Вадим Дубнов, политический обозреватель РИА Новости.
Тревожные ожидания, связанные с убийством в Дагестане шейха Саида Афанди Чиркави, не подтвердились. Ни масштабных спецопераций, ни массовых народных волнений не случилось. Крайностей больше никто и не ждет, по крайней мере, в ближайшее время. Дело, возможно, в самой природе случившегося убийства. И в самой личности убитого.
С одной стороны, шейх Саид Афанди был несомненной опорой дагестанской власти. Едва ли не все ее представители считали своим долгом приехать к нему в Чиркей, родовое село, где он жил без серьезной охраны даже после того, как несколько лет назад одно покушение на него уже сорвалось.
Среди людей власти, которые называли себя его мюридами, было немало таких, кому руку можно пожимать только по большой политической необходимости, но безжалостная дагестанская объективная реальность состояла не только в этом.
Проповедник традиционного для Дагестана суфизма Саид Афанди не мог не вступать в жесткую полемику с теми, кто отрицал сами его идейные основы, и не его вина была в том, что религиозная полемика не могла не использоваться властью в ее антиваххабитском запале.
Между тем, сегодня даже его оппоненты, которые никогда прежде не проявляли признаков сочувствия к жертвам терактов, сочли своим долгом высказать - пусть порой и формальные - соболезнования. С непременным, чего тоже ранее не бывало, заверением о своей непричастности.
Последний шейх
Священнослужителей в Дагестане убивали и прежде. И простых имамов сельских мечетей, и влиятельных шейхов, таких, как скажем, критиковавший как исламских радикалов, так и Саида Афанди шейх Сиражутдин Хурикский, убитый в Дербенте в 2011 году. Но ни одно из этих убийств не становилось для Дагестана таким шоком, как то, что произошло в Чиркее. Даже для тех, кто в мечеть ходит только на свадьбы.
Биография шейха Саида Афанди списана с мусульманских сюжетов про средневековых проповедников: нищая семья, нищая жизнь, бескорыстный труд, прозрение. Будущий шейх со школьных лет трудится чабаном, чтобы не голодала семья. Потом армия, потом снова пастбище, пожарная команда, строительство возводимой рядом с селом Чиркейской ГЭС. В 32 года он бросает все, уходит в ислам, изучает тарикат - основы суфийского учения. Идет, между тем, 1969-й год, не лучший для проповедей и получения права иметь своих мюридов.
Возможно, поэтому по нашим неидеалистическим временам Саиду Афанди удалось, кажется, стать единственным человеком в Дагестане, которого никому не приходило в голову заподозрить в сговоре с властью или в интересе к бизнесу.
На него не ложились тенью ни общение с министрами, один вид которых в Дагестане вызывает или страх, или брезгливость, ни то, что все Духовное управление мусульман республики, погрязшее в скандалах, в том числе и коммерческих, тоже сплошь состоит из его учеников и последователей. А участие в богословской дискуссии на одной из сторон удивительным образом не оскорбляло другую, для Дагестана нетрадиционную, но традиционно воинственную. И это тоже делало шейха фигурой для Дагестана уникальной.
Может быть, он был последним на долгое теперь время шейхом - в самом глубинном смысле этого слова. То, что теперь такой фигуры в Дагестане нет, станет, несомненно, в конце концов, фактором политическим. Хотя бы потому, что только политическим может быть убийство проповедника, который во всеобщем восприятии над суетной политикой уже давно воспарил.
И это, возможно, единственная логика - как самого убийства, так дальнейшего развития событий.
Несостоявшаяся актриса, состоявшаяся смертница
Конспирологический дух версии какого бы то ни было происшествия или преступления уже давно не является в Дагестане поводом для отказа от нее. В 2009-м министра внутренних дел Адильгирея Магомедтагирова убили вовсе не ваххабиты, беспощадным борцом с которыми министр считался, и которые, в соответствии с политической логикой, и должны были стоять за убийством, а его собственные сослуживцы. Как почти сразу обнаружилось, наняв для этого стрелка из военного городка в Ботлихе.
После этого о странностях борьбы с боевиками, которых в Дагестане называют "лесными", ведущейся зачастую в ритмах борьбы за дагестанскую власть, стали говорить вслух, повсеместно и безо всякой сенсационности.
Потому в Дагестане, кажется, никого не интересует, кто дал вчерашней актрисе Махачкалинского театра русской драмы задание прийти к шейху в дом, опоясавшись взрывчаткой.
Люди, которые знали Аминат Сапрыкину в те времена, не замечали в ней ничего примечательного. Только оценивая ее последнюю фотографию в хиджабе, отмечают: то ли исламское одеяние, то ли время, проведенное с лесными, самым пагубным образом отразилось на облике некогда миловидной девушки.
