В понедельник, 22 апреля, Анна Нетребко последний раз в этом сезоне выходит на сцену Венской государственной оперы в партии Татьяны в "Евгении Онегине" Чайковского. 12 апреля мировая оперная суперзвезда впервые в своей жизни спела эту партию, и спектакль, в котором она выступила вместе с Дмитрием Хворостовским, Дмитрием Корчаком, Алисой Колосовой, Константином Горным, Зоряной Кушплер и другими артистами под управлением дирижера Андриса Нельсонса, стал пиком сезона Венской оперы. 23 сентября этого года Нетребко именно в партии Татьяны откроет новый сезон "Метрополитен опера" в Нью-Йорке в новой постановке Деборы Уорнер под управлением Валерия Гергиева.
Накануне последнего венского "Евгения Онегина" Нетребко дала эксклюзивное интервью корреспонденту РИА Новости в Вене Андрею Золотову и рассказала, как она работала над этой, по сути, самой главной и сложной партией для любой русской певицы и шире о новом этапе в творческой жизни певицы.
- Прежде всего поздравляю Вас, потому что Татьяна для всякой русской исполнительницы этой роли, наверное, самая главная партия в жизни. В чем основная сложность была? Что для Вас Татьяна?
— Конечно, я знала эту оперу с детства, Пушкина читала – это все понятно, это все у нас в крови, в мозгах, в душе. Но я никогда не думала, что буду эту оперу петь. Однако вот меня уговорили, западные люди уговорили, между прочим. Уговаривали долго. И все же я решилась на такой шаг. Долго думала, зачем же все-таки я это сделала? Но уж назвался груздем – полезай в кузов. Открыла я клавир, начала думать: что же мы будем делать, как подходить к образу? И пришла к выводу, что я и Татьяна – это две абсолютно противоположные вещи. Ничего общего у меня лично с Татьяной нет. И от этого пошли плясать дальше.
Из Чайковского до этого я пела оперу "Иоланта", которая далась мне невероятно легко и вызвала дичайший успех у публики. Выучена была буквально за неделю, не потребовалось никаких впеваний – настолько было это мне удобно. Татьяна – другая, несмотря на то, что в России Татьяну и Иоланту поют обычно певицы с одним и тем же голосом. Но с музыкальной точки зрения это совершенно разные голоса. В партии Татьяны очень много лирических низких фраз, довольно неудобных. Единственное, к чему я до сих пор пристраиваюсь – ведь были только первые спектакли – это середина и нижние ноты, не всегда удобные. Так что главное, над чем мне технически, вокально пришлось работать – и до сих пор работаю – это сделать середину мягко звучащей, потому что это Татьяна – никакого надрыва быть не должно.
Моя замечательная педагог-концертмейстер из Мариинского театра Елена Константиновна Матусовская приехала сюда со мной заниматься. Она знает все о Чайковском. Благодаря ей я все это выучила. Она мне рассказала, что у Чайковского существует тончайшая грань, которую нельзя переступать ни в одну сторону. Нужно четко исполнять музыку, которая написана – "не навешивайте бантиков!" — она говорит. Но при этом ни в коем случае нельзя, чтобы это оставалось сухим исполнением – это должно наполниться красками, внутренними переживаниями. И это труднее всего!
Это не просто техника, это нечто большее. Для этого нужно быть, наверное, во-первых, русским человеком. А во-вторых, нужно очень многое пережить и знать, как это исполнить. Мне кажется, это приходит с опытом. Это так просто не появится. Я пыталась как можно больше сделать, я много думала, я поменяла полностью все свои жесты, взгляды, реакцию, я думала над каждым ее поворотом головы – вот что она будет делать здесь, вот она Татьяна, такая или такая? Никаких резких движений, которые у меня обычно присутствуют. Я так много пела в жизни молодых резвых девушек, которые мне, в принципе, ближе. Но здесь все иначе. И в этом плане мне приходилось поработать. Это интересно, это что-то новое.
