Вера Матвеева
В преддверии 8 марта РИА Новости дает краткий мастер-класс по изящным комплиментам "Правду, одну правду и только с три короба". За трибуной – Пушкин, Ницше, Гомер, Маяковский и другие знатные "пикаперы" своего времени. Вход – свободный.
Как известно, женщины любят ушами. А потому просто вручить букет тюльпанов/нарциссов/мимозы, сопровождая его красноречивым: "На, держи", - не самый лучший вариант для 8 марта. В этот день каждому мужчине приходится овладевать непростым искусством – искусством грамотно делать комплименты. К счастью, мировая литература за пару десятков веков накопила немало "шпаргалок" на случай внезапного прилива чувств.
Еще в самых "лохматых" годах еврейский царь Соломон сокрушался, что "горше смерти женщина, потому что она сеть, и сердце ее силки, руки ее оковы". Разрушительную силу женской красоты прочувствовал и слепой Гомер – так, послужившую косвенной причиной Троянской войны Елену автор представил и "волоокой", и "прекраснолицей", и со всех сторон "богоподобной". Однако, очевидно, даже самые изощренные эпитеты показались слабоватыми создателю "Илиады" – и тогда поэт придумал гениальный литературный прием. "Елена вошла – и старцы встали", - сообщал Гомер, и древнему греку становилось понятно, какой воистину неземной красотой обладала жена правителя Микен, раз ее появление невольно поднимало на ноги самых почтенных мужей.
Соотечественник Гомера, философ и оратор Сократ, которому исключительно не повезло с супругой (о сварливом характере Ксантиппы ходили легенды – для современников женщина служила едва ли не героиней анекдотов), к недостаткам своей "миссис" относился спокойно и склонен был рассуждать так: "Женись несмотря ни на что. Если попадется хорошая жена, будешь исключением, а если плохая - станешь философом".
А вот древний римлянин Сенека-младший, которому в браке – с Паулиной - повезло куда больше, призывал не копейничать и сразу хвалить нас, женщин, "целиком". Потому что "не та красива, у которой хвалят руку или ногу, а та, у кого весь облик не позволит восхищаться отдельными чертами".
Впрочем, восхищаться чертами и образом в целом вскоре стало не комильфо - мораль "отцов церкви" крепла на глазах, "Адам пахал, Ева пряла" и расточать дифирамбы стало как бы не в тренде.
Правда, еще звучал робко голос восточных соседей, но их гедонистические призывы вроде "белогрудой красавице сердце отдай" шли вразрез с позицией Священного Синода. Персидский поэт Омар Хайям, обретший бессмертие благодаря своим универсальным четверостишиям-рубаям, с позиции и вашим и нашим утверждал, мол, "кто урод, кто красавец - не ведает страсть". Однако с наступлением эпохи Ренессанса, возвращением к античным образцам, культом прекрасного человеческого тела и прочими бонусами, писатели с подобной точкой зрения решили поспорить.
Объект их страсти был априори прекрасен. И точка. Казалось, само слово "дама" обрело обязательный префикс "прекрасная-", ей стали посвящать венки и целые циклы сонетов. И одним из "пионеров" новой поэзии Возрождения стал итальянец Франческо Петрарка – его стихи на жизнь и смерть мадонны Лауры вернули в поэзию право любоваться чем-то более ощутимым в женщине, чем добродетель и церковное прилежание:
Улыбки вашей видя свет благой,
Я не тоскую по иным усладам,
И жизнь уже не кажется мне адом,
Когда любуюсь вашей красотой.
Впрочем, орудием дьявольского искуса телесная красота женщин считалась еще долгое время – даже самому Казанове в либеретто оперы "Дон Жуан" почти удалось оправдать своего героя (и оправдаться самому?): "Я заслуживаю прощения, я даже не виновен совсем. Виноват не я, а женщины, которые очаровывают души и околдовывают сердца".