Как полагают люди, изучающие особенности вербовки смертниц, именно к таким девушкам профессионалы этого процесса проявляют особый интерес. Несостоявшиеся актрисы, журналистки, любая склонность к хоть какому-то творчеству, в общем, тонкость натуры очень помогают при необходимости обострить все внутренние комплексы и уязвленности.
А дальше сыграть можно любой струне - хоть на больном ребенке, хоть на обиде на коллег, хоть на не складывающейся личной жизни. Кризис самовыражения - называют это психологи. Аминат Сапрыкина не нашла себя ни в театре, ни в брейк-дансе. А время шло, ей уже двадцать пять, и именно в это время начинается ее новая биография - с тремя погибшими "лесными" мужами и одним выжившим - благодаря комиссии по реабилитации бывших боевиков, под гарантии которой он вышел из леса.
Но и ее судьба в Дагестане уже никого не удивляет и не трогает. Она - часть той обыденности, в которой приходится жить. И назначать, например, свидание в кафе, напротив которого идет очередная спецоперация с гранатометами и которое тоже может в любую минуту взлететь на воздух.
Здесь знают, что лес и идея исламского государства объединяют самых разных людей, и романтиков-оппозиционеров, и идеалистов, и фанатиков-исламистов, и людей с большой дороги, у которых руки по плечи в крови безо всяких идеологий, и тех, кто скрывается от кровников.
К лесу нет ни сочувствия, ни ненависти. К борющемуся с ним государству нет ни уважения, ни веры в то, что оно и в самом деле хочет мира. Лес и война - как климат, как сейсмическая опасность, с которой ничего не поделать, которая никуда не исчезнет, и все безнадежно.
Особенно теперь, когда убили и Саида Афанди Чиркави.
Месть отменяется. Компромисс тоже
Депутат Госдумы, бывший секретарь дагестанского Совета безопасности Ризван Курбанов не склонен после случившегося драматизировать опасность чьей-то мести. "Основой учения Саида Афанди было неприятие мести как таковой. Он говорил: даже если я смогу опередить убийцу, я этого не сделаю - пусть он отвечает за мою кровь, а не я - за его"...
Другие дагестанские наблюдателя, достаточно циничные, чтобы в другом случае усомниться в подобном идейном всесилии, тем не менее, с этим тоже соглашаются. Отмечая, впрочем, что проблема все-таки есть: интеллектуалы в мюриды не шли, паства представляла собой некую пирамиду, на вершине которой - приближенные к шейху богословы, а ниже - толпа, а любая толпа управляема.
Но даже управляемую толпу следует куда-то направить, а любое возможное направление остается загадкой не только для паствы, но, похоже, и для самой власти. Кажется, только этой растерянностью можно объяснить явное подражание кубанскому губернатору Ткачеву, учреждающему казачью полицию - президент Дагестана теперь тоже предлагает организовать отряды самообороны. Ризван Курбанов уже нашел для них организационную форму - ЧОП.
Но никто не может сказать, от кого будут эти отряды обороняться, на кого наступать, и, как едко спросил один дагестанский коллега, с кем будут воевать такие отряды в селах, которые зачастую сочувствуют лесу?
Возможно, эта идея была выдвинута еще в тот момент, когда казалось: что-то непременно должно случиться - как в обычных терактах, когда после первого взрыва непременно раздается второй. Возможно, это способ контролировать тех последователей убитого шейха, которые и в самом деле могут начать поиски виновных.
Но в любом случае дагестанские эксперты долгой жизни этой идеи не ожидают. И эффект от случившегося может быть только долговременным. И таким, который уже никого, увы, тоже не удивит.
Именно Саид Афанди был, возможно, самым искренним сторонником переговоров представителей официального ислама и его противников - салафитов. Кому, как не ему, было давать благословение на такие переговоры - тому, которого слушали, даже если и не соглашались, на обеих сторонах, кому возражали без запальчивости и готовности схватиться за автомат.
И еще он в глазах многих и сам все-таки нес часть ответственности за происходящее, поскольку Духовное управление мусульман и власть - его мюриды.
Эти переговоры были в последнее время на грани срыва. Фактически парализована была комиссия по адаптации к мирной жизни выходящих из леса боевиков, которую курировал до ухода в Думу Ризванов.
Теперь о комиссии и переговорах можно если не окончательно, то надолго забыть - руководители федеральных силовых структур, в первую очередь СКР, и до чиркейского взрыва так жестко полемизировали по этому поводу с руководством республики, что теперь судьба компромисса выглядит уже окончательно решенной.
И если это случится, смогут поздравить себя тогда и лидеры "лесных". Теперь поток уходящих из леса, пусть сейчас и довольно скудный, скорее всего, сменится полноводным ручьем нового пополнения, текущим в обратном направлении - в лес.
А для тех, кого толкает в лес отчаянная безнадежность, убийство шейха Саида Афанди станет, наверное, самым выразительным ее символом и убедительным аргументом в пользу такого ухода.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