- Я слышал Вас в роли Анны Болейн в опере Доницетти. И мне кажется, это переход от той прежней Анны Нетребко, которая была резвушка, к новой Анне Нетребко – драматической певице. Татьяна даже сложнее, чем Анна Болейн. Я неправ?
— Сложнее в том плане, что между Татьяной и мной лично нет ничего общего. Все, что я делала, — это игра.
Меня часто спрашивают, могла бы эта история случиться в наше время? Нет, не могла бы. Эта история принадлежит 19-му веку, когда благородство, честь, гордость, верность – такие понятия еще существовали. Сейчас они почти не имеют смысла. А ведь у Пушкина все завязано на этом. Сейчас пытаются превратить это в какую-то сентиментальную историю. Я пытаюсь объяснить, что это не сентиментальная история, все гораздо глубже. Что русские характеры сложны уже по самой своей природе, и если вы будете пытаться это изобразить как любовную историю – ох, она ему отомстила, она его отвергла! – это глупо, это пошло, это не имеет никакого отношения ни к Пушкину, ни к Чайковскому. И я как русский человек, чуть ли не размахивая русским флагом, пытаюсь это донести.
Все это должно быть очень гармонично, и это все есть в музыке Чайковского, такой сложной, где голос выступает только как инструмент, а оркестр лидирует практически всегда. Только Ленскому, может быть, повезло больше, поэтому у него самый большой успех. Но простим ему! У Татьяны, и особенно в сцене письма, главное действующее лицо – это оркестр. Это надо понять, прослушать, полюбить, влиться в это. Вот это была работа!
- Сколько времени вы работали над Татьяной?
— Мало, но интенсивно. Сначала я сцену письма выучила. Это был еще 2003 год, я совсем ничего не понимала тогда, совершенно была в другом репертуаре. И Валерий Абисалович (Гергиев – А.З.) мне говорит: "Послушайте, Ань, тут четыре фразы с одинаковой мелодией. Ну надо же по-разному спеть!" (Заливисто смеется – А.З.) А сейчас около месяца, наверное, занималась.
- А как Вы себя чувствуете в этой постановке Фалька Рихтера? Постановка ведь тяжелая. Сплошные русские клише — снег, лед, водка, медвежьи шкуры. Это не только мое мнение. Вот и рецензент газеты Die Presse назвал ее "головотяпством", "немецким убойным отношением, на километры удаленным от пушкинской эстетики" и "досадным семейным старьем" в венском репертуаре.
— Прежде чем браться за "Евгения Онегина", нужно немножечко выучить историю, почитать, о чем это, про что, почему? Оказывается, в России не только лед, медвежьи шкуры и водка из горла, которую Онегин – благороднейший дворянин – хлещет. От таких вещей просто тяжко! Я хочу сказать, что благодаря русским исполнителям – все-таки хороший состав – удалось хоть что-то спасти. Потому что в оригинале еще хуже! Вы еще не видели оригинальных костюмов, в которые меня одели. Это я еще свои платьишки – и в цветочек, и беленькое – из личного гардероба достала. Синий полиэстеровый пиджак, юбка строгого покроя и черные каблуки – это был первый выход Татьяны. Я не могла никак понять – почему? Деревенская романтическая девушка, читающая книги, которая полностью пребывает в своем мире, которая не хочет оттуда выходить – она говорит "Меня никто не понимает!". Ей даже мать говорит: "Ну что ты все это читаешь, я тебе все расскажу, в жизни нет героев". Но она не хочет это слышать, у нее свой мир…
- Но в Нью-Йорке, где Вы будете открывать сезон с "Евгением Онегиным" 23 сентября этого года, наверное, будет получше?
— В Нью-Йорке будет хорошая постановка. Дебора Уорнер – я с ней разговаривала. Она уже сделала эту постановку в Английской национальной опере в Лондоне. Это будет во время Анны Карениной перенесено, но это ничего. Все равно это 19-й век.
