Алена Солнцева, специальный корреспондент газеты "Московские новости", для РИА Новости.
Реакция общества на приговор участницам группы Pussy Riot и идея православного патрулирования улиц; события политической зимы, когда одновременно с протестами "белоленточной" оппозиции прошли многотысячные митинги сторонников стабильности; толпы паломников в многочасовых очередях к поясу Богородицы; скандалы вокруг "Антисоветской" шашлычной, - все это показывает, что страна нынче меняется не только политической волей. Население тоже предлагает свои сценарии.
Люди сегодня так боятся будущего, что предпочитают смотреть назад. В кино и литературе про то, что ждет человечество впереди, сочиняют антиутопии, а идеалы находят в патриархальном прошлом.
Многим в России свобода стала казаться причиной хаоса, и они искренне желают ее обуздания, видя в системе запретов благо и гарантию безопасности.
Общество риска
Еше в 1980-е годы немецкий социолог Ульрих Бек написал книгу "Общество риска. На пути к другому модерну", в которой зафиксировал перемену общего отношения к миру в постиндустриальной стадии развития общества: движущий силой вместо "Я хочу есть" стало "Я боюсь". Или иначе: "место общности нужды занимает общность страха". В простых и ясных выражениях Бек описал то, что происходит и будет происходить с людьми, потерявшими контроль над глобальными процессами в экономике и политике.
"Рушатся рынки. В условиях изобилия царит дефицит. Возникают массовые претензии. Правовые системы не справляются с фактами. Самые животрепещущие вопросы наталкиваются на недоуменное пожимание плечами. Медицинское обслуживание оказывается несостоятельным. Рушатся научные системы рационализации. Шатаются правительства. Избиратели отказывают им в доверии".
Безусловно, все эти настроения возникли не сегодня, но сегодня они овладели массами. Бек говорит о состоянии "новой беспомощности", от которой не защищены даже самые стабильные общества.
Что же говорить о России, в которой к этим цивилизационным рискам в 1990-е годы добавились революционные перемены, смена уклада, крушение привычной картины мира.
Важно понимать: растерянность, царящая сегодня в головах большинства наших сограждан, - не только наша проблема, это общемировые настроения. Однако спасения все ищут по-разному.
Своеобразие российского общества в том, что причиной своего беспокойства большинство считает свободу, ту самую, за которую в 1990-е годы общество с таким энтузиазмом боролось.
"Антимодернистский" сценарий
Ульрих Бек писал в предисловии к своей книге, что нынче получает развитие "антимодернистский" сценарий - "критика науки, техники, прогресса".
Действительно, помните судебный иск питерской школьницы, потребовавшей изъять из школьной программы теорию Дарвина? В России тогда эта дискуссия не получила распространения, но в мире она была очень популярна.
Пересмотром идеи прогресса люди активно заняты почти повсеместно. Страх будущего приводит к тому, что общество начинает искать те развилки, где оно "ошиблось". Откуда свернуло не туда.
В России и искать не надо. Ностальгия по советскому прошлому, которую наблюдатели отмечают даже у молодых, рожденных в конце 1980-х - начале 1990-х годов, имеет более глубокие корни, чем любовь к советским комедиям, которые так часто показывает телевидение.
Любовь к твердой руке, апология сталинизма, внезапная религиозность и прочие вещи того же порядка - это все попытки найти опору в наступающем хаосе. Ощущение тревоги, неуверенности и зыбкости мира, в котором все таит непонятную, но отчетливо сознаваемую угрозу - вот основа крепнущего народного консерватизма.
Кому война, а кому мать родна
Стабильность, желание которой столь уверенно высказывает большинство россиян - вещь очень эфемерная, найти примеры ее реального существования почти невозможно.
Но на помощь приходит идеализация. В прошлом, если его подчистить и подкрасить, можно увидеть чудесные образцы правильного жизнеустройства.
Сценариев множество: от дохристианской Руси, в которой кто-то видит общество крепкого душевного здоровья, до пресловутого 1913 года - времени, когда дореволюционная Россия уверенно шла к процветанию, и, если бы не Первая мировая война и большевики, то непременно процвела.
Удивительно, что даже величайшая катастрофа Второй мировой войны в этом контексте для многих выглядит едва ли не временем наивысшего расцвета страны. Именно во время Великой Отечественной мир был устроен наиболее правильно и просто: был общий враг, была жертвенность во имя высокой цели - Победы, - была солидарность, осмысленность и героизм.
А главное, впереди было счастье, омытое кровью, но тем более желанное, была мирная жизнь, идеал которой - общий для всего народа - был лучшим стимулом для напряжения всех сил. И количество жертв в этом случае воспринимается как лишнее подтверждение значительности события.
Церковь как узда
В этом же духе можно рассматривать и возросшую религиозность россиян, вернее, массовое вступление в лоно православной церкви при довольно низкой духовной активности. Мистический опыт и религиозные откровение - явления, что ни говори, довольно редкие. Что же тянет людей в Церковь?
Руководитель отдела социально-политических исследований "Левада-Центра" Борис Дубин обнародовал данные, согласно которым из 70% россиян, называющих себя православными, 30% считает, что Бога нет, 55% вообще не ходит в храм, 90% православных признают, что они не принимают участия в деятельности Церкви.
По словам Бориса Дубина, современные православные объясняют свою потребность в вере главным образом тем, что вера делает жизнь легче и позволяет преодолевать трудности.
Большинство православных - женщины, к тому же проживающие в небольших городах, то есть там, где нет работы, где мужчины много пьют. И их позиция очень понятна: жизнь трудная, и церковь с батюшкой играют ту же роль, что партком когда-то - роль авторитета, узды, позволяющей хоть как-то справиться с пьющим мужем и подрастающими детьми, уберечь их от пьянства, наркотиков, найти управу.
Идея ограничения оказывается привлекательной не только для немолодых женщин с невысоким уровнем образования (их среди верующих, судя по приведенным данным, большинство). Среди молодых людей она тоже популярна - тот же Дубин сообщил, что значительный приток "новых православных" идет из среды молодежи, людей с высшим образованием, мужчин.
И дело тут далеко не только в том, что, по словам социолога, "многие считают Церковь своеобразной политической партией", и не только в желании осуществить "идентификацию на макроуровне" ( "человек ощущает свое единство с коллективным "мы"), но и в том, что в сознании огромного количества людей идея свободы, столь популярная в 1990-е, не является больше привлекательной. Зато оформилась потребность в ограничении и во введении системы запретов.
Идея ограничения популярна сегодня во всем мире, но если среди европейцев и американцев она существует в форме самоограничения, разумного потребления и здорового образа жизни, то в России появляется другая стратегия, продиктованная собственным историческим опытом: ограничения должны быть наложены извне, некоей институцией, которая выше личности - Церковью, армией, или государством.
Тревога и страхи вызывают у многих людей острую жажду порядка и каких-то гарантий неизменности мира. Человеку в такой ситуации очень важно не чувствовать себя беззащитным, слабым и одиноким. Причастность к группе кажется защитой, а подчинение нормативам - спасением.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
