 процентов, то есть в два раза. Это меньше, чем мы предполагали до Фукусимы, но все равно показывает стабильный рост производства электроэнергии на атомных станциях.
— Почему конференция пройдет в России?
— Во-первых, это было предложение самой России. Кроме того, Россия активно использует атомную энергию для производства электричества. У России очень крепкая атомная отрасль, Россия строит реакторы во всем мире. У России есть опыт, технология, индустрия и желание провести эту конференцию, так что Россия – более чем подходящее место для этого.
— Конференция пройдет вскоре после президентских выборов в Иране. Как вы можете оценить выбор, сделанный народом Ирана? Изменит ли, на ваш взгляд, новый президент Хассан Роухани политику Ирана на переговорах по ядерной тематике?
— Прежде всего, хочу сказать, что нет никакой связи между выборами в Иране и конференцией в Петербурге. Это просто совпадение.
Что касается выборов, то в МАГАТЭ внимательно следили за ними. Мы не вмешиваемся в политику государств-членов. Но одно очень важно для нас: мы преданы делу поиска решения (иранской ядерной проблемы) дипломатическим путем. В то же время диалог сам по себе – не цель. Мы не можем разговаривать вечно. Диалог должен быть конструктивным и приводить к конкретным результатам.
— Как вам кажется, диалог теперь пойдет по-другому или так же, как в последние годы?
— Очень трудно предсказать дальнейшее развитие событий. Без МАГАТЭ эта проблема не может быть разрешена. Иран заявляет, что вся его (ядерная) деятельность преследует мирные цели, поэтому в его интересах сотрудничать с МАГАТЭ, чтобы оно верифицировало, что вся ядерная деятельность Ирана осуществляется в мирных целях.
— Назначена ли дата следующего раунда переговоров о "структурном подходе", то есть о порядке доступа МАГАТЭ к информации об иранской ядерной программе?
— Нет, выборы только что прошли. Со временем мы это обсудим. Но пока такие конкретные вещи, как дата и место следующего раунда переговоров, не обсуждались.
— Мне приходилось слышать, что это может быть во второй половине июля.
— Я так не думаю, потому что это будет время Рамадана. Рамадан – не лучшее время для переговоров, потому что для того, чтобы вести плодотворный диалог, надо хорошо есть. (Смеется)
— Вы раньше встречались с господином Роухани?
— Я встречался с господином Роухани в своем прежнем качестве. Я был генеральным директором МИД Японии по разоружению и вопросам науки и встречался с ним в составе японской делегации. Мое впечатление, что он хорошо знает эту (ядерную) тему.
— Можете ли вы прокомментировать иранское предложение западным державам совместно заняться строительством реакторов на легкой воде?
— Я не могу это комментировать, так как нас об этом не информировали. Решение – за западными державами.
— На последнем Совете управляющих в начале июня вы говорили об увеличившемся числе центрифуг, установленных Ираном. Как МАГАТЭ оценивает обогатительные мощности Ирана?
— Наша задача докладывать о положении в Иране, основываясь на максимально возможном количестве фактов. Наши инспекторы посещали объекты, наблюдали и пришли к выводу, что установление центрифуг продолжается. Но многие из них не функционируют. Для того, чтобы они работали, они должны быть загружены гексафторидом урана (фторидом урана (VI)). Это не сделано, что означает, что центрифуги не функционируют. Но мы не знаем, заработают они в будущем или нет. Мы можем сказать, что Иран продолжает обогащать уран до 5 процентов и до 20 процентов, и запасы обогащенного урана увеличиваются. Часть урана конвертируется с целью изготовления ядерного топлива.
— Это уран, который добывается в Иране или импортируется?
— Этого мы не знаем.
— Как МАГАТЭ отнесется к возможному строительству российскими атомщиками еще одной станции на территории Ирана после Бушера?
— Если Иран примет решение построить еще одну атомную станцию, он будет обязан нас об этом проинформировать и поместить ее под гарантии МАГАТЭ в надлежащее время.
— Я правильно понимаю, что по поводу Бушера у МАГАТЭ к Ирану нет вопросов?
— Бушер находится под гарантиями МАГАТЭ. Мы подтверждаем, что атомная электростанция в Бушере построена в мирных целях. И мы докладывали об этом.
— Были сообщения в СМИ о трещинах, появившихся в корпусе станции в Бушере в результате землетрясения. Можете ли вы это подтвердить?
— МАГАТЭ посылало инспекторов проверять, отвечают ли объекты в Бушере мирным целям. Инспекторов не просили проверять трещины. Так что мы не можем подтвердить это.
— Станция в Бушере, на ваш взгляд, безопасна?