- Вы сделали себе имя на западном репертуаре и прежде всего на французском, который русские певицы вообще очень редко поют. Теперь Вы взялись за русский репертуар. Скажите, Анна Нетребко – мировая оперная суперзвезда и Анна Нетребко – русская певица – это один человек или это два разных человека?
— Я об этом не думаю совсем. Абсолютно! Я знаю, что раз уж я взялась исполнять русскую оперу, на мне лежит огромная ответственность. И я Вам скажу, что не помню, чтоб я когда-нибудь так волновалась, как перед первой своей Татьяной. Меня колотило. Первая репетиция прошла ужасно, я не могла понять ничего, что происходит на сцене. Я думала: "Боже, надо отказаться!.. Нет, не могу!.. Что делать?.. Времени нет!…" Паника была. Единственное, что мне оставалось делать, это думать. И я думала. И для первого спектакля, на мой взгляд, неплохой такой задел получился.
- Я думаю, больше, чем задел. Финал – так и вообще замечательно…
— Финал мне удобен. Там есть то, в чем я себя чувствую сильной.
- Царственная Анна?
— Ну, это тоже игра. Это работа на образ. Я посмотрела сценографию – там все идут, как в масках. Я ее тоже попыталась такой изобразить – много косметики, много драгоценностей, настоящих, между прочим! Но все благородно. И я ввела одно новшество – когда она подходит к Гремину, она его обнимает и целует. Я подумала, что это покажет ее с совершенно другой стороны. Что она все же его жена, что она его любит по-своему. Не то, что она вышла за какого-то старого дядю и у них непонятно какие отношения. А вот она такая женщина! Она уверенная в себе, она смотрит в глаза Онегину, прожигая его взглядом холодным. Она очень холодно на него реагирует, но не потому, что она хочет ему отомстить за его проповедь. А потому что она живет в таком обществе, где такие законы: она – жена благородного мужчины, которого она уважает. Все! Это не может быть изменено!
- Каково было работать с Хворостовским-Онегиным?
— Я его обожаю! Такое счастье с ним петь! Я на репетиции так старалась – и головку-то склонила, и книжечку-то держала… А он мне говорит, на сцене прямо: "Нетребко! Сколько ни старайся – все мимо кассы! Потому что у тебя черти в глазах пляшут!" (Смеется)
- А кого Вы слушали, когда готовили это партию? Какие записи?
— Я слушала миллион спектаклей в Мариинском театре. С великолепными певицами. Они мне запомнились. Записи не слушала. Не хотела никого копировать, впутывать. Я решила, что мне нужно найти свою дорогу. Потому что это на слуху. Вес слишком велик! Я выбрала сейчас этот путь — я должна сама пробраться. С помощью Елены Константиновны, которая действительно мне помогала. Говорила: "Чем проще, чем душевнее ты будешь петь, тем лучше будет". Но знаете, как это трудно! Просто и душевно. Ха! Легко сказать!
- Кто с Вами сейчас занимается как педагог?
— Педагогов у меня нет. У меня есть замечательные пианисты. Один из Вены – Даниэль Зарге, с которым я Верди занимаюсь. Но поскольку Верди, веризм и Чайковский – это разные вещи, заниматься приходится урывками. Когда я пою Пуччини, я учу "Манон Леско". Когда я пою Верди, я учу другого Верди. Поставить вместе эти два разных направления в опере невозможно. Может быть, кто-то может петь "Трубадура" и потом переходить на La mama morta (ария Мадлен из оперы Джордано "Андреа Шенье" — А.З.) или что-то еще. Или Чайковского. Я не могу.
- У Вас ведь скоро выходит новый диск?
— Да, там весь новый репертуар. Я очень серьезно к этому готовилась.
