Анна Банасюкевич
Спектакль Александринского театра "Гедда Габлер" в постановке Камы Гинкаса показали в рамках фестиваля "Сезон Станиславского" на сцене столичного ТЮЗа.
Театральный гид: куклы для детей и взрослых и бойцовский Шекспир >>
К этой пьесе Генрика Ибсена Гинкас уже обращался - в конце 80-х он ставил "Гедду Габлер" в театре им. Моссовета. Спектакль Александринки совсем другой. В доме Гедды - прозрачная мебель, стулья в стиле хайтек, полупрозрачная, матовая стена, ненадежно отделяющая дом от улицы, две скрытые в темноте по углам печки-буржуйки, и некое подобие кладбища в центре гостиной - какие-то белые коробки-кубы с надписями, искусственные гвоздики, вещи бывшей, покойной хозяйки квартиры. Этот пьедестал из надгробий невозможно обойти - он мешает ходить, но на него можно облокотиться при случае или присесть. Искусственных цветов много - в углу их целое железное ведро. А мебель в самом начале зачехлена в полиэтиленовые накидки - как будто чета Тесманов - Гедда со своим мужем - въехала сюда впопыхах, в квартиру, которую еще не успели привести в порядок после смерти предыдущей хозяйки. В похожие на эти чехлы дождевики будут ближе к финалу одеваться сами герои, а Гедда застрелиться на ворохе полиэтилена, по которому будет барабанить дождь.
"Гедда Габлер" - из тех пьес Ибсена, которые были написаны в так называемый декадентский период творчества великого норвежца, в ней много эсхатологического, много болезненного, много презрения к жизни с ее пошлостью и грубостью. Гедда, дочь генерала, полна ненависти ко всему нормальному, обычному, уютному и приличному, для нее единственно возможная жизнь - мелка, и поэтому красота и свобода - только в смерти.
Гедда (Мария Луговая) в спектакле Гинкаса - очень молода. Тонкая, грациозная, похожая на статуэтку, она появляется на сцене в черном нижнем белье и на шпильках, заставляя оцепенеть нескладную провинциальную добрую тетушку. Гедда существует на сцене в настойчиво подчеркнутом режиссером конфликте со всеми окружающими - и со скучным одутловатым мужем (Игорь Волков), и с ловеласом асессором Браком (Семен Сытник), который в своих интрижках ничуть не свободнее Тесмана. Гедда не вступила бы с ним в связь не потому, что ее волнует мораль, просто это также пошло, как семейная жизнь со скучным специалистам по брабантским ремеслам. Интересно, что в спектакле Гинкаса и Левборг (Александр Лушин) - гений, которого когда-то любила Гедда, мало чем отличается от остальных, окруживших эту "нездешнюю" женщину, мужчин. Он могуч, высок, статен - настоящий викинг, но его свобода - скорее последняя фантазия Гедды. Он неприятно мелочен в своих претензиях к влюбленной в него глуповатой Теа (Юлия Марченко), безвкусно напыщен в своих надрывных рассуждениях о том, что рукопись книги - как ребенок, которого он таскал с собой по притонам, а потом потерял. Его смерть в притоне от рук проститутки вполне логична, странно только, что Гедда - такая умная, такая сильная в этом спектакле, могла хоть на минуту представить себя рядом с ним.
Посмотрите фотоленту "Гедда Габлер" Камы Гинкаса: "жить сейчас или не жить вообще" >>
Контраст Гедды с ее окружением явлен во всем - в кричаще-красных кожаных брюках, в ее резкой пластике: она может внезапно закричать почти по-звериному, может бросаться на стену, может бить чечетку или упрямо бежать на месте, не находя другого выхода для своего отвращения ко всему, что ее окружает. Гедда произносит слова по-особенному, так в жизни не говорят - четко разделяет слова, интонационно разрушает их смыслы, вопрос заменяет утверждением. Гедда - другая. Все внезапные повороты сюжета - будь то признание в любви к Левборгу, будь то потеря пьяным Левборгом рукописи, будь то пошатнувшееся будущее мужа - сопровождается коротким выкриком Гедды. "Бух!" - говорит она, радуясь разрывам предсказуемого сюжета, радуясь случаю или хаосу, уничтожающему скучные планы скучных людей. Эту инаковость Гедды, ее несовместимость с миром в его мнимой гармонии Гинкас подчеркивает слишком настойчиво, слишком даже иллюстративно - нарастающим криком в финале, повторяющимися лесбийскими провокациями Гедды по отношению к Теа - она то наматывает ее длинные кудри вокруг своей шеи, то сдергивает с нее пиджак и блузку, обнажая грудь. В самом начале спектакля на экране, расположенном над декорацией дома, мелькают кадры из животного мира - копошатся муравьи, свертываются в клубок змеи, совокупляются животные. Тут же вперемешку, показывают соединившиеся тела людей. Подобное происходит и ближе к финалу - видео иллюстрирует слова Гедды - в этот момент он становится рассказчиком и говорит о своей героине в третьем лице. На протяжении всего спектакля она фрагментами рассказывает о навязчивом сне Гедды - о полчищах муравьев, копошащихся на ее лице. Эта, в общем-то, неглубокая метафора, снова и снова рассказывает о героине то, что уже известно - только в таком масштабе это кажется уже и позицией режиссера. Позицией кажется и одна из наиболее мрачных, бьющих наотмашь сцен, когда Гедда, без каких-либо, привычных для нее, ярких жестов, сжигает рукопись. Сцена темнеет, блестят только красные пасти черных печек, дымятся трубы, слышно потрескивание рассыпающейся бумаги, а на экране - новорожденные дети. Не милые малыши, а странные уродливые существа, еще не отмытые, еще какие-то бессмысленные, со сморщенными личиками. Тут уже не до венца природы, тут только о копошащейся животной массе. Гедда уничтожает рукопись, которую Левборг сравнивал со своим ребенком, скоро она убьет ребенка настоящего - того, который в ней.
Гедда меняется на протяжении трех часов спектакля - и если в начале в ней было изящество, то в какой-то момент она начинает примерять на себя смерть, агонию. Равнодушный асессор роняет "мне кажется, вы несчастливы", а Гедда в это время репетирует повешение около дерева, пытается понять, будет ли это красиво. Такой контраст реплики и сцены вызывает смех - юмор Гинкаса привычно безжалостен и страшноват. В финале ее одолевает страх - она боится того, что красота и свобода совсем невозможны - рассказ асессора о позорной смерти Левборга делает ее почти сумасшедшей. Сидя на корточках она бренчит на своей скрипке как на гитаре, строя рожи и дергая Брака за штанину. В спектакле Гинкаса ее самоубийство становится все-таки скорее не поиском красоты, а бегством от непобедимой пошлости жизни, от нежелания искать в ней место.
Финал, наверное, лучшее, что есть в этом спектакле - его лаконичность и простота. Обнаружив тело жены под прозрачным дождевиком, ее добрый муж Тесман буднично, чуть недоуменно, но без особых эмоций, бросает: "Застрелилась...". Асессор всплексивает руками - ужасается, не потому что впечатлен, просто так положено. Он, может, только немного возмущен: "Так не делают...". Самоубийство в порядочном обществе не принято.
