Анна Банасюкевич
Режиссер из Петербурга Андрей Прикотенко поставил в "Ленкоме" самую известную пьесу Александра Володина "Пять вечеров" - получилась странная смесь сериальной мелодрамы и исторической драмы.
Если открыть программку, то можно обнаружить, что при создании спектакля режиссеру понадобилась помощь Сахаровского центра и общества "Мемориал" – плодами плоды этого сотрудничества стала посвященная сталинским лагерям выставка-инсталляция, которую открыли в фойе театра. Здесь рассказывается о судьбах некоторых политзаключенных, а с помощью экспонатов иллюстрируется лагерный быт. Сразу думается о том, что режиссер из Петербурга перекидывает мостик к знаменитому спектаклю Георгия Товстоногова в БДТ, где внимательные зрители отчетливо считывали намек на лагерное прошлое главного героя, буквально канувшего в лету на целых десять лет.
Времена другие, все-таки полвека прошло, и, вроде бы, теперь о таких вещах говорить можно открыто, без намеков и двусмысленностей. Спектакль Прикотенко начинается с рьяной метели, с толпы зэков в телогрейках и ушанках, топчущихся в проеме двери. Мимолетная прелюдия, и вот уже в дверях Ильин, один из этой бесчисленной одноликой толпы - с деревянным чемоданом, в мешковатом костюме. Все очень наглядно, другое дело, что Ильин в исполнении Андрея Соколова - полноватый, очень "домашний" и какой-то очевидно благополучный - совсем не вяжется с этим, совсем недавним, прошлым своего героя.
О его лагерной биографии напоминают настойчиво на протяжении всего спектакля – в какой-то момент на высокую кирпичную стену, основную часть декорации, спроецируют копию личного дела: фотография профиль, анфас, пометка – 58 статья. В кульминационный момент истории, когда пьяный Ильин возвращается к Тамаре со своей исповедью, прошлое, подступавшее к дверям, наконец, врывается на сцену, в сам дом. Перекличка, обыск, конвойный орет: "На выход!". Ильин затыкает пальцами уши. В самом финале, когда текст Володина уже кончится, Тамара вынесет таз с водой и начнет медленно раздевать обмякшего Ильина. И под рубашкой вдруг обнаружится татуировка – профиль Сталина, ближе к сердцу. Как это вяжется с 58 статьей – понять сложно. Как с этой же статьей вяжутся вдруг проклюнувшиеся уголовные замашки Ильина, когда он, сложив пальцы козой, идет, набычившись, на своего навязчивого приятеля Тимофеева, - тоже вопрос.
Впрочем, это вопрос второстепенный. Главный - в другом: лагерная тема пришита к этому спектаклю грубой, отовсюду торчащей, ниткой. Для времен Товстоногова эта тема была плотью современной ему жизни, вскрывающейся драмой текущего момента. Сейчас зрители в зале воспринимают эти лагерные коннотации как историческую виньетку, тем более, что эти слишком наглядные вкрапления так и не становятся содержанием самой, вполне себе вневременной истории.
На сцене - высокая кирпичная стена, с остатками ободранных обоев, полинялых газет. Стена – почти на авансцене, глубины пространство спектакля лишено. Есть лишь черный проем двери, за которым, видимо, страшное прошлое, подступающее к этому подобию нехитрого уюта. На стене – перекидной календарь, полочка с книгами, доска со Славиными чертежами, где-то очень высоко – часы. Из предметов быта есть еще двухъярусная кровать, нижняя полка занавешена, там ютится Тамара. Под кроватью – чемоданы, книги. Когда юная Катя будет помогать Славе и Ильину прибирать, она случайно вытряхнет содержимое одного из этих чемоданов – там окажется груда писем, самое дорогое для заплакавшей Тамары. В антракте сделают перестановку, и во втором акте из мебели останется только раскладушка, на которой спит Ильин и круглый столик на высокой ножке, скромно укрытой до поры до времени белой салфеткой – декорация для сцены в вокзальном буфете, где Катя будет уговаривать пьяного Ильина вернуться к Тамаре.
В том, как одеты герои, в том, как играют актеры, есть заметный ретро-стиль, есть определенная, шаржированная, стилизация: Зоя – типичная продавщица, такая, какой мы ее представляем себе из миниатюр Райкина. Розовый халат с блестками, бумажная корона на голове, белый халат, пуховый платок, деревянный ящик вместо стула, чай в чашке с подстаканником. Вульгарная, трескуче-манерная – в сцене объяснения с Тамарой обнимает ее за шею. А когда тщетно пытается удержать Ильина, разрывает блузку на груди и буквально придавливает его к стене своим внушительным бюстом.
Катя (Елена Есенина) в модной шляпке постоянно меняет яркие платья – то в оранжевом, то в зеленом, то в синем. Слава (Станислав Тикунов) - накаченный, рослый – совсем непохож на восторженного балагура. Вся его фактура противится той развязно-шутовской манере, в которой он вынужден существовать. Даже неловко, когда этот детина вдруг разражается слезами – от обиды за тетю, и совсем уж непонятно, чем так напугал его этот Ильин. Когда Соколов, свесившись с двухъярусной кровати, говорит свое: "Если ты при мне обидишь эту женщину, то я семь шкур с тебя спущу и голым в Африку пущу", то кажется, что для этого Славика самое естественное – стащить этого скрючившегося, скромно сложившего стопочкой вещи, потрепанного человека вниз и выставить в коридор. Тот же вопрос возникает в сцене их потасовки – непонятно, чему может научить этот Ильин, беспорядочно машущий руками, с пальцами, не сжимающимися в кулак.
Андрей Соколов играет Ильина каким-то застенчивым, зашуганным, невротичным человеком средних лет – в нем нет мужественности и нет тайны прошлого – благо про эту тайну нам уже все рассказали, хотя эта, утверждаемая режиссером биография, к этому человеку, говорящему ломкой скороговоркой, с усилием, с какой-то странной мягкостью, мало подходит.
Спектакль, во многом выхолостивший обычную человеческую историю претензиями на историческое обобщение и драму памяти, заканчивается демонстрацией слайдов - на кирпичную ободранную стенку проецируют фотографии бывших политзаключенных - красивые лица старых людей. Каждая из этих фотографий - уже сложная, страшная, интересная история, только вот непонятно, причем здесь "Пять вечеров".