Кстати, на родине самого Дона Жуана (точнее, Хуана) – в Испании – мужчины издавна знали толк в комплиментах. И пусть скромничал Сервантес, что, мол, "в присутствии предмета любви немеют самые смелые уста и остается невысказанным именно то, что так хотелось бы сказать". Зато Лопе де Вега в знакомой нам пьесе "Собака на сене" дал настоящий образец "сложносочиненного" комплимента, который не только красноречиво воспевает объект страсти, но и как бы вскользь намекает на недюжинный опыт мужчины в делах сердечных.
Инструкция по галантности от Лопе де Веги >>
Вспомним, как маркиз Рикардо приветствовал "прекрасную Диану":
Вы так красивы, что, взглянув на вас,
Я убежден, что вы благополучны.
У женщины - как опыт учит нас -
Здоровье с красотою неразлучны.
Вы свежестью так радуете глаз,
Что лишь невежда, лишь глупец докучный,
Который до рассудка не дорос,
Вам о здоровье задал бы вопрос:
Итак, что вы благополучны, зная
По вашим восхитительным чертам,
Хочу узнать, сеньора дорогая,
Насколько я благополучен сам.
Века спустя испанцы не утратили своего таланта громко восхищаться женщинами – эту приятную тенденцию нам демонстрирует и творчество Федерико Гарсии Лорки:
Не хочу я ни лавров, ни крыльев.
Белизна простыни,
где раскинулась ты, обессилев!
И, конечно, дань вечным поэтическим шаблонам – прекрасные глаза и розы в новом прочтении:
Я боюсь потерять это светлое чудо,
что в глазах твоих влажных застыло в молчанье,
я боюсь этой ночи, в которой не буду
прикасаться лицом к твоей розе дыханья.
В то же время колумбиец Габриэль Гарсиа Маркес, в своем романе "Сто лет одиночества" над комлиментами как бы посмеивается: "Ну и дурак, – сказала она Амаранте. – Говорит, что умирает из-за меня, что я – заворот кишок, что ли?" Здесь стоит упомянуть, что знаменитые 13 фраз, приписываемые Маркесу, в числе которых "Никогда не переставай улыбаться, даже когда тебе грустно: кто-то может влюбиться в твою улыбку" и "Возможно, в этом мире ты всего лишь человек, но для кого-то ты – весь мир", в книгах писателя замечены не были. "Только хардкор" - вот, пожалуй, в двух словах позиция Маркеса – так что не все мачо одинаково полезны в плане комплиментов.
Схожей позицией по отношению к "ванильной ереси" отличался и "старина Хэм", чья судьба тоже была тесно связана с Латинской Америкой. Односложные ответы и скупые эпитеты стали фирменным знаком прозы Хемингуэя, однако и этот суровый мужчина признавал: "Ужасно легко быть бесчувственным днем, а вот ночью - совсем другое дело". И чтобы найти себе компанию для этой самой "чувственной" ночи, надо было ловко оперировать словами: "Я знал, что не люблю Кэтрин Баркли, и не собирался ее любить. Это была игра, как бридж, только вместо карт были слова", - рассуждал его герой в романе "Прощай, оружие!".
"Почему львы – самое лучшее, что у меня осталось?": цитаты Хемингуэя >>
Соотечественник Эрнеста Хемингуэя, автор "Великого Гэтсби" Фрэнсис Скотт Фицджеральд отдавал должное не столько силе женской красоты, сколько силе мужского воображения: "Никакая ощутимая, реальная прелесть не может сравниться с тем, что способен накопить человек в глубинах своей фантазии". Но он же обратил внимание на милые особенности женщины – ведь куда приятнее вместо общих мест по поводу прекрасных глаз и нежной души слышать нечто уникальное и только к тебе относящееся. Скажем, реверанс в сторону необыкновенного голоса: "Моя кузина стала задавать мне вопросы своим низким, волнующим голосом. Слушая такой голос, ловишь интонацию каждой фразы, как будто это музыка, которая больше никогда не прозвучит. В голосе было многое, чего не могли потом забыть любившие ее мужчины, - певучая властность, негромкий призыв "услышь", отзвук веселья и радостей, только что миновавших, и веселья и радостей, ожидающих впереди".
