22 июня по инициативе писательницы Людмилы Улицкой в интернете стартовал конкурс рассказов о послевоенном детстве, который завершится выходом к 9 мая 2013 года сборника лучших историй. Прочитать самые интересные из них можно будет на сайте издательства АСТ и агентства РИА Новости.
Что чувствуешь, когда потерял хлебные карточки, каково жить в соседстве с пленными немцами и почему детям приходилось воровать вместо посещения школы - все это Николай Белков рассказал своей внучке Екатерине Белковой, корреспонденту РИА Новости.
Дед сидит за кухонным столом, на котором разложены старые письма и фотокарточки. Он говорит, постоянно перескакивая с одной темы на другую. Я записываю в блокнот всё, даже если он повторяется. Ему хочется и не хочется вспоминать одновременно. Он гордится мной и поддерживает любые мои задумки, поэтому согласился дать интервью. Но воспоминания о голодном детстве не становятся менее болезненными за давностью лет.
Все паровозы в тот день загудели
- Ты родился в октябре 1942 года. Помнишь что-нибудь о военном времени? День Победы помнишь?
- Первое воспоминание: мне три годика. Мать везет меня на поезде из посёлка Могэс в детский сад на Пятницкой улице. Садик для детей сотрудников Мосэнерго, где мама трудится. До станции Карачарово, откуда мы ездили, еще и три с половиной километра идти надо было. Но когда приходишь, глядишь на станцию, а там чудо и красота - паровые поезда. Тогда они еще ходили. Мамка меня отвозила в сад на всю неделю, до субботы.
Помню 1945 год. Победу. Все паровозы в тот день загудели. Даже нашему поселку слышно было. Люди закричали и побежали на улицу. Уличное радио на столбе объявляло, что кончилась война.
Все друг другу помогали - это и была война
- Что такое война для тебя?
- Война - это голод. До 1947 года была карточная система. Я один раз потерял все карточки на месяц. Мне тогда три или четыре годика было. Вот мать лупила меня! Прям по жопе веревкой, а как же? И плакала. Кушать было нечего, страна голодала.
Помню эти карточки на хлеб: 400 грамм - рабочая, 200 грамм - детская. Ничего, как-то выжили. Помню, ботву привозили на корм лошадям. А там "шлёпочки", попки от морковок. Их и ели.
А еще идешь по посёлку, у кого есть еда, тот угощает. Видят ребенка, сразу - "На пирожок". Все друг другу помогали - это и была война.
- Расскажи, где вы жили, как жили? Что тебя окружало в детстве?
- В посёлке было десять или одиннадцать бараков, это значит двадцать, может тридцать комнат. И керосин стоял у каждой двери в коридоре, чтобы в лампы наливать. Мы жили в бараке номер три - я и мамка моя. За водой ходили на колонку.
Мама работала то в первую смену, то во вторую. Оставляла меня на соседей. Все так делали. Общение тогда людское было, понимаешь?
Чужих детей не было
- Когда в школу пошёл, сколько тебе лет было?
- В 1949 году я пошёл в школу, значит семь лет. В этот год как раз продукты стали покупать, но муку по три килограмма в месяц давали на человека. Моя первая учительница брала меня с собой, чтобы побольше муки дали. "У меня сын на иждивении!", - говорит. И ей давали. Так мы убегали с уроков с ней и стояли в очереди за мукой. Хоть все голодали, в школе было хорошо. Там давали завтраки: макароны и чай. К детям тогда было особое отношение. Чужих детей не было.
- Не то, что сейчас, да?
- Я помню, расспрашивал Вовку Карасёва: "Чего у тебя мамка такая толстая?". Не понимал, что она пухнет от голода, маленький ведь был. А у Вовкиной мамы, тёти Марфуши, трое детей было. Она, чтоб их прокормить, собирала очистки картофельные и варила. На заводы "Клейтук" и "Новый мыловар" свозили кости животных: черепа коров и всякие другие кости. Вот тётя Марфуша их собирала и тоже варила, чтоб детей кормить. Мимо их дома иду и слышу запах, как кости варят. Я этот запах терпеть не мог.
Ещё у Вовки Карасёва брат был старший. Он умирал с открытой формой туберкулёза у нас за стенкой. Всего 21 год парню был. Он кашлял, а мы боялись.
Люди умирали чаще всего просто от голода. Помню, как маленьких хоронили, младенцев совсем. Гробов им никто не делал. Хоронили в простынках. И тётя Марфуша умерла, помню, как хоронили. Я не понимал тогда.
Никто не кичился орденами, не принято было
- Про школу лучше еще расскажи, про учителей. Ты помнишь, рассказывал, что к школе ходил через кладбище. Правда?
