"Золотая пальмовая ветвь" за лучшую мужскую роль досталась в этом году Мадсу Миккельсену — человеку, который играл Ле Шифра в "Казино "Рояль", Рошфора в "Трех мушкетерах", Стравинского в "Коко Шанель" и возлюбленного королевы в заслужившем "Серебряного медведя" "Королевском деле". В Канны он приехал как исполнитель главной роли в "Охоте" Томаса Винтерберга — фильме о том, как обвинение в педофилии, пусть даже случайное и толком не обоснованное, за считанные часы превращает человека в парию. В интервью РИА Новости Миккельсен объяснил, почему его герой не сбежал куда глаза глядят от друзей-предателей и признался в неравнодушии к разного рода наградам. О балете, опозданиях и режиссуре с лауреатом "еврооскара" и каннским триумфатором, который тогда еще не знал, что получит "Пальмовую ветвь", разговаривала Ольга Гринкруг.
- Ваши персонажи обычно — довольно деятельные люди. Лукас из "Охоты" не предпринимает ничего. Почему?
— Когда я впервые прочел сценарий, меня это тоже очень задело. Но потом я перечитал текст, мы с Томасом поговорили и решили, что он цивилизованный человек и, пережив первоначальный шок, стремится решить проблему цивилизованным путем. Другой вопрос, надолго ли его хватает. После сцены, где меня выгоняют из супермаркета, а я возвращаюсь и даю сдачи, зал выдыхает с облегчением — честно признаюсь, мы с Томасом тоже сказали друг другу: "Йессс!". Но ошибкой было бы считать, что Лукас ничего не предпринимает — наоборот, он постоянно ставит вопрос ребром. Директриса детского сада, где я работаю воспитателем, отправляет меня домой, сообщив, что возникла какая-то проблема. Я спрашиваю — "Какая?". Молчание. "Что я сделал?" — Молчание. А я ведь ничего не сделал! Директриса сообщает моей жене об увольнении, я в бешенстве, опять требую объяснений. Отправляюсь к другу, пытаюсь объясниться с ним. Что делать, лезть на него с кулаками? Он же чуть ли не при смерти в этот момент! Драться вообще не с кем — герой же рациональный человек, старается не давать волю эмоциям, понимает, что все вокруг руководствуются прежде всего любовью к детям, но при этом осознает, что попал в какого-то чертового Кафку. В конце концов мне просто везет — на меня бросается продавец из супермаркета. Он — никто, он вообще посторонний, и ему, наконец, можно врезать от души!
- Почему Лукас не уезжает в другой город, раз все оборачивается против него?
— Уехать? Это же значит — признать свою вину! Никуда не поеду — иначе как мне убедить родных и друзей, что я ничего не делал? Мой герой Лукас — человек исключительного упрямства. Можно всю жизнь бегать и начинать все заново, но я же ничего не делал! Это мой город, моя церковь, мои друзья! Надо дать им шанс. А если сбежать — все равно догонят.
- Вы все время рассказываете про Лукаса от первого лица. Значит, вы бы повели себя точно так же?
— Я бы, возможно, оказался на его месте менее цивилизованным. Хотя черт его знает. Во многом он на меня похож, хотя во мне нет свойственной ему застенчивости и стремления все проблемы решать самостоятельно. Впрочем, последнее свойство все-таки есть. А вообще — не мне судить персонажа. Актер должен всегда защищать своего героя, во что бы то ни стало.
- Винтерберг утверждает, что Лукас — типичный скандинав.
— Бред. Ну то есть может быть ему так кажется, но я ничего подобного не играл. Человек, которого изображал я, мог жить в Африке, на Средиземном море или в Америке. У меня у самого несколько таких друзей, которые во что бы то ни стало стремятся решить все проблемы с помощью логики.
- Вы сами после "Охоты" не боитесь, например, обнимать сыновей?
— Современное общество уже давно имеет дело с этой проблемой и, честно признаться, дошло до абсурдных мер, особенно в Америке. В Скандинавии, например, все, что считалось нормальным в моем детстве, давным-давно запрещено — например, подходить к детям в бассейне. Но все это делается, потому что кругом действительно полно больных людей, а многие дети действительно страдают. В конце концов, я уверен, баланс будет найден, и для этого надо разговаривать о проблеме, изучать ее, а не накладывать бесконечные запреты и табу. Пока же мы сделали кино о том, как большая любовь превращается в большой страх и взрывает общество изнутри.
- Кстати, о детстве. Вы тоже с 13 лет охотились, как герои Винтерберга?
— Охотятся в Дании многие. Но это несущественная деталь — герои могли играть в футбол или боулинг. Я лично занимался гимнастикой, играл в гандбол, вообще был помешан на спорте, а в школу заглядывал довольно редко. Потом занялся танцами.
- Как вы из танцора превратились в актера?