Этим же приемом – подмечать уникальное - пользовался герой "Над пропастью во ржи" Холден Колфилд (пусть и в рассуждениях с самим собой): "Мы с ней всегда держались за руки. Я понимаю, это не в счет, но с ней замечательно было держаться за руки. Когда с другими девчонками держишься за руки, у них рука как м е р т в а я, или они все время вертят рукой, будто боятся, что иначе тебе надоест. А Джейн была совсем другая. Придем с ней в какое-нибудь кино и сразу возьмемся за руки и не разнимаем рук, пока картина не кончится. И даже не думаем ни о чем, не шелохнемся. С Джейн я никогда не беспокоился, потеет у меня ладонь или нет. Просто с ней было хорошо. Удивительно хорошо". Жаль, что этот герой Джерома Сэлинджера по большей части молчал, хоть и "по-настоящему балдел" от девчонок.
Из Нового Света вернемся в Свет Старый – тем более, что он, в общем и целом, чаще радовал дам восхищенными речами. Так, сдержанные британцы могут похвастать настоящей энциклопедией комплиментов – в наследии Шекспира. Один из самых звездных последователей движения, начатого Петраркой, поэт даже позволял себе менять шаблон – и вместо божественных красот возлюбленной в своих сонетах описывал женщину из плоти и крови, земную и не менее прекрасную.
Ее глаза на звезды не похожи,
Нельзя уста кораллами назвать,
Не белоснежна плеч открытых кожа,
И черной проволокой вьется прядь.
С дамасской розой, алой или белой,
Нельзя сравнить оттенок этих щек.
А тело пахнет так, как пахнет тело,
Не как фиалки нежный лепесток.
Ты не найдешь в ней совершенных линий,
Особенного света на челе.
Не знаю я, как шествуют богини,
Но милая ступает по земле.
И все ж она уступит тем едва ли,
Кого в сравненьях пышных оболгали.
Что же до популярных пьес Шекспира – вынужденному работать с мужской труппой драматургу удалось правильно расставить гендерные акценты не за счет костюмов, грима и накладных грудей, а благодаря изящным комплиментам – от Ромео к Джульетте, с любовью, и неважно, кто в этой паре носит штаны.
…чересчур светла
Для мира безобразия и зла.
Как голубя среди вороньей стаи,
Ее в толпе я сразу отличаю.
Я к ней пробьюсь и посмотрю в упор.
Любил ли я хоть раз до этих пор?
О нет, то были ложные богини.
Я истинной красы не знал доныне.
В противовес юной и свежей Джульетте Оскар Уайльд восхищался женщиной зрелой и опытной. Вспомним диалог из пьесы "Веер леди Уиндемир":
Лорд Огастус (попыхивая сигарой). У миссис Эрлин впереди будущее.
Дамби. У миссис Эрлин позади прошлое.
Лорд Огастус. Я предпочитаю женщин с прошлым. С ними, черт побери, хоть разговаривать интересно.
Писатель дает своим леди карт-бланш на "ошибки юности", ведь "женщина без милых ошибок – это не женщина, а особа женского пола". Но как человек, осененный печатью сарказма (и, что уж греха таить, не питающий слабости к слабому полу), порой Уайльд не мог удержаться от сентенций в духе: "Я пришел к выводу, что в основном женщины делятся на две категории: ненакрашенные и накрашенные".
В ответ на такие выпады еще один англичанин Редьярд Киплинг напоминал своим соотечественникам: "Человек, конечно, был тоже дикий, страшно дикий, ужасно дикий. И никогда бы ему не сделаться ручным, если бы не Женщина".