- Правда, а как же? Я учился в третью смену, потому что школ было мало и все они были очень загружены. Третья смена кончалась в 11 вечера. Домой ходили мы из деревни Хохловка, где была школа, через кладбище. Один раз иду, вижу, как из-за памятника вышел мужик. Говорит: "Мальчик, тебя мама зовёт" - загробным таким голосом. Напугал он меня здорово. Тогда много всякого народа шаталось. Опасно было. Домой я бежал - только пятки сверкали.
Школы были раздельные. Ходишь, как в резервации, одни мальчишки. Все ходили стриженые - от вшей. Вся ребятня курила. На первой парте было плохо сидеть - там учительница била по пальцам указкой. Работали в школах и учителя-фронтовики - искалеченные, кто без руки, кто без ноги. Историк, географ у нас такими были.
Никто не кичился орденами, не принято было.
- Но заканчивал ты уже смешанную школу?
Объединили нашу школу с девчачьей в шестом классе. Было стыдно учиться с девчонками. А в седьмом или восьмом классе я впервые ел курицу.
Жили все вместе: работники Мосэнерго, пленные немцы и "ремесленники"
- Кто были ваши соседи?
- Пленные немцы в соседнем бараке прям жили. Друг у меня был из немцев, не помню, как звали. Немчину, конечно, охраняли, но не сильно. Они булыжники тесали и вечно голодные ходили. Один раз выхожу я из дома, а у меня целый ломоть хлеба. С маслом и солью. Богатство! Немец этот говорит: "Дай хлеба, дай!" и мне перочинный ножик протягивает немецкий. Настоящий! Отдал за простой кусок хлеба. Эх, жалко, спёрли потом в пионерлагере этот нож. Так и жили все вместе: работники Мосэнерго, пленные немцы и "ремесленники".
- А ремесленники - это кто такие?
- "Ремесленниками" назывались парни лет по 12-14, то есть повзрослей меня. Их звали так потому что они в школу уже не ходили, а работали на Сольбазе на простых должностях, вроде как ремесло изучали. Они тоже голодали. Мать чего-нибудь если испечет, обязательно им давала. Их там 30-40 мальчишек было и все спали в одной комнате - места не хватало. Но комната большая была, как спортзал.
Продаешь кости, покупаешь пирожки
Однажды они с базы мешок соли упёрли. Стучат нам в окошко: "Теть Клав, мы соль притащили, нужно?" Ну, она отсыпала, сколько надо. А у них по дороге, видимо, мешок за что-то зацепился и от самой Сольбазы дорожка образовалась. По этой дорожке милиция и пришла. Забрали тех ребят. С воровством здорово тогда боролись. А воровали в то время все.
- И ты воровал?
- Да, так и напиши. Школу с пацанами прогуливали, потому что жрать хотелось, и шли воровать. Шли на Желатиновый завод. Туда привозили по Окружной Московской железной дороге вагоны с черепами и костями животных для переработки. Всё это сваливали на железнодорожной насыпи. Эти кости можно было сдать в ларёк "Утильсырьё", где сидел дядя Егор. За один килограмм костей давали 40 копеек. Продаёшь кости, покупаешь пирожки. Такой порядок. Я мелкий был, юркий. Пролезал между вагонами и под вагонами. Поэтому я и лазил. А там охранники были с ружьями. Во взрослых они на поражение стреляли. В детей - нет. Только "щёлк" затвором, чтобы испугать. Видят же, что мелкий еще.
Музыка военных лет
- А как ты в такое время музыке научился?
- У нас в посёлке был клуб и духовой оркестр при нём. Руководитель оркестра Николай Иваныч всё пытался парней в армейские оркестры пристроить, чтоб служба полегче была. Поэтому играть он старался научить всех. А ещё в клубе фильмы показывали. Для тех, кто состоял в оркестре, вход на фильмы был бесплатным. Но тетя Тоня Митрофанова, завклубом, и детишек пускала бесплатно. Мы усаживались на пол и смотрели кино. Я очень любил мелодии из фильмов запоминать.
- Как же вы деньги на аккордеон нашли?
- Николай Иваныч посмотрел на меня и говорит: "Возьмите ему аккордеон". А я сдуру: "На скрипке играть хочу". Просто аккордеон носить тяжело было, а я маленький был. Мне четыре года было, когда я в клуб ходить стал и к музыке приобщился.
Аккордеон мне мать купила в 1947 году у этого самого Николая Ивановича. Мне тогда уже было пять лет. Николай Иваныч сначала продавать не хотел. Тогда фильм шёл "Прелюдия славы", в фильме мальчик мелодию играл - ужас, как красиво. Я сидел в клубе, слушал. Николай Иваныч говорит: "Можешь?" Я: "Могу". И на слух подобрал мелодию и сыграл ему. И он мне за это продал аккордеон, на котором я играю до сих пор.
Работы на рассмотрение писательницы можно присылать до 1 октября по адресу: detstvo-49@yandex.ru, а также на сайт "Сноба" и "Вечерней Москвы".
Текст рассказа предоставлен издательством АСТ
