МОСКВА, 10 окт - РИА Новости, Анна Банасюкевич. В филиале Театра им. А. Пушкина состоялась вторая премьера недавно открывшегося сезона - пластический спектакль "Материнское поле" по повести Чингиза Айтматова.
Афиша событий в России и мире на октябрь 2012 >>
Когда читаешь "Материнское поле", трудно представить его на сцене – это плотное, неспешное письмо-монолог, летопись или даже старинный сказ – об одной семье, судьба которой так похожа на судьбы тысячи тысяч других. Старуха Толгонай выходит в поле, в котором проработала всю жизнь. Поле тихое, пустое – отдыхает после жатвы, Толгонай вышла сюда, чтобы поговорить, повспоминать. В свои годы, пережившая войну, голод, смерти близких, она почти такая же мудрая, как сама земля – совсем скоро они станут единым целым. Но в спектакле Театра им. Пушкина Толгонай молода, молоды – все.
"Материнское поле" поставил Сергей Землянский – молодой хореограф и режиссер, много работавший в спектаклях объединения Soundrama, участники которого написали для его режиссерской работы музыку. В театре "Материнское поле" называют "спектаклем без слов", и это почти правда. Единственное слово на протяжении всего действа выкрикивает один из сыновей. Он кричит "мама", но здесь это даже не слово, это - еще один звук в партитуре спектакля, полу-зов, полу-плач, отчаянное заклинание, призванное соединить родных людей, которых раскидало злое время.
Молодая команда спектакля разыгрывает эту трагедию без слов на почти пустой сцене – здесь лишь деревянные передвижные перекладины, ограничивающие игровое пространство. Что-то вроде массивных ворот какого-нибудь старого загона или сарая. Деревянные миски – с водой, с мукой-снегом, с черными косточками пуль – в какой-то момент они с задорным треском рассыплются по сцене. На парнях и девушках – домотканые просторные рубахи. В начале, пока все юны и беззаботны, – много белого, но постепенно черный цвет будет захватывать пространство.
Мать-Земля – строгая и бесстрастная – похожа здесь на героиню античной трагедии, на воплощение неумолимого рока. Непреклонно вершит она судьбу, то разрывая в клочки так и непрочитанное письмо матери к убитому сыну, то подкладывая пулю в книжку самому любознательному мальчику.
В спектакле Театра им. Пушкина нет никакой Киргизии – о географии вспоминают лишь однажды, когда в сцене свадьбы на молодых водружают высокие меховые шапки. В программке у героев нет имен, просто – Мать, Отец, Старший сын и так далее. "Материнское поле" Землянский ставит как вечную, библейскую в общем историю, повторяющуюся из века в век.
К программке прилагается либретто, но из той драматургии движения и звука, которую так детально, так плотно разработали авторы спектакля, сюжет в его эмоциональных – то лирических, то трагических, а то иронических – оттенках вырастает сам собой. Вот молодая девушка кружится вокруг высокого, поджарого, будто из скалы высеченного жениха – то прильнет, то отпрянет. Вот они уже вместе – слились будто в одно существо, смеются чему-то невыговариваемому – и встают друг за другом сыновья, сидевшие рядком на лавке. Поворачиваются молодыми лицами к родителям и спутываются в клубок – мелькают руки, ноги, блестят глаза, мокнут рубахи, прилипают к спинам. Тычки, подзатыльники, самодельный, сшитый из лоскутов кожи мяч – то перекатится с руки на ногу, то сморщится, зажатый тремя спинами, то улетит под ноги родителям. Звон разбитого стекла, на минуту сведенные хмуро брови отца, и снова сцену захватывает семейная праздничная суета – даже работают тут лихо, слаженно: взвивается в воздух дюжина крепких рук. Дети растут, и вот уже старший, как когда-то отец, подлаживается, подступается к робкой девушке. То комично топчутся они на месте, то обнимутся порывисто, лихорадочно, будто выхватывая минутки счастья у неумолимого времени. А рядом шныряют любопытные младшие, их гоняет строгий отец, и в порывистом танце порхает вокруг молодых мать – то кружит, как большая птица над гнездом, то навалится грудью на перекладину. В лице – то испуг, то ревность, то материнская гордость.
Музыка в "Материнском поле" - ни в коем случае не фон, и пластику трудно назвать танцем. Движение, мимика, звук здесь – неразделимые и равноценные сюжетообразующие. В беззаботные, лирические, иногда залихватские плясовые народные мотивы врезаются глухие удары, низкие басы, тревожный диссонанс. Мать-Земля с грохотом расстилает перед мужчинами новую дорогу – жестяные листы гулко падают на сцену, каждый шаг уходящих на войну отдается скрежетом. Кажется даже, что во рту появляется кислый привкус железа.
Война будто рассинхронизировала эту жизнь – с тревожной вестью рушится общий гармоничный темп. Мужчины теперь бьются в экстатическом отчаянном танце, а онемевшие женщины с застывшими лицами медленно топчутся вокруг своей оси на негнущихся ногах. Будто впитывают, втягивают в себя подступающее одиночество. Мужчины меняют домашние рубахи на серые шинели. Грубые, плохо гнущиеся шинели похожи на гробы. Мертвые, хоть и бок о бок с живыми, но походят на тени – растеряли живую порывистость и резкость движений, растеряли эмоции на посеревших лицах. Смерть забирает одного, другого, третьего, но хрупкая, тоненькая Мать упрямо отвоевывает у черноты клочки пространства. То раскидает пули, рассыпавшиеся под ногами детей, то расправит платок – затихающая невестка уронит туда камень – только что родившегося внука, новый, хилый пока, росток жизни. Как-то сразу понятно, что сбережет.
Режиссеру удалось найти грань между пафосом и абстрактностью, неизбежно возникающими в притче, и излишней бытовой сентиментальностью. Суровый и нервный спектакль получился одновременно теплым – благодаря актерам, существующим в условной пластической форме очень эмоционально, даже в каком-то смысле наивно, но без малейшего намека на деревенский лубок.
