Анна Банасюкевич
Николай Коляда привез на московские гастроли свою недавнюю премьеру – спектакль по комедии Гольдони "Слуга двух господ". Выбор драматургии для Коляды не то чтобы традиционен. Обычно здесь играют или серьезную классику, например, трагедии Шекспира, или современную пьесу. Впрочем, оказалось, что спектакль имеет мало отношения к драматургии Гольдони, хотя текст пьесы звучит. Коляда взял эту легкую комедию, видимо, из-за ее театральности, из-за игровой природы – спектакль получился о театре, о жизни на сцене и за сценой, об артистах – никаких-то абстрактных, а именно об этих конкретных артистах, чьи фамилии не раз звучат со сцены. В спектакле они в меньшей степени Труффальдино, Беатриче или Флориндо, но в большей – Антон Макушин, Вера Вершинина, Антон Бутаков
Как это ни парадоксально, несмотря на необычный драматургический выбор, спектакль получился самым аутентичным по отношению к фирменному стилю "Коляда-театра", стал попыткой самоидентификации. "Слуга двух господ" - это "Коляда-театр" в квадрате – настоящий парад фриков, китч как скрещение несочетаемого, театр масок и типажей, форсированная фарсовость, иногда на грани фола. Шапки с заячьими ушами, целая коллекция голландской живописи с овальными прорезями вместо лиц, задорная тарантелла и дискотека под юного Преснякова, на высоких тонах завывающего романтическую песню про "Зурбаган" из детского фильма "Выше радуги".
Что речь пойдет совсем не о приключениях ловкого бергамца и уж тем более не любовной интриге Беатриче и Флориндо, становится ясно как-то сразу. Актеры сидят рядком, на стульях, каждый скрыт полупрозрачной шалью, перед ними – режиссер, он же – Труффальдино, что, в общем-то понятно: тот же режиссировал обстоятельства своей жизни как мог и получилось в итоге неплохо. Режиссер разносит артистов – каждого, персонально, отчитывает как двоечников, удивляется, за что кому-то из них дали "Золотую маску", язвит по поводу нерусских фамилий и слишком высокого роста. Впрочем, потом достанется и ему. В самом финале эпилог срифмуется с прологом, и артисты скажут друг другу совсем другие слова, впрочем, юмор останется: просто сарказм превратится в иронию.
Театральный юмор, в общем, становится главным содержанием спектакля – одни гэги сменяются другими, и, порой, действие пробуксовывает, утомляя однообразием шуток. Порою спектакль кажется набором сценок из Comedy club, своеобразным сборником под названием "Артисты шутят". Пролог с разборкой на репетиции затягивается, впрочем, артисты искренне извиняются перед публикой – вы, мол, наверное, на Гольдони пришли, а тут вот…
Главным приемом, на котором выстроен спектакль, становится способ взаимодействия актера со своей ролью, со своей маской; Коляда сосредотачивается на том зазоре, которой есть между театром и обычной жизнью. Вот сейчас актер играет Труффальдино – так, как представляет себе итальянского смышленого слугу. Собственно, это представление тоже предмет постоянной иронии: артисты сами позиционируют себя как "Труффальдино из Артемовска" или "Смеральдинушка с Урала". А потом становится просто человеком, работником – ругается с монтировщиком, дерется с коллегами.
Есть и еще один постоянно и нарочито используемый прием – на сцене появляется то одна, то несколько картин, знаменитый голландский стиль: фрукты, дичь, полные женщины и все в таком роде. Актер вставляет свое лицо в прорезь, становясь персонажем. Стоящие вокруг создают предлагаемые обстоятельства, такие профессиональные помехи – приглаживают актеры волосы, щекочут нос или шлепают по нарисованной попе. Актер как бы вставляет себя в рамку, становясь живым экспонатом – под конец вся сцена похожа на склад музея.
Проблемой спектакля становится еще и то, что сюжет пьесы все же играют – делая длинные паузы, иногда рассказывая что-то в проброс, иногда неудержимо, слишком неудержимо импровизируя. Но историю рассказывают – а раз так, то пытаешься ее слушать, следить за сюжетом. И если зритель не помнит всех поворотов сюжета, то Клариче и Беатриче могут слиться у него во что-то единое, а мужские персонажи перепутаться между собой. Останется только история про обманувшего всех слугу. В общем-то, получается еще и спектакль о том, как артисты не смогли поставить спектакль, по Гольдони.
Тем не менее, безразмерный и чрезмерный во всем (два раза дискотека под "Зурбаган" это уже очень много, и неожиданная, необъяснимая цитата из "Белого солнца пустыни" ) спектакль ближе к финалу заставляет примириться с грубыми швами и с капустнической пренебрежительностью к композиции. Сюжет с картинами голландцев заканчивается фейком – на сцене разворачивают полотно, групповой портрет. В центре сам Коляда, а вокруг все его артисты. Каждый находит себя, рассказывает про себя в театре – очень бесхитростно, признаваясь театру в любви, хоть и заплатят за спектакль, как говорит один из актеров, двести рублей.
