Дмитрий Косырев, политический обозреватель РИА Новости.
Так уж получилось, что 110-летие со дня рождения великого советского тенора Сергея Лемешева (10 июля) отмечается примерно через месяц после 140-летия его предшественника, Леонида Собинова. Только и остается, что оттолкнуться от собственной же статьи про Собинова.
Особенно от той мысли, что Собинов был, бесспорно, звездой, а звезду создает публика. Публика же – это, в общем, эпоха. Так вот, Лемешев интересен тем, что эпоха его была совсем другой, чем Собинова, и перед нами совсем другая звезда – звезда долгого переходного времени от Сталина к зрелому Брежневу.
Лемешистки и козловитянки
Итак, сначала был Леонид Собинов, предмет массовых восторгов первой трети XX века, надежда и утешение тех, кто верил в очищение России от ужасов гражданской войны и переход ее (под руководством цивилизовавшейся партии большевиков) к просвещенной эпохе изящных искусств...
Но в 1934 году Собинов умирает, а за несколько лет до того с ним происходит занятный случай. Великий тенор срывает голос во время спектакля в Большом театре и в спешке нацепляет костюм на стоящего за кулисами "дублера". И тот допевает за ним третий акт, причем публика понимает, что этот, новенький – не настолько уж и хуже.
"Тверской соловей" Сергей Лемешев. Смотреть фотоленту >>
И представьте, это был вовсе не Лемешев, Лемешев появился в Большом только через пять лет. Наследником Собинова стал Иван Козловский. Ну, а с 1931 года их оказалось двое, два великих тенора, две равноценные звезды. Но – по итогам биографий – две абсолютно разные звезды, два разных символа эпохи (да и одной ли эпохи?).
Хотя, вроде бы, кое-что их роднило. Например, крестьянское происхождение (в отличие от купеческого сына Собинова) и служба в Красной Армии, из рядов которой они на сцену и попали. И то, что у каждого было по отряду поклонниц, дежуривших круглосуточно у подъезда театра и дома. Лемешистки и козловитянки. Девицы, кстати, пару раз даже дрались на бульваре стенка на стенку… Подробностей – сколько угодно, в интернете и в книгах.
В общем – чистый случай двух одинаковых по уровню, но при этом разных звезд: Козловский для определенной части публики казался очень непонятной звездой. Не своей звездой. Он был сложен.
Крестьянский сын – бесспорно, но известно, что это был человек, у которого в СССР учились носить фрак. Физически сильный и выносливый, умер в 1993 году, прожив почти век. Нервный и суеверный, ушел навсегда из Большого в 1954 году (и пел только на концертах), потому что… его оставила жена.
Есть серебряная нить через всю биографию Козловского – это церковь. Он и петь-то начал в церкви киевского Михайловского монастыря (учился там в бурсе), где после его появления сразу же стало больше прихожан. Хотел уйти в монастырь после той самой истории с женой. Невзирая на атеистическую эпоху, пел в церкви всю жизнь. Оставил записи "Всенощной" Рахманинова и многие другие… Соответственно, и козловитянки были дамами несколько другой породы, чем лемешистки.
Можно было бы заметить, что Козловский был любимым тенором Сталина, а Лемешев – Хрущева или Брежнева, и это имело для публики какое-то значение. На самом деле – почти никакого. Да, Сталин постоянно приглашал Козловского на дачу и просил спеть, и лично приложил руку к "высокому стилю" своего правления – в архитектуре были колоннады и портики, в опере – нечто подобное…
Но Козловского обожали и после Сталина, а прочие правители столь личного отношения к культуре, по крайней мере, к тенорам, не демонстрировали и Лемешева к себе не звали.
Тогда в чем между этими двумя тенорами была ключевая разница? Голоса – да, разные: теплый, нежный у Лемешева и звенящий благородным металлом у Козловского, оба – русской школы, то есть голоса с такой окраской, что узнавались по первым звукам.
