ЦДК DOC: Виталий Всеволодович, как вы оцениваете современное положение документального кино в России?
Виталий Манский: Всё хорошее кино у нас на правах нелюбимой падчерицы. Каннские победители собирают в России 2-5 тысяч зрителей, и это в стране со 140-миллионым населением! Что говорить о документальных картинах, которые еще более экспериментальны и требуют от зрителя еще больших вложений? Кино, даже самое интимное, самое авторское, самое сокровенное, — это искусство массового потребления. А когда этого потребления нет, когда художник оторван от каких-либо коммуникативных возможностей с потенциальной аудиторией, когда он по определению должен работать в стол, у него нет мотивации для этого труда. Ради чего это должен делать молодой режиссер — ради того, чтобы это потом никто не увидел?
ЦДК DOC: Но это же не означает, что у зрителя нет интереса к документальным лентам?
В.М.: Когда я был руководителем Департамента документального кино на ВГТРК, показывал Пелешяна, Дворцевого, Косаковского. Потом пришли другие люди, поставили то самое вожделенное "мыло", а результат был таков: те же цифры. Населением, потребляющим Петросяна, руководить значительно проще, чем населением, потребляющим Сокурова. Документальное кино воспитывает сложного человека, человека неравнодушного, человека духовного богатого, человека анализирующего, это результат творчества художника, работающего в пространстве реальности и реальной жизни. Такой зритель в нынешней ситуации никому не нужен.
ЦДК DOC: Как складываются ваши отношения с героями фильмов?
В.М.: Я достаточно честен по отношению к своим героям. Даже если им не нравится картина, двойного дна в моих отношениях с ними нет. В последнее время мы подписываем бумажку: "Согласен", "Осведомлен" и т.д. Мне лично это не очень понятно, потому что мы не снимаем скрытой камерой, и если человек тебя впустил в свою квартиру, понятно, что вы договорились. А вот этот момент подписания бумаги очень мешает отношениям с человеком. Так, я себе слабо представляю брачный контракт. Ты любишь женщину и хочешь, чтобы она была твоей женой до гробовой доски! А если до гробовой доски, то какой может быть контракт? Там же написано: "В случае развода". Любому герою — и положительному, и отрицательному — я могу всегда позвонить. Всегда, вне зависимости от его ранга. Наверное, единственный герой за всю мою большую жизнь, кому я вот так не могу позвонить, — Путин.
ЦДК DOC: Кстати, вы, как автор документального фильма "Путин. Високосный год" (2001), смогли лично для себя ответить на вопрос: Who’s mister Putin?
В.М.: Этот риторический вопрос был задан, если я не ошибаюсь, когда Путин был ещё премьер-министром. Мы решили на этот вопрос ответить посредством документального фильма и стали снимать людей, которые что-то знали о Путине. Снимали его одноклассников, соседей. Мы нашли его знаменитую коммуналку, наверное, там уже музей теперь, и нашли его учительницу, которая очень серьезно повлияла на его становление. Мне показалось, что чисто по-человечески Путину было бы любопытно посмотреть на свою учительницу, и я просто передал ему кассету с отснятым материалом. Путин, а он на тот момент уже стал исполняющим обязанности президента, пригласил меня на встречу. Я сказал ему: "Давайте мы снимем картину о вас вообще, и неплохо бы съездить к учительнице". Не думаю, что можно было так играть, но мне кажется, он тогда был другим человеком. "Да, давайте, — сказал он, — а что от меня надо?" Так мы договорились о съёмках. В первый президентский срок я очень хорошо и много видел Путина. Меня, конечно, потрясала вот эта кремлёвская комарилья: как ведут себя люди в окружении Путина, как они моментально превращаются из самоуверенных, статных людей в каких-то заискивающих. Это, кстати, меняет лидера — какой же надо обладать силой, чтобы не решить, что ты действительно Ясно Солнышко! Мне абсолютно не стыдно за эту картину. В ней есть всё, что потом с Путиным произошло, всё заложено, всё видно. Тогда он ответил на все вопросы, на которые сейчас от него невозможно получить ответ.
ЦДК DOC: Как вы считаете, у документалиста должен быть какой-то моральный кодекс в работе с материалом — что допустимо, а что — нет?
В.М.: Если бы во время Второй мировой войны в концлагерях никто не снимал расстрел евреев, кто-то сейчас мог бы поверить, что такое вообще было в ХХ веке? Я сейчас говорю, например, о кадрах, которые мы могли увидеть в фильме Михаила Ромма "Обыкновенный фашизм". В данном случае оператор, который наверняка был в эсэсовской форме, этот преступник, снял документальные кадры — то, что в последующем послужило для всей цивилизации определенным антибиотиком, гарантом невозможности повторения. Поэтому говорить, что можно и что нельзя, в контексте этого примера достаточно сложно. Документалист по определению не может быть порядочным человеком. Я снимаю героя, он рассказывает всю свою жизнь. Я беру ножницы и его жизнь — я решаю, что в его жизни главное. Он-то считает, что именно он знает, что в его жизни главное, а ножницы в моих руках. Это вообще порядочно?
ЦДК DOC: В таком случае вы бы позволили кому-то снять документальное кино о себе?
В.М.: Я знаю, что про меня можно снять очень хорошую картину, и я знаю, что ни в коем случае не стану это делать сам — ни разу не видел честной картины документалиста о себе. Думаю, моим наследникам нужно, конечно, какой-то кастинг провести — я фрукт любопытный.