Кто знает, может, эта Женщина в свое время так приручила доисторического гейдельбергского человека, что его потомки продолжили восхищаться прекрасным полом века лет спустя. Так, историк и вообще серьезный человек Карл Юлиус Вебер писал: "Есть мужчины, красноречием превосходящие женщин, но ни один мужчина не обладает красноречием женских глаз". Да что там, даже Ницше, в чью концепцию Сверхчеловека дифирамбы как-то не вписывались, признавал: "Двух вещей хочет настоящий мужчина: опасности и игры. Поэтому он хочет женщину, как самую опасную игрушку". И австриец Рильке, со всей прямотой, признавался в любви до гроба (и даже немного после):
Оставь без глаз - всё ж я тебя увижу;
Оставь без слуха - я тебя услышу;
Я и без ног пойду стезей твоею;
Я и немой воззвать к тебе сумею;
А если рук лишусь я ко всему -
Тебя своим я сердцем обниму;
А сердцу повелишь остановиться -
Мой мозг к тебе прорвется, как зарница;
Теперь еще и мозг мой умертви -
Я понесу тебя в своей крови.
Впрочем, не все мы так кровожадны, ведь "женщина – это приглашение к счастью" - спросите хотя бы у автора этих слов Шарля Бодлера и его соотечественников-французов. "Без женщин начало нашей жизни было бы лишено помощи, середина – удовольствий и конец – утешения", - писал моралист Николя де Шамфор. "Если женщина поистине женственна, любовь к ней никогда не переходит в привычку", - заявлял автор "Человеческой комедии" Оноре де Бальзак. И скромно мечтал писатель Жюль Ренар: "Я хотел бы жить и умереть в мягком климате этой женщины". Лишь Алоизиус Бертран мягко упрекал свою возлюбленную в "Ночном Гаспаре": "И вы, женщина, растрепавшая шелковую ткань моей жизни…"
Неизбалованные мягким климатом русские мужчины, однако, в галантности французам не уступали – взять хотя бы "альфу и омегу" всех любовных признаний:
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
Пушкин недаром "наше все" - многие его строфы смело можно заучивать как мануал по изящным комплиментам. Вспомним хотя бы письмо Онегина к Татьяне:
…поминутно видеть вас,
Повсюду следовать за вами,
Улыбку уст, движенье глаз
Ловить влюбленными глазами,
Внимать вам долго, понимать
Душой все ваше совершенство,
Пред вами в муках замирать,
Бледнеть и гаснуть... вот блаженство!
…
Я знаю: век уж мой измерен;
Но чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днем увижусь я...
Да что там, даже куда более робкий с барышнями Гоголь так писал в пьесе "Женитьба":
Кочкарев. Ну, а как будет у тебя жена, так ты просто ни себя, ничего не узнаешь: тут у тебя будет диван, собачонка, чижик какой-нибудь в клетке, рукоделье... И вообрази, ты сидишь на диване, и вдруг к тебе подсядет бабеночка, хорошенькая эдакая, и ручкой тебя...
Подколесин. А, черт, как подумаешь, право, какие в самом деле бывают ручки. Ведь просто, брат, как молоко.
Кочкарев. Куды тебе! Будто у них только что ручки!.. У них, брат... Ну да что и говорить! у них, брат, просто черт знает чего нет.
Ручки, ножки, щечки, главное – не попасть впросак с комплиментом так капитально, как это сделал в романе Достоевского князь Мышкин:
- … вы чрезвычайная красавица, Аглая Ивановна. Вы так хороши, что на вас боишься смотреть.
- И только? А свойства? - настаивала генеральша.
- Красоту трудно судить; я еще не приготовился. Красота - загадка.
- Это значит, что вы Аглае загадали загадку, - сказала Аделаида, - разгадай-ка, Аглая. А хороша она, князь, хороша?
- Чрезвычайно! - с жаром ответил князь, с увлечением взглянув на Аглаю, - почти как Настасья Филипповна, хотя лицо совсем другое!..
Все переглянулись в удивлении.
