В обращении к народу - как обычно, пламенном и убедительном - о вступлении Наполеона в Москву, российский государственный секретарь и блестящий риторик Александр Шишков рассуждает о слабых сторонах текущего положения императора Бонапарта. Он говорит о поредевшей и упавшей духом армии, состоящей в значительной степени из войск подчиненных европейских государств, в противовес воле к победе русских, стоящих на защите Отечества. Интересно очень смелое и, казалось бы, несовместимое с теми обстоятельствами заявление о том, что роль грядущего освободителя Европы отведена именно русскому народу, который "терпеливостью и мужеством своим достигнет того, что не только приобретет сам себе прочное и ненарушимое спокойствие, но и другим державам доставит оное, и даже тем самым, которые невольно вместе с ним против нас воюют". Шишков не ошибся. Приводим следующие отрывки из его записок.
***
Наполеон, сопровождаемый знаменитейшими из своих приближенных, въехал в Москву на богато убранном коне. Он думал встречен быть первенствующими чинами, подносящими ему с покорностью ключи столицы. Надменный сими мыслями проезжает улицу, другую, третью, достигает золотоглавого Кремля; везде пусто. В обширном граде сем, как бы в некоем гробе, одна глубокая тишина царствует; одни открытые окна и двери у домов, как бы некие отверстия гортани окаменелых чудовищ на него зияют. Радость и торжество гордого победителя превращаются в мрачную задумчивость. Он увидел, что Россиянам Отечество свое драгоценнее, чем великолепные жилища их и сокровища. Он увидел, что Москва еще не Россия. Зловещее предчувствие сказало ему, что легче было в нее войти, нежели выйти из ней. Полчища его, забывшие Бога и веру, предаются всякого рода неистовствам и мерзостям; терзают единственных, оставшихся в жертву им, больных и убогих; томимые голодом питаются подобными себе хищными вранами (воронами – прим.), свирепствуют, грабят, жгут, осквернят Божественные Храмы…
***
Сперва тихие шепоты смутно о сем распространились, а потом Государь, призвав меня к себе, объявил мне это, и приказал написать бумагу во всенародное о том известие. Услышав сие, пошел я домой с сокрушенным сердцем. Пораженный глубоко горестью, и со слезами брал в руки перо; но вдруг чувства мои воспламенились гневом, родившим во мне, вместо уныния и отчаяния, гордость и надежду. Я сел и написал следующую бумагу:
Во всенародное известие, по Высочайшему повелению
С крайней и сокрушающей сердце каждого сына Отечества печалью сим возвещается, что неприятель сентября 3 числа вступил в Москву. Но да не унывает от сего великий народ российский. Напротив, да поклянется всякий и каждый воскипит новым духом мужества, твердости и несомненной надежды, что всякое наносимое нам врагами зло и вред обратятся на главу их. Неприятель занял Москву не оттого, чтоб преодолел силы наши или ослабил их. Главнокомандующий по совету с присутствующими генералами нашел за полезное и нужное уступить на время необходимости, дабы с надежнейшими и лучшими потом способами превратить кратковременное торжество неприятеля в неизбежную его погибель.
Сколь ни болезненно всякому русскому слышать, что первопрестольный град Москва вмещает в себе врагов Отечества своего, но она вмещает в себе их пустая, обнаженная от всех сокровищ и жителей. Гордый завоеватель надеялся, вошед в нее, сделаться повелителем всего Российского царства и предписать ему такой мир, какой заблагорассудит; но он обманется в надежде своей и не найдет в столице сей не только способов господствовать, ниже способов существовать… Собранные и от часу больше скопляющиеся силы наши окрест Москвы не перестанут преграждать ему все пути, и посылаемые от него для продовольствия отряды ежедневно истреблять, доколе не увидит он, что надежда его на поражение умов взятием Москвы была тщетная, и что поневоле должен он будет отворять себе пути из нее силой оружия. Положение его есть следующее: он вошел в землю нашу с тремя сотнями тысяч человек, из которых главная часть состоит из разных наций людей, служащих и повинующихся ему не от усердия, не для защиты своих отечеств, но от постыдного страха и робости. Половина сей разнонародной армии его истреблена частью храбрыми нашими войсками, частью побегами, болезнями и голодной смертью. С остальными пришел он в Москву. Без сомнения смелое или лучше сказать дерзкое стремление его в самую грудь России, и даже в самую древнейшую столицу, удовлетворяет его честолюбию, и подает ему повод тщеславия и величаться; но конец венчает дело. Не в ту страну зашел он, где один смелый шаг поражает всех ужасом и преклоняет к стопам его и войска и народ. Россия не привыкла покорствовать, не потерпит порабощения, не предаст законов своих, веры, свободы имущества. Она с последней каплей крови в груди будет защищать их. Всеобщее повсюду видимое усердие в охотном и добровольном против врага ополчении свидетельствует ясно, сколь крепко и непоколебимо Отечество наше, ограждаемое бодрым духом верных своих сынов.
Итак, да не унывает никто, и в такое ли время унывать можно, когда все состояния государственные дышат мужеством и твердостью? Когда неприятель с остатком от часу более исчезающих войск своих, удаленный от земли своей, находится посреди многочисленного народа, окружен армиями нашими, из которых одна стоит против него, а другие три стараются пресекать ему обратный путь и не допускают к нему никаких новых сил? Когда Испания не только свергла с себя иго его, но и угрожает ему нападением на его земли? Когда большая часть изнуренной и расхищенной от него Европы, служа поневоле ему, смотрит и ожидает с нетерпением минуты, в которую бы могла вырваться из-под власти его тяжкой и нестерпимой? Когда собственная земля его не видит конца проливаемой ею для славолюбия его крови?
При столь бедственном состоянии всего рода человеческого не прославится ли тот народ, который, перенеся все неизбежные с войной разорения, наконец, терпеливостью и мужеством своим достигнет того, что не только приобретет сам себе прочное и ненарушимое спокойствие, но и другим державам доставит оное, и даже тем самым, которые невольно вместе с ним против нас воюют? Приятно и свойственно доброму народу врагам своим за зло добром воздавать. Боже Всемогущий! Обрати милосердные очи Твои на молящуюся Тебе с коленопреклонением Российскую церковь. Даруй поборающему по правде верному народу Твоему бодрость духа и терпение. Сими да восторжествует он над врагом своим, да преодолеет его, и спасая себя, спасет свободу и независимость царей и царств.
Сентября 8 дня 1812 года
Я прочитал сию написанную мною бумагу несколько раз и сомневался в утверждении оной; однако ж, не переменяя в ней ни слова, понес к Государю. Он выслушал ее и приказал прочитать в Комитете господ министров, дав повеление заседать мне в оном. В Комитете выслушали меня без всякого противоречия, выключая, что некоторые сказанное о Наполеоновом в Москве пребывании выражение: он затворился в гробе, из которого не выйдет живым, находили слишком смелым и гадательным. Я донес Государю о сем их замечании. Он отдал мне на волю выпустить или не выпустить сии слова. Я, находя и сам их таковыми, а более, чтоб не показать себя упрямым, исключил их.
