8 сентября 2012 года исполняется 60 лет со дня первой публикации повести Хемингуэя "Cтарик и море". "Человек не для того создан, чтобы терпеть поражения. Человека можно уничтожить, но его нельзя победить", - так рассуждал герой книги - кубинский рыбак Сантьяго. Так же рассуждал и его создатель 53-летний Эрнест Миллер Хемингуэй на пороге очередной волны признания - Пулитцер, Нобелевская премия в области литературы: "Не падай духом. Никогда не падай духом. Секрет моего успеха. Никогда не падаю духом. Никогда не падаю духом на людях".
Впрочем, здесь писатель лукавил - у его успеха было множество секретов. Например, страсть к путешествиям, расширившая его кругозор. Но еще до вояжей по Европе, сафари в Африке и рыбалки с собственного катера "Пилар" на Кубе Хемингуэя ждал переезд из родного Оук-Парка в Чикаго, сотрудничество с Toronto Star, женитьба на пианистке Элизабет Хедли Ричардсон... И лишь затем, верный своему правилу: "Путешествуй только с теми, кого любишь", - Хемингуэй перебрался в Париж с молодой супругой.
Посмотрите фотоленту: Писатель, охотник и путешественник Эрнест Хемингуэй >>
О первых годах в Европе, еще до "Фиесты", "Прощай, оружие!" и до широкого литературного признания, Хемингуэй написал в своей автобиографичной книге "Праздник, который всегда с тобой". В книжной лавке "Шекспир и компания", в беседах с Гертрудой Стайн воспитывался литературный вкус прежнего публициста и газетного репортера. Примечательно, что особой любовью Хемингуэя пользовались именно русские классики: "[...]ночью - другой чудесный мир, который дарили тебе русские писатели. Сначала русские, а потом и все остальные. Но долгое время только русские".
Литература стала для Хемингуэя такой же закономерной составляющей повседневной жизни, как еда, сон, алкоголь, общение с женщинами. И своих кумиров он мерял знакомой меркой. Так, о Льве Толстом он писал в терминах бокса: "Я бы никогда не вышел против него на ринге".
Еще до возвращения в США Хемингуэй выработал собственную писательскую технику: "И в конце концов я писал настоящую фразу, а за ней уже шло все остальное. Тогда это было легко, потому что всегда из виденного, слышанного, пережитого всплывала одна настоящая фраза. Если же я старался писать изысканно и витиевато, как некоторые авторы, то убеждался, что могу безболезненно вычеркнуть все эти украшения, выбросить их и начать повествование с настоящей, простой фразы, которую я уже написал", - впоследствии ее назовут "рубленым стилем". Писатель обрел самостоятельный взгляд на прозу в целом: "Хорошая проза подобна айсбергу, семь восьмых которого скрыто под водой", - и на превратности судьбы прозаика в частности: "Что мешает писателю? Выпивка, женщины, деньги и честолюбие. А также отсутствие выпивки, женщин, денег и честолюбия".
"Выпивка, женщины, деньги и честолюбие" - кажется, недостатка в этих "важных" составляющих у Хемингуэя не было. За Хедли последовали еще три брака - с Паулиной Пфайфер, Мартой Геллхорн и Мэри Уэлш. И опять же в рамках хорошо знакомых аналогий писатель признавал: "Женщину теряешь так же, как свой батальон: из-за ошибки в расчетах, приказа, который невыполним, и немыслимо тяжких условий. И еще из-за своего скотства".
Впрочем, долго упиваться чувством вины было не совсем в духе Хемингуэя: "Это и есть нравственность: если после противно".
Поклонники "потока сознания" Джойса, кафкианцы и дадаисты рассматривали творчество американского прозаика как слишком приземленное - но именно этот гедонизм сделал его прозу такой узнаваемой: "Я ел устрицы, сильно отдававшие морем, холодное белое вино смывало легкий металлический привкус, и тогда оставался только вкус моря и ощущение сочной массы во рту; и глотал холодный сок из каждой раковины, запивая его терпким вином, и у меня исчезло это ощущение опустошенности, и я почувствовал себя счастливым и начал строить планы".
Любил писатель и хорошую шутку: "Говорят, во всех нас заложены ростки того, что мы когда-нибудь сделаем в жизни, но мне всегда казалось, что у тех, кто умеет шутить, ростки эти прикрыты лучшей почвой и более щедро удобрены".
Эрнест Хемингуэй пропагандировал жизнь "здесь и сейчас" - не потому ли, что успел ощутить ее хрупкость во время обеих величайших кампаний 20 века? Как шофер-доброволец Красного Креста он участвовал в Первой мировой войне на итальянском фронте, во время Второй курсировал в качестве военкорра между Англией, Францией и Германией, организовывал контрразведку против фашистских шпионов на Кубе и сам встал во главе партизанского отряда, с которым участвовал в прорыве "линии Зигфрида". "Всякий опыт войны бесценен для писателя", - доказал Хемингуэй в своих романах "Прощай, оружие!" и "По ком звонит колокол".
Посмотрите фотоленту: Гавана Эрнеста Хемингуэя - где работал и отдыхал писатель >>
Страстный любитель охоты, корриды и бокса, Эрнест Хемингуэй ушел из жизни 2 июля 1961 года - трагично, вполне в духе своих произведений, повторив судьбу отца, "закольцевав" композицию... Но вот уже 60 лет ведет борьбу его старик Сантьяго - и в своей вечной схватке с исполинским марлином снова доказывает силу человеческого духа.