- Как кто-о-о? - протянула генеральша, - как Настасья Филипповна? Где вы видели Настасью Филипповну? Какая Настасья Филипповна?
И, собственно, дело здесь не только в сравнении, да еще и не в твою пользу, с другой женщиной, а в сравнении с женщиной, скажем так, "трудной судьбы", которую и в приличном-то обществе принимали со скрипом. Князю Мышкину все сошло с рук – что взять с "Идиота"? - ну а вы поостерегитесь.
Другим провальным вариантом комплимента, раз уж зашла речь, станет цитирование Пастернака под видом собственного творчества:
Любить иных - тяжелый крест,
А ты прекрасна без извилин,
И прелести твоей секрет
Разгадке жизни равносилен.
Во-первых, большинству из нас приятнее думать, что пара-тройка рабочих извилин в нашем арсенале имеются. Ну а во-вторых, пересмотрите "Служебный роман" и не "творите под псевдонимом "Пастернак".
Вооружимся постулатом Чернышевского "Люди перестали быть животными, когда мужчина стал ценить в женщине красоту", и продолжим. "Женщин трудной судьбы", вслед за Достоевским с его "вечной Сонечкой", роковой Грушенькой и гордой Настасьей Филипповной, воспевал и Сергей Есенин – ему можно, он "похабник и скандалист".
Не гляди на ее запястья
И с плечей ее льющийся шелк.
Я искал в этой женщине счастья,
А нечаянно гибель нашел.
***
Молодая, с чувственным оскалом,
Я с тобой не нежен и не груб.
Расскажи мне, скольких ты ласкала?
Сколько рук ты помнишь? Сколько губ?
Правда, как бы ни был прекрасен Есенин, прикладной пользы для нашего мастер-класса в его строфах мало, разве что удастся проникнуться этим разудалым э-ге-гей-настроением, и тогда уже подступать: "Ты меня не любишь, не жалеешь,/Разве я немного не красив?"
Из края березового ситца – в гремящее-рычащую столичную действительность. Хочется какой-то революции в личной жизни? Тогда без лозунгов Маяковского не обойтись:
Все равно
любовь моя -
тяжкая гиря ведь -
висит на тебе,
куда ни бежала б.
Дай в последнем крике выреветь
горечь обиженных жалоб.
Если быка трудом уморят -
он уйдет,
разляжется в холодных водах.
Кроме любви твоей,
мне
нету моря,
а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.
Захочет покоя уставший слон -
царственный ляжет в опожаренном песке.
Кроме любви твоей,
мне
нету солнца,
а я и не знаю, где ты и с кем.
Ну а если в вашем случае до громких заявлений дело еще не дошло, можно пока поучиться у Владимира Набокова филигранному подбору слов (а иногда и слогов): "Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя. Ло-ли-та: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по небу, чтобы на третьем толкнуться о зубы. Ло. Ли. Та". Однако (!) говорить подобные вещи лицам, не достигшим совершеннолетия, мы категорически не рекомендуем.
А вот Иосиф Бродский, другой наш именитый и даже отмеченный Нобелевской премией "невозвращенец", был далеко не так сладкоречив: эмиграция, СССР, Европа, США, современное искусство, Михаил Барышников – каждая из этих тем нашла в творчестве поэта больший отклик, чем "прекрасная дама". Да и какая "дама"? "Подруга"!
Подруга, дурнея лицом, поселись в деревне.
Зеркальце там не слыхало ни о какой царевне.
…
Когда-нибудь, в серую краску уставясь взглядом,
ты узнаешь себя. И серую краску рядом.
"И, значит, остались только иллюзия и дорога". Стихи Иосифа Бродского >>
Ну и после такого само собой разумеющийся результат:
Не диво,
что в награду мне за такие речи
своих ног никто не кладет на плечи.
На этой эротической ноте мы и закончим наше повествование. И помните, господа, как 8 марта встретишь – так год и проведешь!
