Сто лет назад гром победы, сколько можно судить по сохранившейся и показанной каналом "Культура" кинохронике, раздавался не слишком громко. Непродолжительный парад войска, принимавшийся императором на коне. Еще: высочайшее присутствие на божественной литургии, его же участие в крестном ходе, завтрак-фуршет сановных чинов на открытом воздухе, посещение монархом и его семьей нескольких монастырей…
Наш современник писатель Феликс Разумовский посетовал, что царское правительство и русское общество в тот год не прониклись масштабом юбилейного события.
Писателя можно так понять, что если бы и правительство, и общество вовремя сообразили и поспособствовали более широким и громогласным торжествам, то, может быть, и набравшая силу патриотическая энергия дала бы мощный импульс единению нации в канун Первой Мировой войны… А так национальное сознание оказалось разорванным перед угрозой новых напастей. И случилось то, что случилось. И то, что не могло не случиться.
Эхо Первой Отечественной войны действительно оказалось в 1912-м слабым. Но надо понять и тогдашнее правительство. В его распоряжении еще не было тех технологических возможностей, что есть в наше время. Синематограф находился в зачаточном состоянии. Радио в России лишь через десяток лет станет СМИ. Телевидения вообще не существовало. Были печатные СМИ и церковные колокола. На фоне нынешних пропагандистских средств все это по силе идеологического воздействия на массы представляется ничтожно малой величиной.
Другое дело, что в ту пору СМИ и не могли сами по себе поднять волну патриотического единения; они могли лишь послужить негромким эхом того, что было.
Война 1812-го года стала Отечественной, то есть народной, без особых усилий властей. Она, если верить Льву Николаевичу Толстому, оказалась таковой по какой-то иррациональной внутренней причине. И не могла стать оною в 1914-м опять же в силу какого-то иного внутреннего фактора.
Смею предположить, что в ту пору и телевизионная пропагандистская машина была бы бессильна мобилизовать массы на беззаветную и самоотверженную битву с иноземными захватчиками.
Так ведь и в наше время она едва ли способна преодолеть внутренний раздрай в обществе. Хотя старается. И в дни юбилейной победы особенно старалась: несчетное количество программ, документальных фильмов, относительно достоверных реконструкций прошло перед нашими глазами на минувшей неделе. И все равно, даже такой вроде бы локальный конфликт в обществе, как тот, что вызван скандалом, имя которому Pussy Riot, национальные торжества не смогли отменить или, хотя бы на время позабыть о нем.
Лоббистские возможности электронных СМИ и, в частности, ТВ не стоит преувеличивать и тем более демонизировать.
И на сей раз идеологический лоббизм не изменил политической ситуации в стране, не вызвал патриотического подъема в обществе.
Впрочем, кое-что, для меня лично, прояснилось в сегодняшних смешанных впечатлениях от патриотического ажиотажа на телеэкранах.
***
Перед показом хроники празднования столетнего бородинского юбилея выступил еще один телеведущий – Сергей Медведев. Он фрагментарно и скупо изложил концептуальную версию истории Государства Российского. Не знаю, сам ли он ее сочинил, или всего лишь обобщил сказанное историками до него, но суть его такова.
До вторжения Наполеона народы, жившие в границах Российской Империи, не были единой нацией. То было сословное государство, то была совокупность социальных слоев – дворян, крестьян, городских мещан, аристократов, служивого чиновничества и т.д.
Результатом же войны стало то, что все эти разнородные, отдельные группы населения осознали себя русскими. Сергей Медведев напомнил из Пушкина: "Татьяна, русская душою, сама не зная почему…". До войны с Бонапартом – не знала, а тут узнала. То есть чувство русскости уже было, а глубокой осознанности его еще не было. И только благодаря Наполеону это произошло, и все слои русского населения прониклись идеей своей национальной общности и, может, даже исключительности.
И вообще, по мысли Сергея Медведева (и, видимо, не его одного) Наполеон, придя к власти у себе в стране, сделал ее население нацией. А далее, завоевывая одну территорию за другой, компенсировал несчастия, тяготы и беды местным аборигенам тем, что они волей и неволей, благодаря этой победительной агрессии поголовно становились нациями.
…Как все было бы просто, если бы война (или, по крайней мере, ее угроза) оказалась универсальным и безотказным средством национализации сознания многолюдного населения страны и необозримых ее просторов… Воюй – не хочу.
Но ведь после славной эпопеи 1812-го случилась бесславная Крымская кампания, приведшая Россию на грань национальной катастрофы. А следом – позорная русско-японская. Да, и Первая мировая война, как мы знаем, мало поспособствовала укреплению патриотического духа в народе. То есть пару недель какой-то подъем наблюдался, но довольно стало нескольких неудач на фронтах, как монархия начала тихо разваливаться. Все разрывы, расселины между классами обнажились с предельной очевидностью. И где была в этот момент Нация?..
Нация обнаружила себя в 1941-м. Снова надо сказать спасибо внешнему врагу? На сей раз Гитлеру?
Как и Сергею Медведеву, мне захотелось вспомнить Пушкина, слегка его перефразировав: "Война! Как много в этом слове для сердца русского слилось, как много в нем отозвалось".
Отозвалось, как мы знаем по собственному опыту, не только примерами общенационального героизма, но и грандиозными потерями. Война с ее последствиями – это как "орел" и "решка" – никогда не угадаешь, как выпадет. Но даже, когда она хорошо кончается, все равно на удачу уповать долго не приходится.
Славную войну 1812-го Толстой описал 50 лет спустя, под впечатлением военных неуспехов в Крыму.
Спустя пять десятилетий он заметил то, на что не обратили внимания непосредственные свидетели той победоносной войны – на ее абсурдную бесчеловечность.
Примечательно, что мемуаристы, описывая Бородинскую битву, видят ее главным образом общим планом, помнят передвижения воинских групп, приказы командиров, донесения гонцов. Они практически не помнят смертей и страданий раненных. Или помнят, но исключительно как героико-романтическую подробность.
У Лермонтова: "Смешались в кучу кони, люди…"
Участник сражения отчитывается в прозе: "Хотя потери, понесенные нами людьми и лошадьми, были огромны, но их можно было пополнить".
Война в сознании человека ХIХ века уравняла людей и лошадей.
Вот еще характерное свидетельство одного из участников Бородинского сражения:
"В это время был убит наш гениальный артиллерийский генерал гр. Кутайсов. В кровавой схватке никто не видал, как он, вероятно, был сорван ядром с своей лошади, которая побежала с окровавленным седлом в свои ряды, и даже труп его не был найден".
Это очень театрально и можно сказать, кинематографично, но это далеко от живой, физической, физиологической реальности смертоубийства.
Аустерлиц у Толстого – это еще сценическое действо с двумя театральными героями – князем Андреем и Наполеоном. А Бородино, увиденное глазами Пьера Безухова, как бы стороннего человека на поле боя, – уже реальность, без всякого романтического флера. Сам Пьер предстает как человек, убитый ужасом грандиозного побоища.
Мы сегодня не верим в ужас бесчеловечья той войны.
Мы сегодня предпочитаем играть в нее.
Мы сегодня, глядя на реконструкции эпизодов войны 1812-го года, готовы упиваться ее красотой и поэзией той войны.
Мы сегодня бьем в барабаны той Победы, полагая, что война (а лучше ее перманентная угроза) – самый верный реактор патриотической энергии.
***
Как сказать… Как выпадет… Может, орел (двуглавый), а может, решка (проигрышная).
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
