ЦДК DOC: Вашу школу (Школа документального кино и театра Марины Разбежкиной и Михаила Угарова. – ЦДК DOC) не раз ругали за "чернуху"…
Марина Разбежкина: Для меня не существует термина "чернуха", так же как не существует и позитивного кино. Я внутри этих позиций не работаю. Позитивное кино у нас сегодня заключается в том, что ты не хочешь видеть драму. Как написал один молодой человек: "Я так люблю свою Родину и буду снимать о ней позитивное кино. Если я приеду в деревню и увижу полуразрушенный колодец, то буду снимать его с той стороны, с которой он не разрушен". Это то, что называется позитивом. А вообще это называется враньём, ложью и чем угодно. Но не позитивом. Я сказала этому молодому человеку, что полуразрушенных колодцев не существует. Колодец бывает или действующий, или разрушенный. Ведь не бывает же полуразрушенных джакузи. Это политизированные термины, с помощью которых можно влиять на молодую режиссуру: что это вы гоните "чернуху"? Так вот, давайте разберёмся: мы говорим правду или неправду, мы снимаем или хорошее, или плохое кино.
ЦДК DOC: Кто они – сегодняшние герои документального кино?
М.Р.: Когда я говорю о герое, я всё время вспоминаю взрыв на "Автозаводской". Все журналисты пытались сделать героем машиниста поезда. Формально он был героем. Журналисты ему говорят: "Вы совершили подвиг! Как?". И вдруг машинист произносит очень скучную фразу: "Я действовал по инструкции, у нас в инструкции написано – пока не отключили рельс, нельзя открывать двери. – Ну, вы же могли это нарушить! – Я не мог это нарушить, потому что есть инструкция…" Этот машинист – замечательный человек, действительно, герой, но он – совершенно не герой документального кино. Из него, кроме вот этого "у меня есть инструкция", вы больше ничего не выжмете.
Герой нашего времени вовсе не обязательно становится героем документального кино. Это может совпадать, как с Pussy Riot, но когда ребята снимали фильм "Зима, уходи!" о протестных митингах зимы этого года, у нас половина людей, которые формально считаются героями, а их имена на слуху, не стали героями фильма. Они совершенно закрыты, несвободны, они не могут существовать на экране, за ними не интересно следить. Они не харизматичны.
ЦДК DOC: Как изменилось документальное кино за последние 10 лет, в эпоху нулевых?
М.Р.: Сейчас кино абсолютно другое. Оно подошло ближе к человеку и выяснилось, что тот, кого считали нравственным ориентиром, вовсе таковым не является.
Всё-таки русская культура – это вертикаль, она всё время о высоком: о рефлексии доброго-злого, Бога-дьявола. А человек живёт в своей маленькой квартирке или на маленьком хуторе, и вот это пространство хутора, в деталях – оно совершенно не отрефлексировано. Оно всегда считалось низким пространством, недуховным. Это горизонтальное пространство необходимо осваивать. Это новый формат.
Сегодня не может быть Тарковского. Не потому, что все стали бездарные, а потому что изменился взгляд на мир, изменились условия существования человека. Это произошло буквально за последние 10-15 лет и не только у нас в стране. Это связано не только с политикой, это связано с развитием технологий. Маленькие камеры, мобильные телефоны – каждый может фиксировать что-то. Есть какая-то нормальная, напряжённая жизнь, которая всех, оказывается, интересует. Поэтому с развитием технологий документальное кино будет существовать и зачастую, возможно, в непрофессиональном формате. Но этот формат тоже очень интересен.
"У меня была предельная ситуация, я с ней не справилась. Мой герой, взрослый человек, встал передо мной на колени и умолял не выдавать на экран информацию, которую я о нём знаю. Я согласилась, и фильм не получился."
ЦДК DOC: Нуждается ли документальное кино в дискуссии? И что оно может в современной политической ситуации?
М.Р.: Если это настоящее документальное кино, то разговор сразу же выходит за пределы профессионального и становится разговором о жизни. Люди хотят разговаривать. Когда мои студенты работали над картиной "Зима, уходи!", я, в результате, поняла, в чём слабость левого движения – они не желают разговаривать с людьми. За границами Москвы их никто не знал.
Где-нибудь за Уралом гораздо меньше знают о том, что происходит в Москве, чем в Локарно. В Локарно знают об этом больше, и в США знают больше, и во Франции знают больше, но не знают в каком-нибудь небольшом уральском городке. Поэтому надо ехать и показывать, что происходит.
ЦДК DOC: Есть для вас, как для режиссера-документалиста, предел допустимого? Обстоятельства, при которых вы остановите съемку?
М.Р.: Если я пойму, что герою грозит смерть – это единственный предел, при котором я брошу камеру. Но если при этом я ещё могу снимать и выручать его, это будет замечательно. У меня была предельная ситуация, я с ней не справилась – тогда я только начинала снимать кино. Мой герой, взрослый человек, встал передо мной на колени и умолял меня не выдавать на экран информацию, которую я о нём знаю. Я согласилась с ним, и фильм не получился, потому что только эта информация что-то в нём объясняла. Сейчас бы я, наверное, попыталась его уговорить.
ЦДК DOC: Раньше на режиссерский факультет во ВГИК брали людей с опытом, никаких 17-летних не было. Правильно ли, что сейчас возрастной ценз отменили?
М.Р.: Раньше я была против того, что его отменили. Потому что считала, что в режиссуру должны приходить взрослые люди, у которых есть свой взгляд на мир, есть свой жизненный опыт. Я начала заниматься режиссурой в 40 лет, и у меня нет режиссерского образования. Совсем. Никто у меня не спрашивал диплома, потому что подтвердить то, что ты, и правда, режиссёр может только кино. Когда я встретила Гай-Германику – она моя студентка – случился перелом. Она пришла, когда ей было 18, и я увидела, как много она может рассказать из её маленькой жизни. Меня это совершенно поразило, с тех пор я принимаю любых ребят. Если ребёнок или молодой человек умеет рефлексировать свою жизнь, ему можно давать в руки камеру, если нет, он не будет её рефлексировать и в 60. Дело не в возрасте и не в опыте. Жизненный опыт – это некая фикция на самом деле. Я сейчас могу сказать это определённо. Если в 18 лет ты дурак, то в 80 лет ты остаёшься дураком, а если в 18 лет ты поэт, то в 80 будешь философом.
ЦДК DOC: Кому бы вы доверили снимать документальный фильм о вас?
М.Р.: Я человек очень закрытый. Только кажется, что я открыта. И я бы не хотела, чтобы меня снимали. Студенты часто подступают, но… Это сложная ситуация. Может быть, на смертном одре: я не смогу сопротивляться, на меня будет направлено много камер и это будет месть за тех людей, на которых направляли камеры мы.
