Анна Банасюкевич
"Демон" в Центре драматургии и режиссуры стал для сцены на Беговой первым опытом визуального театра, где на первый план выходят медиатехнологии, творящие художественный беспредметный мир. В этом спектакле нет режиссера – есть коллаборация трех художников: ученика Кирилла Серебренникова, актера Ильи Ромашко и двух медиа-артистов, участников многочисленных выставок и биеннале Олега Макарова и Антона Яхонтова (aka Patrick K.-H.). Они одновременно присутствуют на сцене – Ромашко с микрофоном и художники за пультами, с музыкальными инструментами. На балконе узкой сцены на Беговой (для спектакля зрительские ряды переставили таким образом, что сцена превратилась в кишку с трибунами по бокам) разместились пульты и техническая бригада, от которой в этом случае зависит гораздо больше, чем в традиционном спектакле.
Все создается здесь и сейчас: картинка – не просто видеоряд, это именно инсталляция, которая, по идее создателей, должна импровизационно вступать во взаимодействие с актером, его голосом, движением, эмоцией. Другая неотъемлемая составляющая – звук, и тут больше всего запоминается странный, скрежещущий звук, идущий будто из-под земли. Все время хочется привстать и заглянуть под трибуны – кажется, что там заработали какие-то скрытые механизмы, заворочались колесики, завращались какие-то жерди. Кажется, что сама земля сделалась беспокойной, проснулись какие-то дремлющие в ней мятежные силы. Впрочем, можно подумать и о горной Грузии, об обвалах, о бурном Тереке, сдвигающем с места камни. В этом преимущества театра, выстроенного на звуке и на неиллюстративном видео – широкое поле для зрительских ассоциаций.
О ближайших театральных премьерах читайте в сюжете РИА Новости >>
Кишка сцены с одной стороны заканчивается большим экраном, с другой – стеной, на которую тоже проецируется видео. Вдоль трибун еще несколько прямоугольных телевизоров, на которых – та же картинка. Видео множится, перетекает с экрана на экран, обволакивая собой все пространство. В какой-то момент, в самом финале, актер исчезнет со сцены, и его голос будет звучать уже откуда-то из-за кулис, из-за спины зрителей.
Демон Ильи Ромашко одет обычно – в темный костюм. Он выезжает на сцену на инвалидной коляске – тогда, когда стихает жужжание невидимых мух. Нельзя сказать, что Ромашко играет Демона, это, скорее, радиотеатр. Никакой революции в отношении классического текста нет, актер транслирует привычный набор эмоций хрестоматийного персонажа – тотальное разочарование, скуку, усталость, первое возбуждение, интерес, муки недоступности, одержимость. Он встает с инвалидного кресла, когда желание завладевает его существом. Он стелется по земле, и полет его похож на пресмыкание, настоящий полет только на экране: Ромашко взмахивает руками, а они вдруг вытягиваются, становится тонкими взмывающими вверх ниточками.
Тамара здесь тоже – персонаж на экране, вернее, даже не персонаж – это некий мелькающий образ, квинтэссенция желания, женское недоступное, таинственное начало. То мелькнут рыжие волосы, то рот крупным планом, то глаза. То профиль с замотанной в платок головой, то голая притягательная спина. Тамара в ожидании, Тамара созерцающая, в напряженном предвкушении, и вот уже – это скукоженное на полу тело, скованное какими-то путами, лоскутами ткани: судорожное движение, стремление к свободе и изнутри сжигающее томление.
Авторы спектакля думают не событиями, а образами, пытаясь найти звуковые и визуальные эквиваленты той экстатики чувств, которая скрыта в лермонтовских строках. Здесь – попытка освободиться от ореола сказки, от романтизированной красоты. "Демон" в версии ЦДР – это сгущенные болезненные эстетизированные страсть и отчаяние, поданные в психоделическом ключе.
"Демон" - попытка работать с современным сознанием, привыкшим считывать информацию одновременно на разных уровнях – на визуальном, звуковом, вербальном. Попытка соединить классический текст с другими средствами воздействия, уравняв их в правах, попытка добиться более объемного восприятия. Понятно, что этой своей особенностью "Демон" угадывает тренд, вписывается в очевидную объективную тенденцию синтеза искусств, вторжения современного искусства на консервативную территорию сцены. Тем не менее, удержать внимание зрителя удается не всегда – синтез пока самая проблемная зона этого спектакля: видеоинсталляция, звуковая партитура существует, по большей части, отдельно от актера, который действует в рамках привычной парадигмы. Его подчеркнуто актерское, психологизированное исполнение текста, напоминающее лучшее образцы старого радиотеатра, даже не вступает в противоборство с технологичностью пространства, а, скорее, существует вне его.
