Русский писатель, военный и государственный деятель Александр Шишков (1754-1841), автор текстов важнейших манифестов, приказов, рескриптов времен войны 1812 года - о приближении войны и своем назначении государственным секретарем при императоре.
Я не описываю в подробности всех происходивших в сие время обстоятельств, не вхожу ни в политические, ни в военные действия, без меня известные; но только воспоминаю кратко о случившихся со мною приключениях, и о тех происшествиях, которым я был очевидный свидетель. Может быть сие, хотя краткое и недостаточное о происшедшем воспоминание, принесет, однако ж, некоторое удовольствие благосклонным читателям.
Весною в 1812 году Государь призывает меня к себе и говорит: "Я читал рассуждение твое о любви к Отечеству. Имея таковые чувства, ты можешь ему быть полезен. Кажется у нас не обойдется без войны с французами; нужно сделать рекрутский набор; я бы желал, чтобы ты написал о том Манифест". Ответ мой был: "Государь! Я никогда не писывал подобных бумаг: это будет первый мой опыт, а потому и не знаю, могу ли достойным образом исполнить сие поручение; попытаюсь, но притом осмелюсь спросить: как скоро это надобно?" "сегодня или завтра" (сказал он). "Приложу всякое мое старание (отвечал я), но должен донести Вашему Величеству о моих припадках: я подвержен головным болезням, которые так иногда усиливаются, что лежу без движения в постеле. Проснувшись сего дня с сею болью, я опасаюсь, чтоб она, умножась, не лишила меня сил исполнить в скорости Ваше повеление». Ежели не можешь скоро (отвечал он мне); то хотя дня через два или три". Тут мы расстались. Я приехал домой. По счастью, к вечеру голове моей стало легче, я сел и написал Манифест.
На другой день приезжаю к Государю. Он встретил меня сими словами: "ты скорее исполнил, нежели обещал". Я прочитал ему мою бумагу. Он приказал ее оставить у себя, поблагодарил меня, и отпустил. Бумага сия состояла в следующих словах:
Настоящее состояние дел в Европе требует решительных и твердых мер, неусыпнаго бодрствования и сильнаго ополчения, которое могло бы верным и надежным образом оградить Великую империю нашу от всех могущих против нее быть неприязненных покушений.
Издавна сильный и храбрый народ Российский любил со всеми окрестными народами пребывать в мире и тишине, соблюдая свой и других покой; но когда бурное дыхание возстающей на него вражды понуждало его поднять меч свой на защиту Веры и Отечества, тогда не было времен, в которыя бы рвение и усердие верных сынов России во всех чинах и званиях не оказалось во всей своей силе и славе. Ныне настоит необходимая надобность увеличить число войск Наших новыми запасными войсками. Крепкия о Господе воинския силы Наши уже ополчены и устроены к обороне Царства. Мужество и храбрость их всему свету известны. Надежда престола и державы твердо на них лежит. Но жаркий дух их и любовь к Нам и к Отечеству да не встретят превосходнаго против себя числа сил неприятельских!
Сего ради, хотя и с Отеческим соболезнованием о новой народной тягости, но с тем же Отеческим попечением приемля все возможныя меры и предосторожности к охранению безопасности и благоденствия каждаго и всех, повелеваем:" - Государь приказал прибавить к сей бумаге правила, на каких должно было сделать сей набор, подписал ее и в тот же день (23 марта 1812) отослал в Сенат.
Через несколько дней Александр Дмитриевич Балашов, увидясь со мною, сказал мне: "Император сбирается с войсками идти в поход, и, думаю, возмет тебя с собою". На это отвечал я: "куда мне в мои лета и с моим худым здоровьем таскаться по походам". Этот разговор наш разнесся по городу с обыкновенными прибавлениями, будто Государь предлагал мне ехать с ним, но я от того отказался. Молва сия была мне досадна: я опасался, что она дойдет до Государя, и может подать ему повод к какому-либо на меня неудовольствию. Между тем время проходило, и Государь меня больше не спрашивал. Слухи об определении меня к нему умолкли, а наконец и день отъезда его был назначен. Уверяясь совершенно, что я по-прежнему остаюсь дома, принялся я опять за мои обыкновенные упражнения; но вдруг поутру в самой тот день, как ему надлежало ехать, присылает он за мною. Я приезжаю, вхожу. Он говорит мне: "Я бы желал, чтобы вы поехали со мною". Может быть для вас это и тяжело, но для Отечества нужно". – Государь! Сказал я с некоторым жаром, силы и способности мои не от меня зависят, но в ревности и усердии служить Вашему Величеству я никому не уступлю: употребите меня как и куда угодно; я готов остальные дни мои посвятить Вам и Отечеству. Между тем, однако ж (примолвил я с некоторою улыбкою) позвольте, Государь, донести Вам о себе правду: я морской человек с сухопутными войсками никогда не хаживал, плавал всегда на кораблях, и даже верхом ездить не смогу и не умею. Вы будете иметь во мне худаго сопутника". – На это отвечал он мне, также усмехнувшись: "мое дело употреблять тебя там, где в верховой езде не будет надобности". – Тут подписал он указ, повелевающий мне быть при его Особе Государственным Секретарем, и вскоре за сим отправился в путь, в Вильну, дозволив мне остаться после себя дни два или три дома для приготовления к сему походу, о котором я до самаго сего времени не имел ни малейшего помысла. Из Царскаго села прислал он повеление дать мне придворную коляску и с лошадьми, которая всегда находилась при мне.
(Продолжение следует)
