ЦДК DOC: Марина Евсеевна, вы чувствуете сегодня повышенный интерес к документальному кино?
Марина Голдовская: Сейчас самое время для документального кино, потому что, наконец, появилась техника, которая полностью нас раскрепостила. Раньше была синхронная камера под 120 кг. Были, конечно, и камеры «Конвас-автомат». Но когда нас, снимающих "конвасами", видели иностранцы, они думали, что у нас такой вид оружия. Было сложно представить, что сегодняшнее время придет.
ЦДК DOC: Вы же начинали, как оператор?
М.Г.: В 17 лет я поступила на операторский факультет ВГИКа. И первую свою документальную картину, как оператор, сняла в 1968 году с моим товарищем Никитой Хубовым. Тогда впервые в жизни я стала снимать методом длительного наблюдения. Несколько месяцев жила в общежитии ткацкой фабрики со своей большой камерой. Фильм так и не вышел. Никита сложил картину. Там, кстати, никто не говорил ничего плохого про Советскую власть. Но была такая правда жизни, безысходная правда… Девочки-ткачихи жили в общежитии по 5-7 человек, есть им там было нечего – винегрет и черный хлеб. Я тоже, пока мы там жили, просидела полгода на винегрете, черном хлебе и чесноке. Девочки приехали из деревни в большой город, потому что им хотелось другой жизни. И поначалу им казалось «вау!», но потом они понимали, что в городе – то же самое, что и в колхозе, та же безысходность. И снова хотели уехать.
Мое счастье, что удалось сохранить 30 минут этого фильма на двух пленках. Я каждый раз смотрю и переживаю. Наверное, это самый интересный фильм, который я сняла. И когда я его сделала, поняла, что не хочу уже просто нажимать на кнопку как оператор, а хочу сама распоряжаться своим материалом, хочу быть режиссером. У нас было такое слово, не очень приличное – наверняка, цензура вырежет – «режопер», и режиссер и оператор. У меня получилось так.
"Документальное кино делает тебя неврастеником. Ты никогда не знаешь, как жизнь повернется. Я снимаю, снимаю и не знаю, чем все кончится."
ЦДК DOC: Бывает такое, что вы достаете камеру на улице и просто снимаете людей?
М.Г.: Очень важно снимать то, что происходит. Просто снимать то, как живут люди, что они думают. Можно ведь снять сегодня, а показать через три года. Интересно наблюдать, как люди развиваются. Сегодня они думают одно, послезавтра думают по-другому. Потому что все меняется в нас. Меняются погода, времена года, идеи. Все мы меняемся, как ртуть. И документальное кино – оно делает тебя неврастеником. Ты никогда не знаешь, как жизнь повернется. Я снимаю, снимаю и никогда не знаю, чем все кончится. Сегодня я снимаю картину, которую начала лет 25 назад. Я снимаю просто людей, своих знакомых. И буду снимать еще несколько лет, наверное. Параллельно, между 1986-м и 2012-м я успела сделать двадцать три фильма. А вот эту, обобщающую картину, я, наверное, сделаю позднее. Если доживу, конечно.
ЦДК DOC: Вы больше 15 лет живете в Америке. Но до сих пор не было ни одного американского героя, который попал бы в ваш объектив. Был, правда, один, Питер Селлерс, но он, во-первых, британец, а во-вторых, слишком похож на русского…
М.Г.: Да, почти все мои картины сняты здесь, в России, потому что здесь я родилась, это все мое, и чувствую я себя здесь комфортно. Когда я приезжаю, у меня сразу хорошее настроение. Не потому, что мне плохо в Америке, но когда делаешь картину о людях, тут нужно знать и чувствовать душу человека. А как ее почувствуешь, если ты не родился здесь?
ЦДК DOC: Вы можете раскрыть экономику процесса, ведь один из болезненных вопросов документалистики – на что выжить…
М.Г.: Я свои картины финансирую сама. Фактически мне их и финансировать не надо. Камера есть. Сейчас маленькая камера – не проблема. Пленка ничего не стоит – я снимаю на чипы по 3,5 часа. Монтирую на компьютере. Поэтому мне ничего не надо. Ведь если надо, то тогда надо и деньги доставать. А на это уходит вся жизнь. Поэтому я плюнула на это дело.
ЦДК DOC: Повлияло ли телевидение на отношение зрителя к документалистике?
М.Г.: Если ты говоришь человеку: "Василий Васильевич, сядьте, я сейчас буду снимать сцену, когда вы пишете письмо своей дочери. Сядьте и задумайтесь так, как будто вся ваша жизнь прошла перед глазами". Как думаете, можно так делать? Да ни в коем случае. В пятидесятые, когда телевидение только начиналось, даже когда мы снимали человека без всякой постановки и делали о нем реальное документальное кино, многие думали, что это инсценировка и говорили: "Ну, это телевидение". В 1971 году я сделала картину "Раиса Немчинская. Артистка цирка". Это была моя первая режиссерская работа. Моя героиня была потрясающая женщина. Воздушная гимнастка, которая крутилась под куполом цирка и никогда не надевала страхующую лонжу, потому что считала, что это будет мешать красоте номера. Ей было 60 лет, когда я начала ее снимать. Я прожила с ней два месяца в шапито у парка имени Горького и сделала картину об одержимости. У нее был такой интересный характер, что люди просто не верили, что я это все не инсценировала. Я говорю: "Да ничего я не инсценировала, это правда". Но люди просто не были к этому готовы в тот момент. Вот тебе и влияние телевидения.
ЦДК DOC: У вас есть какие-то личные запреты – о чем нельзя снимать документальное кино?
М.Г.: Очень осторожно надо детей снимать. Я часто грешила и снимала своего внука. Я чувствовала, что ему та-а-ак не хотелось, чтобы я его снимала, но этически он такой воспитанный ребенок, что ему было неудобно сказать: "Бабушка, изыдь со своей камерой!". Он ни разу этого не сказал. А я потом смотрю и думаю: что ж я его так, бедного, мучала. Фильм я, кстати, про него так и не сделала. Вообще, снимать человека позволительно только в том случае, если он дал на это согласие. Я всегда своим героям говорю с самого начала: "Пока вы не увидите картину, я ее не покажу".
ЦДК DOC: Мы всем документалистам задаем этот вопрос: вы согласились бы на документальный фильм о себе?
М.Г.: Зачем мне картина о себе, вы что, шутите что ли? Я себе не интересна. Я записываю свой голос. Интересно, как очень четко через голос проявляется характер. В общем, и снимать не надо.
