10 апреля 2010 — этот день я, наверное, не забуду никогда. С момента крушения самолета президента Польши Леха Качиньского прошло уже три года. Но я до сих пор в мельчайших подробностях помню: когда, где и от кого я узнал о трагедии под Смоленском. Однако главное, что врезалось в память — пронзительное чувство потери.
Фрагмент реконструкции крушения Ту-154. 10 часов 40 минут 41 секунда >>
Почему я так остро отреагировал на гибель правительственной делегации иностранной страны? Почему я лично воспринял смерть политика, чьим взглядам и действиям я, мягко выражаясь, совсем не симпатизировал? Думаю, вот почему. За считанные месяцы до описываемых событий я, неожиданно для самого себя, стал сторонником российско-польской перезагрузки. Перезагрузки, которая, несмотря на все потрясения, живет и здравствует и по сей день.
Сколько я себя помню, мое отношение к Польше было сложным и противоречивым. Я обожал (и до сих пор обожаю) польские кинокомедии типа "Новых амазонок" и "Кингсайза". Никому другому не удавалась так блестяще совместить смех без перерыва и жесточайшую издевку над общими для наших стран социалистическими порядками.
Из первой в своей жизни поездки в Варшаву в 2001 году я вернулся потрясенным. Ни в одной другой мировой столице я не наблюдал такого скопления ослепительно красивых девушек на квадратном километре площади. Но как только речь заходила о политике, мое восхищение всем польским исчезало. Мне казалось, что польская политическая элита добровольно обрекла себя на роль вечного заложника прошлых исторических обид. Я был убежден, что в Варшаве живут по принципу: что хорошо для России, то по определению плохо для Польши.
Впервые слабые сомнения в том, что все так одномерно и однозначно, у меня появились в 2004 году. Тогда вместе с группой участников небольшой международной конференции я удостоился аудиенции у тогдашнего президента Польши Александра Квасьневского.
Этот бывший министр последнего коммунистического правительства Польши начал встречу в несколько неожиданной для меня манере. "Скажите, а сколько среди вас поляков?" — обратился президент к участникам конференции. Сразу поднялся лес рук. " Хорошо, а сколько среди вас немцев?" — продолжил глава польского государства. Поднятых рук было уже гораздо меньше. "Понял. А сколько русских?" — не унимался Александр Квасьневский. Российскую Федерацию на этом мероприятии я представлял в единственном числе.
"Почему президент так интересуется тем, у кого какое гражданство?" — подумал я и вскоре получил ответ. Александр Квасьневский хотел знать, на каком языке с кем разговаривать. Например, со мной президент Польши — несмотря на наличие переводчиков — разговаривал на более чем приличном русском языке.
Руководители страны, где русофобия является " государственной религией" так себя не ведут, не правда ли? Но полностью осознание того, что мои взгляды на польскую политику несколько устарели, пришло ко мне в декабре 2009 года. В служебные апартаменты тогдашнего посла Польши в России Ежи Бара я вошел с полным набором язвительным вопросов.
На все из них Ежи Бар — надо отдать ему должное — дал предельно изящные ответы. Например, в моей памяти осталась такая реплика посла: "Фобия- это когда люди в самой большой стране мира думают, что ее кто-то окружает". Но по-настоящему меня поразило вовсе не остроумие посла. Я собственно, и ожидал, что интервью будет сплошным состязанием в остроумии.
По-настоящему меня поразил настрой посла. Он постоянно призывал меня думать не только о прошлом, но и о будущем. Будущем, в котором российско-польское примирение — по типу уже состоявшегося польско-германского примирения — возможно не только в теории, но и на практике.
Не могу сказать, что Ежи Бару в первый же вечер удалось обратить меня в свою веру. Но довольно быстро на многие вещи я стал смотреть несколько по-другому, чем раньше.
Стартовавшая приблизительно на год раньше российско-польского потепления перегрузка между Москвой и Вашингтоном лежит сейчас в руинах. А отношения между Россией и Польшей впервые за очень долгий исторический период по-прежнему остаются вполне добрыми и конструктивными. И это не напускная и вынужденная "конструктивность", как во времена Польской Народной Республики или еще раньше, в эпоху подчиненного российским императорам Царства Польского.
Независимое и уверенное в своих силах польское государство само сделало выбор в пользу нормализации отношений с Москвой. В Варшаве пришли к пониманию: нечего гоняться за призраками прошлого. Гораздо выгоднее, прагматичнее и разумнее понизить градус эмоций и попытаться начать что-то с чистого листа.
Не стоит, конечно, впадать в лирическую эйфорию и считать, что все прошлые исторические раны окончательно затянулись. Это не так. Польское общество расколото приблизительно пополам. Расколото так сильно, что давние друзья или даже члены одной семьи из-за политики могут перестать разговаривать друг с другом.
Сторонники архитектора российско-польской перезагрузки, нынешнего премьер-министра Польши Дональда Туска терпеть не могут основанную покойным Лехом Качиньским партию "Право и справедливость". А сторонники Ярослава Качиньского, брата-близнеца погибшего президента, истово верят в то, что Туск предает национальные интересы.
Если Ярослав Качиньский окажется у власти — а это вполне реальная перспектива, ведь польская политика известна своей непредсказуемостью — потепление между Москвой и Варшавой может мгновенно смениться похолоданием.
Но я почему-то уверен: даже если заморозки и наступят, они будут временным и остаточным явлением, эдаким "приветом из прошлого". За три последних года Россия и Польша почувствовали вкус жизни без вялотекущей двусторонней "холодной войны".
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
