Константин Богданов, военный обозреватель РИА Новости.
Российские ученые-оборонщики на этой неделе неоднократно оказывались в центре внимания СМИ. Сразу несколько дел ученых, обвиняемых в шпионаже, получили новое развитие.
В среду петербургский городской суд приговорил к длительным срокам заключения двух профессоров "Военмеха" (Балтийского государственного технического университета) Евгения Афанасьева и Святослава Бобышева за передачу представителям китайской военной разведки сведений, касающихся пресловутой ракеты Р-30 "Булава".
Днем ранее был досрочно освобожден из тюрьмы бывший директор компании "ЦНИИМАШ-экспорт" Игорь Решетин, также обвинявшийся в передаче в Китай сведений, касающихся ракетной техники.
А между двумя этими событиями с ходатайством об освобождении обратился в суд физик Валентин Данилов, арестованный еще в 2001 году и ныне отбывающий 13-летний срок. Данилову также инкриминируются контакты с китайской разведкой по части передачи технологий защиты космических аппаратов.
Шпионы за письменным столом
Количество дел "ученых-шпионов" в России с 1990-х годов не уменьшается. Обычно принято считать, что рост их числа совпал с приходом к власти Владимира Путина и общим ужесточением "внутреннего распорядка".
Однако и при первом президенте России ученых неоднократно ловили за неблаговидными шашнями с иностранными разведками. А то и за публичное разглашение сверхсекретных сведений, как в случае с Вилом Мирзаяновым, в 1992 году обнародовавшим сведения о советской программе нового химического оружия.
В России действительно работает огромное количество агентов нелегальной и вполне легальной научно-технической разведки. После 1991 года иные наработки продавались за смешные деньги – 1-2 тысячи долларов за шкаф документации, на которую отдел профильного НИИ мог потратить несколько лет и изрядное число бюджетных денег. Советский Союз превратился в могильник интересных технологий, которые лежали и ждали отважных исследователей и отпетых мародеров.
В большой гонке за советскими секретами участвовали почти все, но больше всего было представителей западных разведок и азиатских (в первую очередь, южнокорейских) корпораций. Чуть позже подключились китайцы, которые с того момента стали едва ли не лидерами по части попыток вывоза с российской территории образцов или документации.
Одновременно с этим Пекин запустил другую программу: начал загружать работой некоторые российские НИИ оборонного профиля. Те заказы помогли многим из них сохранить хоть какие-то кадры и поддерживать форму, однако место им – в самой что ни на есть "серой зоне" двустороннего сотрудничества, ибо речь шла о прямой эксплуатации оборонных специалистов иностранным государством в своих интересах.
Некоторые истории и вовсе выглядели крайне двусмысленно. Взять, к примеру, развязку недавнего громкого провала целой группы отечественных нелегалов в США. Не осиливших работу на территории "вероятного противника" граждан обменяли, в числе прочих, на завсектором Института США и Канады Игоря Сутягина, попавшегося в 1999 году на "передаче секретной информации о российских вооруженных силах иностранной разведке".
Десять лет защита Сутягина строилась на том, что тот передавал довольно мутной частной западной фирмочке, сложившей ширмой для действий американской разведки, аналитические выжимки открытых источников, что нельзя квалифицировать как разглашение государственной тайны. Не касаясь вопроса о том, следует ли эксперту такого уровня внимательнее подходить к партнерским отношениям с подозрительными "инозаказчикам", отметим, что материалы дела выглядели довольно сомнительно и вполне допускали трактовку Сутягина как неправедно осужденного.
Возможно, Сутягина действительно пытались всего лишь спасти из российской тюрьмы, разменяв на незадачливых наследников Конона Молодого и Рудольфа Абеля. Но в результате получилось, что американская разведка фактически расписалась в протоколе: да, это наш человек, и все, что он делал, делалось для нас. Так это или нет, но осадок от истории остался преизряднейший.
Гремучая смесь
Положим, когда речь шла о безысходной серости 90-х годов, в которых НИИ в лучшем случае умудрялись не развалиться в пыль за счет аренды площадей, щедро построенных советской властью, то объяснений тогдашнему тесному сотрудничеству с "инозаказчиками" (порой не самого благонравного происхождения) не требуется.
Всякий интеллектуал хотя бы с минимальными зачатками силы воли и предприимчивости всерьез занимался монетизацией своих умений и талантов. Оборонные технари – не исключение, и осуждать их за это можно разве что при помощи "самого гуманного суда в мире". Государство посчитало себя свободным от обязательств по отношению к ним, и трудно было ждать чего-то иного в ответ хотя бы от части советского научно-инженерного корпуса.