— Обеспечение безопасности – ответственность государства, в данном случае – Ирана. Мы не говорим, достаточно ли безопасен тот или иной объект. Наша функция – помогать делать ядерные объекты безопасными. И если поступит запрос, мы можем послать группу обзора для обмена мнениями по безопасности Бушера. Мы посылали группы обзора для обсуждения иранской регулирующей организации, а наличие четкой и независимой регулирующей организации способствует безопасности. Если будет запрос о проверке самого реактора, мы готовы послать экспертов.
— То есть такого запроса не поступало?
— В связи с данным землетрясением – нет.
— Вы недавно посетили Россию с достаточно длительным визитом. Какова была цель этой поездки?
— У нас было несколько целей. Одна из них – беседы с политиками вашей страны, в том числе по подготовке петербургской конференции. Ваше правительство очень серьезно к ней готовится. Мы – тоже. Вторая цель – участвовать во встрече Всемирной ассоциации операторов АЭС. Мы сейчас укрепляем наше сотрудничество с ассоциацией. В наши задачи входит помогать безопасности АЭС, но у нас нет АЭС. Они есть у операторов. Было бы очень полезно наладить с ними тесную координацию. Например, мы посылаем на станции свои миссии, а они посылают свои. При отсутствии координации на одну и ту же станцию приезжают две миссии одновременно. Я также посетил Калининскую АЭС и институт в Дубне. Мои поездки – это улица с двусторонним движением. Я делюсь идеями, которые есть в МАГАТЭ, и одновременно сам учусь у политиков, инженеров и ученых, с которыми встречаюсь.
— Президент США Барак Обама объявил на днях о крупной инициативе по сокращению стратегического ядерного оружия. Повлияют ли эти меры на режим нераспространения ядерного оружия в целом, и понадобятся ли какие-то новые договоренности для утилизации сокращаемых ядерных вооружений?
— Если договоренность (о новом сокращении вооружений) будет достигнута и понадобится механизм ее верификации, мы можем в этом помочь. Например, в результате прежних договоренностей о сокращении ядерных вооружений Россия и США работают над утилизацией плутония, изымаемого из этих вооружений, и оба правительства обратились к нам, чтобы мы осуществляли мониторинг. Это (прежнее) соглашение еще не имплементировано. Сейчас обсуждается, какую помощь мы можем оказать в этом деле. Я не знаю, как будет в будущем, но если наш опыт понадобится, мы готовы участвовать.
— Мне приходилось слышать, что одним из "камней преткновения" в переговорах между МАГАТЭ и Ираном стал кажущийся техническим вопрос о том, кто по окончании процесса должен вынести вердикт о наличии или отсутствии военной составляющей в иранской ядерной программе – секретариат МАГАТЭ или Совет управляющих, то есть государства-члены организации?
— Вопрос о военном измерении иранской ядерной программы – старый, он берет свое начало в 2003 году и даже раньше. Его поднял мой предшественник, доктор Мохаммед эль-Барадеи, я унаследовал это досье. В ноябре 2011 года я выпустил доклад с приложением, в котором содержался анализ этого вопроса. Там говорилось, что мы проверили информацию, и в целом ей можно доверять. Но для ее прояснения мы решили попросить Иран вступить с нами во взаимодействие. Тогда Совет управляющих призвал нас – Иран и МАГАТЭ – интенсифицировать диалог. Иран называет это "модальностями", мы называем это "структурным подходом". Речь идет о процессе прояснения вопросов. Это довольно короткий документ.
Вы спрашиваете о конечной фазе – то есть о том, что произойдет после того, как мы проясним существующие вопросы. Есть роль секретариата, и есть роль Совета управляющих. Наша задача – заниматься верификацией. Если вопрос не разрешен, мы это говорим. Если он будет разрешен, то дальше задача государств-членов, представленных в Совете управляющих, решить, что с этим делать.
— Но иранская сторона этого не хочет?
— Это не так. Мы обсуждаем, как разрешить этот вопрос, и есть различия во взглядах. Это не единственный вопрос. Есть и другие, которые нам еще предстоит обсуждать (с Ираном).
— На последнем Совете управляющих в начале июня вы заявили, что переговоры "ходят по кругу". Для себя лично вы как-то определили срок, в течение которого готовы продолжать переговорный процесс с Ираном – год, три года, пять лет, сколько?
— Ставить так вопрос означает устанавливать дедлайн. В любых переговорах трудно установить дедлайн. Совет управляющих попросил нас вести переговоры. Мы ведем переговоры. Прошло полтора года, полного результата не достигнуто. Мы доложили об этом. Если есть прогресс – я говорю об этом. Если нет прогресса – я тоже говорю об этом. А Совет управляющих должен на это реагировать.
— То есть решение должно быть их, а не ваше?
— Я думаю, да. Мы делаем все, что в наших силах, чтобы нести ответственность, возложенную на нас Советом управляющих.