"Фиеста (И восходит солнце)", 1926 год
Ужасно легко быть бесчувственным днем, а вот ночью - совсем другое дело.
- Возьмите свои слова обратно.
- Хорошо. Все что угодно. Я в жизни не слыхал о Брет Эшли. Теперь вы удовлетворены?
- Нет. Не это. Вы послали меня к черту.
- О, не ходите к черту, - сказал я. - Сидите здесь. Мы только что начали завтракать.
"Прощай, оружие!", 1929 год
Священник был хороший, но скучный. Офицеры были нехорошие, но скучные. Король был хороший, но скучный. Вино было плохое, но не скучное.
Я знал, что не люблю Кэтрин Баркли, и не собирался ее любить. Это была игра, как бридж, только вместо карт были слова. Как в бридже, нужно было делать вид, что играешь на деньги или еще на что нибудь. О том, на что шла игра, не было сказано ни слова.
Нет ничего безнадежного. Но бывает, что я не могу надеяться. Я всегда стараюсь надеяться, но бывает, что не могу.
Я промолчал. Меня всегда приводят в смущение слова "священный", "славный", "жертва" и выражение "совершилось". Мы слышали их иногда, стоя под дождем, на таком расстоянии, что только отдельные выкрики долетали до нас, и читали их на плакатах, которые расклейщики, бывало, нашлепывали поверх других плакатов; но ничего священного я не видел, и то, что считалось славным, не заслуживало славы, и жертвы очень напоминали чикагские бойни, только мясо здесь просто зарывали в землю. Было много таких слов, которые уже противно было слушать, и в конце концов только названия мест сохранили достоинство. Некоторые номера тоже сохранили его, и некоторые даты, и только их и названия мест можно было еще произносить с каким-то значением. Абстрактные слова, такие, как "слава", "подвиг", "доблесть" или "святыня", были непристойны рядом с конкретными названиями деревень, номерами дорог, названиями рек, номерами полков и датами.
Когда люди столько мужества приносят в этот мир, мир должен убить их, чтобы сломить, и поэтому он их и убивает. Мир ломает каждого, и многие потом только крепче на изломе. Но тех, кто не хочет сломиться, он убивает. Он убивает самых добрых, и самых нежных, и самых храбрых без разбора. А если ты ни то, ни другое, ни третье, можешь быть уверен, что и тебя убьют, только без особой спешки.
"По ком звонит колокол", 1940 год
- Такие, как ты, долго не живут
- Такие, как я, живут до самого дня своей смерти, - сказал Ансельмо.
И если ты в самом деле любишь эту девушку так, как говоришь, постарайся любить ее очень крепко, и пусть будет хотя бы сильным то, что не может быть ни долгим, ни прочным.
- Ты время узнавать умеешь?
- А как же! Двенадцать часов дня - это когда есть хочется. Двенадцать часов ночи - это когда спать хочется. Шесть часов утра - это когда опять есть хочется. Шесть часов вечера - это когда пить хочется. Если повезет, то и напьешься...
Мы знаем только, что мы ничего не знаем. Мы ничего не знаем о том, что с нами случается по ночам.
"Старик и море", 1952 год
– Хотел бы я купить себе немножко счастья, если его где-нибудь продают, – сказал старик. "А на что ты его купишь? – спросил он себя. – Разве его купишь на потерянный гарпун, сломанный нож и покалеченные руки? Почем знать! Ты ведь хотел купить счастье за восемьдесят четыре дня, которые ты провел в море. И, между прочим, тебе его чуть было не продали…
Счастье приходит к человеку во всяком виде, разве его узнаешь? Я бы, положим, взял немножко счастья в каком угодно виде и заплатил за него все, что спросят. Хотел бы я увидеть зарево Гаваны, – подумал он. – Ты слишком много хочешь сразу, старик. Но сейчас я хочу увидеть огни Гаваны – и ничего больше.
Мне просто не везет. Однако кто знает? Может, сегодня счастье мне улыбнется. День на день не приходится. Конечно, хорошо, когда человеку везет. Но я предпочитаю быть точным в моем деле. А когда счастье придет, я буду к нему готов.
Я смогу заснуть и увидеть во сне львов, – подумал он. – Почему львы – это самое лучшее, что у меня осталось?
"Праздник, который всегда с тобой", 1964 год
Если тебе повезло и ты в молодости жил в Париже, то, где бы ты ни был потом, он до конца дней твоих останется с тобой, потому что Париж - это праздник, который всегда с тобой.
Но дело в том, что мы вовсе не считали себя бедными. Мы просто не желали мириться с этой мыслью. Мы причисляли себя к избранным, а те, на кого мы смотрели сверху вниз и кому с полным основанием не доверяли, были богатыми. Мне казалось вполне естественным носить для тепла свитер вместо нижней рубашки. Странным это казалось только богатым. Мы хорошо и недорого ели, хорошо и недорого пили и хорошо спали, и нам было тепло вместе, и, мы любили друг друга.
Осенью с тоской миришься. Каждый год в тебе что-то умирает, когда с деревьев опадают листья, а голые ветки беззащитно качаются на ветру в холодном зимнем свете. Но ты знаешь, что весна обязательно придет, так же как ты уверен, что замерзшая река снова освободится ото льда. Но когда холодные дожди льют не переставая и убивают весну, кажется, будто ни за что загублена молодая жизнь. Впрочем, в ту пору весна в конце концов всегда наступала, но было страшно, что она могла и не прийти.
