Анна Банасюкевич
Премьеру спектакля молодого режиссера Антона Маликова "Я - или Бог - или никто" по трагедии Пушкина "Моцарт и Сальери" показали в Центре имени Вс. Мейерхольда в пятницу.
Спектакль получился темным и аскетичным, на сцене только конструкция из железных трубок разной величины. Орган, в пространстве которого ходят Моцарт и Сальери. В самом начале спектакля Моцарт – в растянутой майке и синем длиннополом пальто тихо насвистывает какую-то мелодию. И вдруг само мироздание начинает отвечать ему – звуки сыпятся сверху, и вот уже Моцарт вступает в диалог с небом. Потом вдувает жизнь в темные трубки органа, и свет падает на ожившие жилы инструмента. Вокруг – пустые железные тазы, Моцарт пересыпает из одного в другой что-то невидимое, черпает из них, пьет. Это место похоже на лабораторию, а сам Моцарт на средневекового алхимика, заглянувшего в неведомое, дерзнувшего на большее, что доступно человеку, - подобно Фаусту.
К тексту Пушкина режиссер Антон Маликов добавил еще несколько классических текстов – так лейтмотивом всего спектакля становится стихотворение "Не дай мне Бог сойти с ума": в начале его читает Моцарт, а в финале навсегда одинокий Сальери, взваливший на себя непосильное бремя. Эти строчки - "Когда б оставили меня / На воле, как бы резво я / Пустился в темный лес!" - звучат здесь как мечта, а потом как горечь о невозможной свободе.
В спектакле Маликова Моцарт и Сальери близки как никогда – они настоящие конфиденты, складывается ощущение, будто мир совсем опустел, и остались только эти двое. Даже слепой скрипач, которого Моцарт приводит Сальери на потеху, здесь – плод его воображения. Моцарт с размаху кладет в протянутую ладонь Сальери невидимую монетку – плату за старания слепого скрипача, и начинается странная, только этим двум понятная игра. Они швыряют монетку друг друга, они борются на руках, бегают друг за другом, и в этом нет мальчишества, в этом какое-то неистовство, какое-то кровное, пугающее их самих, родство. Моцарт падает на спину, и Сальери валится сверху, прижимаясь щекой к его подбородку.
Сальери в этом спектакле практически равен Моцарту, он тоже разговаривает с небесными звуками, небо отвечает и ему. Просто Моцарт заступил чуть дальше куда-то в неведомое, и Сальери, с испугом вглядываясь в лицо своего полуюродивого друга, пытается его остановить. Даже в том, как касаются они друг друга, есть какая-то ярость – Сальери за шкирку таскает по сцене Моцарта, по-звериному ползающему где-то по краю. А приготовление яда похоже на какой-то таинственный, тщательно подготовленный обряд – свечка, таз, крест. Это, как минимум, не месть. В спектакле Маликова это убийство, - скорее, жертва Сальери.
Моцарт Алексея Девотченко – порывистый, нервный, полусумасшедший лицедей со звериными повадками. В нем не узнать хрестоматийного солнечного гения, он, глядя в небо, инстинктивно прикрывает голову полой пальто, как будто не черпает свой божественный дар, а ждет за него расплаты, он почти богоборец. Когда из уст Сальери вырывается еле тихое "Ты - Бог", Моцарт без кокетства принимает это определение, в нем есть это знание про себя.
Но и Сальери (Петр Семак) здесь – из той же породы. Чтобы снова испытать потрясение от гениальности друга, ему достаточно почитать ноты. Моцарт зло бросает ему скомканный лист бумаги, они разбегаются по разным концам декорации, усаживаются на жёрдочки, Сальери читает, музыки нет.
Их дружба теряет свою неистовую ярость только перед расставанием. Сальери уже принял решение, и Моцарт будто почувствовал, затих. Они садятся на авансцене, свесив ноги, курят по очереди одну сигарету, цитируют по памяти Бомарше. Убийство – как освобождение. Умирающий Моцарт приводит в движение круг с органом. Перекрикиваясь, Моцарт и Сальери несутся по кругу, вскакивая на деревянные жердочки-рычаги.
Сальери остается один – он надевает синее пальто Моцарта, бродит между железными трубками, вдувает в них звуки, но теперь уже не светлеет, как в начале. Все меркнет в темноте под звуки аранжированного Фаустасом Латенасом реквиема.
Антон Маликов интересно задумал спектакль – его Моцарт и Сальери, два отшельника, стали не оппонентами, а скорее альтер эго друг друга. Но идее сильно вредит излишняя многозначительность, увлечение символами, экспрессивными пластическими мизансценами, напоминающими спектакли Някрошюса. Интересно придуманная декорация сама по себе довольно емкий символ, много объясняющий в спектакле, определяющий его стиль, но скульптурные позы персонажей среди лабиринта органа, долгие паузы, затянувшаяся игра с железными тазами не добавляют ничего нового в отношения героев, в идеологию. Но главная проблема, может быть, даже не в этом. Актеры (Маликов работал с двумя выдающимися актерами с мощной школой) зачастую существуют вне этого условного "символистского" стиля, театрально обыгрывая известный текст с вполне традиционными интонациями. Как, например, Сальери картинно пугается, узнав, что Моцарт пишет реквием. Глаза актеров все время устремлены вверх – разговаривают они исключительно с Богом, что и так понятно по изящной перекличке со звуками еще с самого начала. Такая навязчивость и прямолинейность метафор добавляет спектаклю тяжеловесности и лишает его загадки – к финалу тебе нечего отгадывать.