— Это как раз было просто — меня всегда привлекал драматизм, и, в конце концов, естественным образом от поиска драмы в танце я перешел к чистой драме. А вот из гимнастов переквалифицироваться в танцоры оказалось достаточно непросто. Я же был простым парнем с рабочей окраины. В какой-то момент мне предложили не просто скакать на заднем плане каких-то постановок, а по-настоящему учиться танцевать, поскольку у меня обнаружились какие-то способности. Я подумал: "Балет! Отлично! Куча девчонок и минимум парней c традиционной сексуальной ориентацией! Пожалуй, этим стоит заняться". Сложнее всего оказалось объяснить мой выбор приятелям-спортсменам. А после балета в общении с актерами напрягало отсутствие дисциплины. В балете, если репетиция начинается в десять, ровно к десяти все уже готовы, потому что времени в классе отводится немного и его надо использовать по полной. Актеры, которым назначено на десять, начинают потихоньку подтягиваться в четверть одиннадцатого, лениво затягиваясь и попивая кофе.
- В последнее время у вас много голливудских проектов. Вы предпочитаете крупномасштабные истории?
— Мне постоянно предлагают массу ролей — самых разных. И в Испании, и во Франции, и в Германии, и в Дании, и в Америке. Хотя в Америке меня путают с Вигго Мортенсеном. Как-то раз в Торонто, когда я провожал друзей до гостиницы, на меня напала целая толпа журналистов с воплями "Вигго! Вигго!". Интересно, что бедный Мортенсен прочел о себе наутро в газетах. А завтра полечу в Бухарест, сниматься в "Неизбежной смерти Чарли Кантримена". Это, правда, не совсем типичное голливудское кино, хотя главного героя играет Шайя ЛаБеф. Он влюбляется в героиню Эван Рейчел Вуд, а потом объявляюсь я и обнаруживается, что я ее муж, и я безумно ревнив. Но классический Голливуд с большими бюджетами — это тоже весело. Главное, чтобы фильмы были разные! Если бы пришлось постоянно размахивать мечом, мне бы очень быстро надоело. А если бы все картины были такими, как "Охота", я бы состарился за неделю.
- Если из Бухареста понадобится вернуться в Канн на церемонию награждения — отпустят вас с площадки?
— Я сомневаюсь, что из Бухареста можно быстро добраться до Канн, но врать не буду — приеду. Награды — это очень здорово, кто бы что ни говорил. Я бы хотел, чтобы приз получил Томас — он его по-настоящему заслужил.
- Вы себе нравитесь на экране?
— Когда как. Если все хорошо, я быстро забываю и иду дальше. Если что-то не так, довольно долго себя гною.
- Многие актеры в последнее время подаются в режиссеры. У вас не было такого соблазна?
— Когда мое лицо всем окончательно надоест, придется придумывать себе новое занятие. Возможно, даже и снимать кино. Но пока мне везет. Люди, с которыми я работаю, — Николас (Виндинг Рефн — прим. ред.) или Томас (Винтерберг), — превращают актера фактически в мини-режиссера. Я участвую в работе над сценарием, мы многие вещи обсуждаем и меняем прямо на площадке. Так что свои амбиции я могу удовлетворить, не взваливая на себя всей режиссерской ответственности. Впрочем, кто знает. Возможно, если у меня будет, что сказать миру, я и решу снять собственный фильм. А пока подожду, чтобы кто-нибудь умный сообщил мне, что говорить.
- Что вы поменяли в Лукасе?
— Поначалу он был в большей степени мачо. Но мне показалось, что это не очень сочетается с дальнейшим развитием сюжета, так что мы его слегка смягчили.
- Будете ли вы показывать "Охоту" своим детям?
— Они достаточно взрослые, 19 и 14. Захотят — посмотрят. Я им никогда ничего не навязывал — просто рассказывал, о чем кино. Если им было интересно — они смотрели. Иногда засыпали на середине. Единственное, чего я избегал, когда они были совсем маленькие, — это чрезмерно эмоциональных сцен с моим участием. Детям тяжело видеть, как такие вещи происходят с их собственным отцом.
- Как у вас складывались отношения с девочкой, игравшей у Винтерберга пятилетнюю Клару, из-за которой как раз и начались все проблемы Лукаса?
— "Отношения"? Вы на что-то намекаете?
- Как вы ей объяснили происходящее в фильме?
— Анника — существо с другой планеты. Не знаю уж, что там произошло и как она попала на Землю, но она удивительная. Она выполняла любые пожелания режиссера — разучивала реплики, импровизировала, отходила поиграть в уголок, возвращалась и повторяла то же самое. При том, что к моменту начала съемок ей было всего шесть. Разумеется, всю брутальную сторону происходящих в фильме событий мы ей не раскрывали — просто обсуждали конкретные сцены. Ну и объяснили, как могли, в чем суть проблем Лукаса. Она посмеялась и сказала, что это глупости. Анника — самый здоровый ребенок на свете.
