Анна Банасюкевич
Малая сцена Гоголь-центра, похоже, становится зоной исследования, не освоенной классическим русским театром, – первой премьерой здесь был спектакль Владислава Наставшева "Митина любовь", а теперь Денис Азаров показал свою "Елку у Ивановых" по пьесе классика абсурдизма, одного из лидеров ОБЭРИУтов Александра Введенского.
В зале, что называется, "нестандартная рассадка" - зрительские кресла стоят несколькими фрагментами, не образуя при этом правильного квадрата, скорее, это лабиринт, коридоры квартиры старого дома с множеством комнат. Ощущение старого дома дополнено подлинной антикварной мебелью – шкафами и комодами. Все это не просто антураж, это дополнительные игровые площадки. Шкаф с двумя створками открывается и оказывается воротами в потусторонний мир – со временем все персонажи оказываются здесь, а за их спинами зияет темная пустота.
Посмотрите видео: Бог, смерть, время - режиссер о тайных смыслах спектакля "Елка у Ивановых" >>
Правда, этот мир, скрытый за шкафом, не такой уж потусторонний: очевидных границ между жизнью и смертью в спектакле нет. И как раз с жизнью здесь большие проблемы. В начале пьесы Введенского нянька убивает хозяйскую дочку, "девочку тридцати двух лет" Соню Острову – в полуторачасовом спектакле Азарова это происходит очень быстро, почти стремительно, и дальше все действие развивается, исходя из этого отправного события. Соня Острова в этом спектакле никуда не исчезает, она все время рядом с другими персонажами – сидит в шкафу, где родственники выстроили что-то вроде похоронного иконостаса, с большой фотографией и детскими игрушками. Потом ей надоедает сидеть там – она ходит, наблюдает за происходящим, а потом брутально рубит топором (тем самым, которым ее зарубила нянька) головы мишкам и куклам. Дело доходит до большой неваляшки, такой же красной, как платье героини, - но топор не попадает по пластмассовой качающейся голове. Соня, после нескольких отчаянных попыток, берет неваляшку на руки и прижимает к себе. Ближе к финалу, когда дело доходит до суда, Соня (Яна Иртеньева), маленькая девочка с черными косичками и в толстых колготках, садится на стул, обхватив колени, и слушает с открытым ртом.
Все ремарки пьесы Введенского в спектакле озвучены – они произносятся поваром, с самого начала готовящим рождественский обед – актриса Элеонора Лапицкая в белом поварском костюме разделывает курицу, укладывая ее красиво на тарелку. Все намекает на быт – впрочем, и сам режиссер не раз в предпремьерных интервью говорил о том, что хотел бы решить абсурдистскую пьесу приемами психологического театра. Тем не менее, есть ощущение, что текст все же берет свое и побеждает – намеренно нарушенные причинно-следственные связи, последовательное уничтожение логики, заложенной автором, не дает возможности оправдать происходящее, выстроить взаимоотношения героев. Кажется, что в общем формальном рисунке вдруг проступают отдельные мазки психологизма – например, в сцене матери и отца, занимающихся любовью на диване сразу после смерти дочери. Но, в целом, все самые удачные моменты спектакля связаны с формалистским существованием актеров – например, сцена в психиатрической лечебнице, где врачу с пистолетом в руке, наведенным на зал, кажется, что кто-то, на самом деле, целится в него. Врач стреляет в воздух, но на пол падает санитар, неожиданно возомнивший себя ковриком. Дуэт Никиты Кукушкина и Ильи Коврижных, играющих театрально и, в хорошем смысле слова, схематично, дает эффект и смешной, и страшный одновременно.
Абсолютно формально решен и финал спектакля, в котором смерть празднует свою окончательную победу, а апокалипсис и разрушение любого подобия семьи, мира и нормального течения жизни достигает своего апогея. Открывается еще одно новое, неожиданное пространство в стене, а там – настоящая стильная вечеринка: диско-шар, елка, мать в вечернем платье томно исполняет песню в микрофон. Все умирают буднично, быстро, как-то неловко и абсолютно добровольно, хотя вечеринке это не очень мешает.
Пожалуй, единственный персонаж, чье существование действительно находится в русле психологического правдоподобия, - это собака Вера, которую играет Юрий Лобиков, параллельно обеспечивающий музыкальное сопровождение спектакля. Впрочем, оправданность его поведения заложена и в самой пьесе. Говорящая собака – единственный персонаж, обладающий нормальными чувствами и эмоциями в ненормальном мире. Ее грусть и привязанность к "непривычно неприличной" умершей Соне становится контрапунктом к общему отсутствию каких-либо эмоций и рефлексий.
Вывернутую логику этого мира, где убийство не только не имеет причин, но и мало что меняет, режиссер дополнил еще и распределением ролей. В "Елке у Ивановых" играют актеры, которых раньше трудно было представить на одной сцене – солидные и опытные артисты Гоголь-центра и молодые ученики Серебренникова из "Седьмой студии". Играют они заметно по-разному: "старики" основательно, ярко, с широким жестом, с палитрой интонаций, молодые – скорее, формально, технично, гротескно. С одной стороны, интересно наблюдать за таким спором внутри одного спектакля, с другой стороны, это неизбежно вызывает ощущение того, что единого стиля постановки пока не сложилось.
