Вадим Дубнов, политический обозреватель РИА Новости.
В ходе беспорядков, которые в воскресенье, в День независимости, устроили ультраправые в Варшаве, ранены 6 полицейских. 132 человека задержаны. Праздник 11 ноября словно создан для того, чтобы объяснить многие польские феномены. И он их год от года объясняет. Например, почему польских радикалов называют националистами. И почему это совсем не так.
Испорченный праздник
Свое намерение поучаствовать в празднике и отметить его по-своему польские радикалы анонсировали заранее. Лозунги величия Польши легко переходили в кричалки на тему крутости "Легии" – варшавского футбольного клуба, никаких спортивных поводов для этого давно не дающего. Казалось бы, обычное действо, симметричное нашему "Русскому маршу", только замаскированное под часть стотысячного шествия.
В 1939 году все, впрочем, повторится, Польша снова будет разделена, и 11 ноября перестанет быть праздником до самых 90-х. Вернувшись, он станет для поляков не просто Днем независимости, который есть у всех, а символом того исторического драматизма, про который кто-то очень точно заметил: на свете есть три великих самосознания – моряки, шахтеры и поляки.
А праздник – на то и праздник, чтобы было кому его испортить.
Тост за Франца-Фердинанда
Врагом номер один, которого требует любой национализм, в соответствии со стандартной исторической схемой, для польского патриота должна являться Россия. Этот тезис отстаивает консервативная польская оппозиция, которую возглавлял до своей гибели под Смоленском Лех Качиньский, а сегодня возглавляет его брат Ярослав.
Польша, конечно, помнит не только о России, но обо всех, кто ее делил. Но и воспоминания остались разные. В Кракове, например, по сей день местные шутники пьют за здоровье императора Франца-Фердинанда: оказаться в австро-венгерской зоне расчленения, наиболее либеральной из трех, было определенным везением.
На обывательском уровне сохраняются немецкие фобии, но европейское единство, чтобы там ни говорилось про якобы заполонившего Европу "польского сантехника", делает свое примирительное дело. Да и само польско-германское примирение было частью всей программы немецкой денацификации.
И совсем другая память осталась о сумрачном востоке, бегство с которого стало для страны импульсом и к самоутверждению, и к реформам.
Скажем, в Чехии с Москвой себя уже давно соотносят ничуть не больше, чем с Веной или Берлином, здесь без надрыва и крайностей демонстрируют свое желание побыть, наконец, в одиночестве. В Польше же привычка ощущать себя передним краем или, как иногда даже в запальчивости вспоминают, буферной зоной, остается. Может быть, поэтому чешские диссиденты, сравнивая себя с польскими друзьями тех времен, сегодня улыбаются: у нас все было поспокойнее, мы не рвались переделать весь мир, – может быть, поэтому польская "Солидарность" началась на 8 лет раньше, чем все началось у остальных.
Словом, привычка. Но с этой привычкой здесь живут не первое столетие, а то, что становится нормой жизни, особенно исторической, уже не вызывает блеска в глазах. Риторика "Права и справедливости", партии Качиньских, у изрядной части поляков вызывала чувство неуместности еще до того, что случилось с президентским самолетом под Смоленском в 2010-м году. И, как во времена всеобщего братства признаком интеллигентности в Польше было неприятие этого братства, теперь таковым стало требование взвешенного отношения и к тому, что оказалось тяжелой историей, и к тому, к чему эта история привела.
Марин Ле Пен говорит по-польски
Актуализировать российский фактор иногда удается – не без помощи самих россиян. В попытке российских болельщиков провести на Евро-2012 по Варшаве свой марш их польские визави резонно увидели провокацию и с удовольствием пас приняли.
А в День независимости как привычный символ борьбы с такой понятной угрозой реяли над Варшавой украинские, грузинские и запрещенные на родине бело-красно-белые белорусские флаги.
Однако те, кто в воскресенье забрасывал файерами варшавскую полицию, возможно, выступают как ударный отряд куда более широкой идеи – того восточноевропейского консерватизма, который, выбравшись из под пролетарских глыб, так и не обнаружил готовности или желания модернизироваться.
В Польше – это крайний клерикальный слой слушателей католического "Радио Мария", примкнувшие к ним сторонники вполне фашизоидной "Лиги польских семей", еще пять лет назад даже проходившей в Сейм, и постепенно эволюционировавшие в обычный консервативный электорат братьев Качиньских.
Это уже давным-давно не геополитический выбор. Это стандартный набор классических консервативных фобий, от ксено- до гомо-, антиглобализм, самобытность, традиционность, и далее по списку, включая запрет абортов. Национализм – только сюжет, неизбежный, но боковой.
Более того, вся система идей сближает их с обычными европейскими крайне правыми вроде Марин Ле Пен, которая как раз при каждом удобном случае говорит о своей консервативной солидарности с Москвой. Но это противоречие никого не смущает, наоборот, оно вписывается в старую систему привычек и ценностей, и уже так трудно отделить одно от другого.
В итоге стотысячное шествие запоминается не тем, что его возглавляет президент, а несколькими десятками тех, кого по старой привычке называют националистами.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