Козловский вообще-то куда лучше и интереснее, но извините – на месте Лемешева иные вообще бы бросили петь, потому что после пневмонии 1942 года у него осталось одно легкое! Чудо, что он вернулся на сцену, но голос после этого оставался как бы робким.
Но главное – давайте, наконец, это скажем – было в том, что Лемешев (в отличие от сложного Козловского) стал народным тенором, совпавшим с эпохой и искреннего, и назойливо-официального почтения ко всему народному. Его знали и любили те люди, которые, может быть, голос Козловского слышали, но не более того.
Музыкальная история
Всеобщей любовь к великим тенорам в XX веке стала благодаря грамзаписи – как в 1900-м с Энрико Карузо эти записи стартовали, так до сих пор и делают свое дело. Но Лемешева "сделало" кино. Фильм 1940 года "Музыкальная история", где он играл простого парня из народа, у которого выявился оперный голос.
Вся штука была в том, что "он там даже ничего и не играл", "в жизни так же работал, так же общался с людьми, шутил и пел", – вспоминает на канале "Культура" дочь Сергея Лемешева. И все знали, что Лемешев – именно такой.
А тут еще после войны появилось телевидение, по которому "Музыкальную историю" не раз показывали. И электрофоны, и не забудем радио… Тут надо сказать, что тот же Карузо записывал не только арии, но и американские популярные песни (с акцентом). И Козловский народные песни пел и записывал, как и романсы. И, понятно, Лемешев делал ровно то же самое. Но голос парня из "Музыкальной истории" был ближе тем людям, которым было далеко до оперы. Этот голос – он был свой, добрый, понятный.
Тут надо вспомнить, чем сменился "сталинский ампир" с колоннами и прочим. Во-первых, пришел эстрадный джаз – Эдуард Хиль, недавно ушедший, был только одним из многих. А во-вторых, пришла народность. Русско-украинская, но не только – любая.
Она была и раньше, но при Хрущеве Русью заболели интеллигенты, оформлявшие кухни деревом "под сельский дом" (а на селе вешали люстры "под город"). Тут еще крестьянам выдали паспорта, они хлынули в города, и в этих городах все стало очень русское, крестьянское, народное…
Сначала эти две тенденции смешивались. А потом одна стала официальной. Собственно, реальных идейных опор брежневской эпохи было две: никакой не марксизм, а все, связанное с ветеранами Великой Отечественной, и все как бы народное.
"Как бы" – потому, что официоз испоганит все, что угодно. При Хрущеве "русскость" назойливой еще не была, с ее помощью если и боролись с "западностью", то не так тупо и упорно. А впадавшая в застой брежневская эпоха вывела на сцены официальных концертов по сотне балалаек, вознеслась звезда Людмилы Зыкиной, запели "Калинку" народные хоры, настоящая (и уходившая) Русь покрылась лаком авторских интерпретаций и стала невыносимо фальшивой, надоела новым поколениям до ненависти.
Ну, а оперные голоса на этом празднике жизни? А как же, слияние высокой и народной культуры. Бас – "Бухенвальдский набат". Тенор – "Одинокая гармонь" Мокроусова. Лучше Лемешева ее никто не делал.
В последний раз в Большом Лемешев выступил в 1972 году, когда, предвещая нескорый закат эпохи, от жары под Москвой горели леса (а он, в шубе и шапке, пел Ленского на сцене "Большого"). А умер в 1977-м, когда некоторые немногочисленные люди про свое время все уже понимали.
Конечно, замечательный тенор не виноват в том, что был "мобилизован эпохой", особенно если ему и не надо было особенно мобилизовываться. Он-то, в отличие от городской молодежи 70-х – могильщика брежневизма – знал, как звучит гармонь на сельской улице.
А из его оперных партий мне больше всего запомнился простой и ясный Альфред в "Травиате" Верди. Зато сложный Фауст из одноименной оперы Гуно – это уже, извините, Козловский. Хотя и ту, и другую партию пели оба.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