Но сейчас-то что происходит? Скажем, "Булава" – относительно новая разработка… По-видимому, объяснений можно дать сразу несколько, и все они, в том или ином сочетании, будут справедливыми.
Это скупость заказчика, не понимающего, с чем имеет дело, и с каким огнем он играет, держа ученых в черном теле. Это циничная рациональная политика экономии на малом: берите, мол, а то и этого не будет, – и возьмут как миленькие. И это психотравма недокормленных исполнителей, трясущихся при одной мысли о том, что опять придется без госзаказа зарабатывать черствые копейки в поте лица.
Все вместе это создает идеальную гремучую смесь, к которой достаточно только поднести спичку – в смысле, конверт с "грязными долларами ЦРУ". Нет ничего удивительного в том, что скандалы продолжают взрываться один за другим.
Вообще, если посмотреть на средние зарплаты инженеров даже в такой не сильно бедствующей на общем фоне отрасли, как производство тактической авиации, закрадываются самые мрачные подозрения. Похоже на то, что, не будучи топ-менеджером, нажить нынче на ниве укрепления обороноспособности отчизны палат каменных не выйдет, – не в пример мрачным годам сталинизма.
Что кому нужнее?
Безусловно, куда честнее было бы покинуть пределы России и работать уже на новых заказчиков, чем играть на оба фронта, да еще и в опасной зоне, близкой к ракетно-ядерной гостайне. Этой возможностью в течение 90-х воспользовались многие советские специалисты. Их влияние на ускорение тех или иных разработок на Западе и в Израиле еще только предстоит оценить.
Однако не хочется и вставать на позицию морализаторства в ситуации, по всей видимости, совершенно рационального экономического поведения субъектов рынка, даже если оно выглядит непатриотичным.
В сущности, еще можно было с непониманием относиться к мотивациям пошедших на контакты с иностранными разведками советских ученых, изрядное количество которых было обласкано правительством, загружено перспективной работой, а порой снабжалось благами и жилплощадью в особом порядке. И это на фоне, прямо скажем, не самого демонстративно роскошного образа жизни потребления партийных элит (по крайней мере, до финальных стадий брежневского застоя).
Но уже куда сложнее управлять мотивацией брошенных после 1991 года на произвол судьбы специалистов (зачастую мирового уровня), которые прекрасно видят нарастающий разрыв в уровне жизни между чиновными слоями и крупным бизнесом с одной стороны – и рядовыми гражданами страны, с другой. Требовать "патриотизма" в этих условиях вроде бы и оправданно, но с каждым годом все труднее.
Конечно, состоявшийся специалист всегда найдет, как заработать на жизнь, торгуя не секретной информацией, а своей головой (впрочем, как показывает опыт целого ряда дел "ученых-шпионов", это порой наказуемо едва ли не в той же степени). Но общий моральный фон в прослойке ученых от этого отнюдь не улучшается, все эти шпионское дела – доказательство этому.
Государство можно понять: оно решает свои задачи по охране оборонных "ноу-хау" от интереса аналитиков развитых держав (и технологов – держав развивающихся). Поэтому и линия на ужесточение режимов совместных научных проектам с иностранцами, казалось бы, оправдана. Многие исследователи отмечают, что работать с иностранцами стало не в пример сложнее, чем в 90-е, даже если речь идет о совершенно безобидных вещах.
Однако хотя усиление давления на ученых, задействованных в таких проектах, может быть, и пресечет не одну утечку государственных секретов, но, вместе с этим, оно приведет к дальнейшему замыканию отечественной научной общественности на самой себе и, тем самым, к консервации общего отставания российской науки от ведущих американских, европейских, японских (а с некоторых пор – и китайских) школ.
Неизбежно вырастет и число уезжающих – и без того немаленькое на фоне государственной инновационной политики, пока что не приведшей к взрывному росту "интеллектуальной экономики", созданию занятости в сфере разработок и ливню новых открытий.
Глобальная экономика (и США как головной образец ее "штабной" части) стремится заполучить любые тренированные мозги, поместив их в контекст собственного целеполагания. И здесь желания "товара" и "купца" порой трогательно совпадают.
При этом, положа руку на сердце, следует признать, что это не мировая наука должна строиться в очередь за отечественной (за исключением некоторых важных, но достаточно узких участков), Наоборот – российский сектор исследований и разработок впрямую заинтересован в интенсификации трансграничных контактов.
Это минимально необходимое требование для поддержания формы коллективов и школ, а также актуальности работ. И, как показывает практика "большой" советской фундаментальной и прикладной науки 1920-х – 1930-х годов, требование это вполне совместно с задачей укрепления обороноспособности и формирования собственной системы передовых исследований.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