- Скоро юбилей Валерия Гергиева. Какую роль он сыграл в Вашей карьере?
— Огромную! Валерия Абисаловича обожаю, люблю! Огромный мой друг уже сколько лет. Он даже не просто дирижер, с которым я работаю, я ведь не так много с ним работала, а именно друг. Мы с ним можем в любой стране мира, где бы он ни был, встретиться, поговорить. Я обожаю и очень уважаю за то, как он работает – нереально человеку работать! И очень желаю ему здоровья и сил.
- Кого еще можете назвать, кому Вы обязаны в своей сценической жизни?
— Я думаю, конечно, Пласидо (Доминго – А.З.), который дал мне много хороших контрактов и хороших ролей в Вашингтоне, в Лос Анджелесе. Конечно, мой Deutsche Grammophon – мои менеджеры любимые, хорошие очень, которые меня знают, знают мой голос, мои возможности и меня оберегают, направляют.
- Это они Вас уговаривали Татьяной заняться?
— Это пришло от Питера Гелба (генерального директора "Метрополитен опера" — А.З.). Так же, как и Анна Болейн – он меня уговаривал долго.
- Но ведь как получилось!
— Ну как получилось? Очень многие ругали. Говорили: "Это никакое не бельканто, ля-ля-ля!" Я очень долго думала, я искала, читала историю и пыталась понять, какая же она, эта Анна Болейн? И для себя решила, и такой ее и сыграла. Мне режиссеры не давали, потому что они ставили такую классическую несчастную страдающую королеву. А я говорю: не такая она! Анна Болейн была грешная женщина! Злая, завистливая, властолюбивая. Она потерпела поражение, но до конца держалась. Там в конце у нее огромная сцена безумия – да никакая безумная она не была. Она все это придумала. Не верю я ни один момент, что она была безумна, и не верю ни один момент, что она простила их, как она говорит. Это все сквозь зубы: я вас прощаю, но… Вот так я ее и исполнила. Кому-то понравилось, кому-то нет.
- Есть ли какой-то конфликт репертуаров прежней Нетребко и новой? В прошлом году вы пели "Любовный напиток" — это было своего рода прощание с прежней Анной?
— В будущем году буду петь еще раз. Это очень легко, мне ничего не стоит.
- А на какой сцене Вы себя чувствуете наиболее комфортно? Есть ли любимая сцена?
— Сцена есть сцена и театр есть театр. Я везде чувствую себя нормально. Иногда говорят: вот, такая неудобная акустика… Я думаю, самая сложная акустика, в которой я пела, была в Мариинском театре и в Ла Скала. Там неудобная акустика. Ничего не слышно, начинаешь что-то выжимать из себя. А остальные театры я очень люблю. Но у меня уже такой опыт, что я могу приноровиться практически к любой акустике.
- Вы, наверное, в курсе споров в Петербурге по поводу нового здания Мариинки, в открытии которого 2 мая Вам предстоит участвовать, – страшное здание, не страшное… Есть какое-то свое отношение к нему?
— Конечно, есть. Я вообще считаю, что надо быть немножко более современными. Ничего оно не страшное! Оно внутри замечательно оснащено. Хотели они сделать его таким – ну и сделали. Слава Богу! …Оно напротив окон моего дома. Закрыло мне солнце… Частично. Я простила! Я поздравляю, что они отстроили этот театр, со столькими проблемами. Теперь главное, чтобы там звучала замечательная музыка и были прекрасные исполнения. Вот что самое главное!
- Какие еще у Вас предполагаются выступления в России в ближайшее время?
— Концерт на Красной Площади с Димой (Хворостовским – А.З.) 19 июня. Транслироваться будет на весь мир. Это страсть! Там Верди будет как раз и веризм. Что мы там сделаем? Это большой концерт. Я боюсь уже сегодня. Ну ничего, сейчас буду заниматься, репетировать… Ну Вам правда Татьяна понравилась?
