Анна Банасюкевич
В театре им. Маяковского показали премьеру о женской витальности и контрастах российской жизни. Екатерина Гранитова, режиссер и известный педагог, в свое время порадовавшая Москву студенческим спектаклем "История мамонта" на курсе Кудряшова в ГИТИСе, в Маяковке работает не впервые – с этой труппой она встречалась еще во времена художественного руководства Арцибашева, к тому же, в театре идет ее спектакль "Амуры в снегу" по мотивам "Бригадира" Фонвизина.
"Дядюшкин сон" Достоевского - произведение вполне сценическое. По сути, анекдот. Эту повесть легко превратить в первоклассную мелодраму или трагикомедию, где есть любовная история, интрига, и все время что-то случается. Ну и целая галерея живописных персонажей, сыграть которых, наверняка, соблазнительно для любого актера.
В спектакле Театра им. Маяковского акцент сделан на очевидный контраст убогой захолустной жизни и комических потуг на изящество и прогрессивность. В тексте то и дело говорят о новых идеях, а дамы уездного городка Мордасов, под конец передравшиеся словно куры в курятнике, натужно изъясняются на чудовищном французском. Героини спектакля одеты в старинные роскошные тяжеловесные платья и в плохо сочетающиеся с ними объемные шапки с обилием меха. Открывается спектакль увертюрой, в которой дамский "бомонд" старательно перебирает пальцами струны арф, разучивая романс "Слыхали ль вы…" На сцене – изнанка усадебного дома – угловые кариатиды подпирают треугольный чердак, на котором в беспорядке валяется всякая всячина – герои забираются сюда, когда нужно подслушать что-нибудь из происходящего снизу. Внизу – громоздкая вешалка, на которой тесно развешаны шубы и зипуны – еще один пункт тайного наблюдения. Здесь, в этом доме без стен, тайн быть не может – хитрость борется с хитростью, обман с обманом.
Ольга Прокофьева играет Москалеву изящной, подвижной, сияющей и молодой дамой – ее стремление выдать дочь за старого полубезумного князя-инвалида при такой трактовке можно объяснить не только материнской любовью. Этой женщине так и не удалось пожить – старый размякший муж (в спектакле он появляется в банной кадке, облепленный листочками от березового веника и с завитыми редкими жиденькими волосами), унылый крохотный городок, полный сплетен, тревога за "непрестижное" увлечение дочери бедным учителем. Когда Москалева пророчит дочери Испанию и Италию – понятно, что мечтает она для себя и о себе. Будущее Зинаиды – ее вторая молодость, и она не может позволить дочери стать такой же заштатной "звездой", воображающей себя петербургской дамой, в которую превратилась она сама. Москалева Прокофьевой, очевидно, задумана интересно – ее нельзя назвать тривиальной опереточной интриганкой, в ее хитроумных спектаклях, которые она разыгрывает то для сватающегося к дочери Мозглякова, то для полоумного князя есть не только хитрость зверька и мелкая лживость. Там есть и какое-то отчаяние, и гибельная непоколебимость, заставляющая сохранять хорошую мину даже при плохой игре. Пока, на премьерных показах, чувствуется, что актриса еще приноравливается к своей героине – смена ее "масок" иногда слишком схематична, а трагическое разочарование в финале пока тонет в мелодраматизме. Но спектакль, вообще, выстроен на актерских работах – артисты "не прикрыты" какими-то концептуальными ходами или острой формой, зато видно, что задачи им поставлены серьезные. Тот случай, когда спектакль надо еще "обкатать".
"Дядюшкин сон" в Маяковке неожиданно получился почти феминистским – и в этом тоже отчасти оправдание героини Прокофьевой. Глядя на князя, которого Игорь Марычев играет не маразматиком, а просто трусоватым женоподобным глупцом, и Мозглякова, болтливого, мелочного и тоже не блещущего умом (Александр Алябьев), остается только развести руками и согласиться с тем, что за возможность сменить место жительства и окружение в этом случае, действительно, стоит побороться.
Особенность этого "Дядюшкиного сна" не только в сочувствии к Москалевой, но и в расстановке сил – Зинаида в исполнении Полины Лазаревой здесь отнюдь не страдает прекраснодушием. Ее героиня не похожа на романтическую чистую идеалистку, внезапно поддавшуюся хитрым обольщениям матери. С самого начала она, темноглазая молчунья, внимательно наблюдает за всем происходящим – за праздничной суетой матери, за пафосными вспышками оскорбленного чувства своего неудавшегося жениха, за причудами самого князя. Видит всех насквозь и чуть-чуть презирает, только князь вызывает у нее детскую беспечную радость – хоть какое-то развлечение. В сцене разговора с матерью на чистоту, обе женщины на какой-то момент оказываются очень похожи – умные, независимые, злые и одинокие. Зинаида совсем взрослая, ее мать еще не старая, обеим страстно хочется жить.
Во втором акте в спектакле прибавляется водевильности, анекдотическая закваска "Дядюшкиного сна" берет свое – темп возрастает, но персонажи становятся слишком однотонными, а поступки не всегда мотивированы. Влюбленный в Зинаиду Мозгляков, узнав о ее планирующейся свадьбе с князем, пытается красиво повеситься на чердаке, потом пылко обличает возлюбленную и ее коварную мать. Москалевой удается его обмануть, но уже в следующей сцене он выходит победителем. С чего он так резко поумнел - остается загадкой. Эпилог, рассказывающий о героях спустя три года, кажется слишком иллюстративным. Самой живой эмоциональной точкой спектакля становится сцена, когда в доме появляется сгорбленная старуха в платке – мать скончавшегося от чахотки учителя Васи, бывшего возлюбленного Зинаиды. "Все уже…" - бормочет старушка и вдруг бросается на прильнувшую к ней Зинаиду с проклятием. И тут Москалева, такая жеманная и манерная вдруг превращается в фурию и мгновенно оказывается перед старухой, отгородив свою дочь – руки раскинуты, пальцы непроизвольно сгибаются. Как хищная кошка она в любой момент готова броситься на защиту своего ребенка.
Потерпевшая поражение и пережившая срам Москалева все-таки добивается своего. Через три года обе они, мать и дочь - в пышных белых платьях, грациозные и торжественные. Рядом – в белом мундире, с усами и грудью колесом, - муж Зинаиды, генерал-губернатор. Победа Москалевой вполне закономерна, можно сказать, даже заслуженна. Правда, эта сияющая гордая белизна все в тех же декорациях – покосившихся, неструганных досках захламленного чердака.
