Вадим Дубнов, политический обозреватель РИА Новости.
Бориса Березовского и при жизни было принято считать демоном российских 1990-х, символом той эпохи, и смерть будто стала формальным поводом для возведения этого апокрифа в статус официальной биографии. Так оно и было — но ровно в той степени, в которой Борис Березовский сам мечтал выглядеть таковым.
Может быть, потому и сама его смерть выглядела поначалу продолжением той великой мистификации, какой была сама жизнь. То есть, конечно, в жизни очень многое было настоящим: и ожидающая своего места в учебниках по раннему накоплению капитала история с ЛОГОВАЗом, и арест аэрофлотовских акций, и неуемное желание конструировать государство в соответствии с собственным бизнес-планом.
Говорят, он умер не при деньгах. Но говорят, что и при жизни он особенно и не вкладывал в свои начинания собственные деньги.
Умение строить схемы избавляло от этой необходимости. Нужно было только выстроить схему и поработать с людьми, и тогда чьи-то миллионы сливались в потоки и разделялись при необходимости на ручейки, и вопрос был не в том, чьи они, а в том, кто диспетчер; он становился главным, и каждый раз выигрывал.
Он жил на широкую политическую ногу, он покупал газеты, журналистов, театры и деятелей искусств, но и это была политика, потому что, в конечном счете, пригодиться могло все, хоть немало было и тех, кто брезговал не только брать у него деньги, но даже думать о том, что ему придется подавать руку.
А он и в этом будто смотрелся знаком эпохи — противоречивой, великой, вороватой, с красными пиджаками в комплекте с тренировочными штанами, лживой и романтичной.
Березовский — феномен 1990-х и новых экономических отношений >>
Уже сегодня в его претензиях на право быть символом есть некоторая чуть пошловатая натяжка. Он, может быть, на некоторое время и войдет в историю — но как выдающийся авантюрист. А эту категорию героев обычно не принято оценивать по нравственной шкале, в авантюрном романе нет героев положительных и отрицательных.
В этом вся сложность с поиском реального места покойного в той конкретной истории, в которой рядом с ним со странной регулярностью умирали люди, участники его политических проектов и коммерческие партнеры, и у Березовского всегда было алиби.
Покойный, надо полагать, немало бы порадовался разгоревшейся дискуссии о его исторической роли в борьбе за российскую демократию…
Березовский выигрывал и проигрывал, но для авантюриста важен баланс, и он долгое время был в пользу Березовского. Он лучше других знал цену умению что-нибудь вовремя достать из рукава, и делал это искуснее многих.
Он был везде, где российская история становилась на излом, потому что авантюристу надо быть первым, несмотря на риск. Он был одним из первых в приватизации. Он ездил по басаевской Чечне без охраны, скорее всего, из-за того, что ему просто не нужны были свидетели. Его вообще тянуло на Кавказ, у которого были свои мистификации, нефтегазовые и глобально-геополитические.
Он был таким же, как все, кто вместе с ним делал в те времена деньги, просто он один поднял это занятие до уровня подлинной авантюры. Авантюристу неведомо, что такое хорошо, и что такое плохо, у него нет убеждений, он живет здесь и сейчас, хотя Березовский и пытался остановить время, когда боролся за отмену очень рискованных выборов Ельцина в 1996-м.
Он пытался приспособить время к своим бизнес-планам, и он думал, что создает Ельцину преемника. Самоуверенность — самый губительный грех авантюриста.
В Лондоне он явно заскучал, а для деятельных авантюристов это начало конца. Бизнес кончился, история продолжалась, он все бился за право считаться ее символом, но это с каждым днем становилось все смешнее, его забывали.
Чтоб заставить о себе вспоминать, он принимал православие, писал герценовского размаха манифесты и иногда каялся. Мистификация катилась к концу.
Для того, чтобы еще раз — скорее всего, в последний — услышать о себе как о символе эпохи и демоне российской истории, оставалось только умереть.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
