Ольга Галахова, театральный критик, главный редактор газеты "Дом актера", специально для РИА Новости.
Дмитрий Крымов неожиданно вспомнил о лениниане. Сорок лет назад эта тема была священной, тридцать лет назад – формальной, двадцать лет назад – комической или сатирической, а сейчас уже выросло поколение, которое не знает Ленина и путает его с декабристом Луниным.
В спектакле Крымова "Горки 10" с подзаголовком "уроки русской литературы" – два акта, практически два самостоятельных спектакля. Первый – о Ленине, второй – о феномене советского человека через призму советской же литературы, о символах, и о том, что за этими символами кроется.
Как связаны эти два урока? Если говорить о формате спектакля в его традиционном понимании, то, пожалуй, никак. Дмитрий Крымов сначала ставит один урок, а потом урок второй. Этот спектакль – сочинение на свободную тему, когда режиссер не сковывает себя обязательствами. Кто хочет – тот найдет. Вот вам истоки, зарождение жестокого обращения с людьми в кабинете Ленина в Горках, а вот вам в другой декорации, от двадцатых до шестидесятых, то же людоедство разных оттенков.
Эти уроки проходят не в школе, скорее в театральном или Суриковском училище. Зеркало сцены уподоблено диораме, в которой сначала оживает картина, очень похожая на полотно Исаака Бродского "В.И. Ленин в Смольном". А почему бы точно на таком же кожаном диване не сидеть и в Горках? Вокруг стулья, в чехлах сбоку – шкаф.
Дальше верность исторической обстановке заканчивается. Из окна кабинета видны пейзажи, которые сменяются один другим. У окна стоит и курит Феликс Эдмундович Дзержинский. Приглашается ученый, инженер Забелин (отрывок из пьесы Н. Погодина "Кремлевские куранты"). Этот эпизод будет разыгран трижды по-разному, лениниана сблизится с театром абсурда. Каждый раз будут обсуждать план ГОЭРЛО – миф советской энергетики. По окончании каждого эпизода раму закрывают. Ленина играют в трех картинах три разных актера, в том числе, и актриса.
Каждый раз Ленин – маленький, щупленький, в узнаваемом гриме, вжат в кресло, как жалкая кукла. Вождь мирового пролетариата пребывает в каком-то истеричном страхе. Он и его друг Феликс ничего не понимают не только в электрификации всей страны, они плохо знакомы с географией, однако преуспели в другом: вокруг них разлит страх, воздух дышит насилием.
Инженер Забелин, похожий на старого крота в темных очках, дрожит от ужаса в этой компании вождей. Тут аргументы типа "не знаю", "вы ошибаетесь", не прокатят. Инженер со страху начинает рассказывать товарищам о том, как полезно принимать урину: делаешь сбор, делишь на три части, вторую часть выпиваешь, организм очищается.
Страх провоцирует бред. Забелин осмелится заметить, что Железный Феликс дал ему не ту карту. Из шкафа вываливаются огромные карты, которыми можно, кажется, укрыть весь театр "Школы драматического искусства". План ГОЭРЛО, конечно, можно сделать по карте Польши, которую по привычке вытаскивает бывший польский дворянин, а ныне первый чекист Советской Республики, но лучше все-таки достать карту России. Из шкафа вместе с картой вываливается полутруп. Пусть полежит. Никто не обращает внимания.
Не менее абсурдно разворачивается и дискуссия с инженером, которого зажимают в буквальном смысле Владимир Ильич и Феликс Эдмундович, толкая с двух сторон размякшее тело Забелина, который робко заметил, что гидроэлектростанцию нельзя строить на море – нужна река. Два вождя веселятся и приговаривают: "А давай у моря, а давай у моря!". Вот они – кремлевские мечтатели во всей красе.
Зимние премьеры театральной Москвы. Инфографика>>
Однако и сам Ленин оказывается заложником посеянного им страха. Его тельце, вросшее в кожаный диван, боится всего. Он детским голоском зовет Надежду Константиновну Крупскую. Тут Крымов меняет полами действующих лиц: Ленина играет актриса, а Крупскую – актер, причем присутствуют малый и крупный габарит. Кажется, в этом эпизоде сыграно то, как уходил из жизни вождь, никого не узнававший, ничего не понимающий.
В спектакле он узнает только Надю, все остальные для него – источник угрозы. Стая людей, одетых в черные пальто и шляпы, мрачно берет на руки тельце и в траурной церемонии движется в глубину сцены, где открывается какая-то жуткая, беспросветная даль. И мы только слышим детский голосок: "Надя, Надя, Надя". Его торжественно хоронят заживо, а крупногабаритная Надя лишь прижимает палец к губам: "Мол, молчи, молчи, молчи".
Во втором акте Дмитрий Крымов выстроит новую диораму, сделав ее почти подлинной, чуть углубив и оставив просцениум для игры. Он вспомнит и эпизод из "А зори здесь тихие", где девушек будут изображать куклы и актриса, похожая на куклу. Старшина Васков будет учить их надевать портянки, быстро надевать форму.
Живую и мертвую фактуру Крымов принципиально сблизит, поскольку в самой идеологии советского героизма человек не значит ничего. Его легко превращают в музейное чучело, в объект краеведческого музея. Васков равнодушно скажет: убьют всех. И эти куклы полезут на расстреливаемый холм, потому что тоже не понимают цены собственной жизни. Сами хотят, пусть идут, – махнет рукой Васков. В несколько секунд их не станет. Васков войдет в диораму, выроет могилу на холме и опять махнет рукой.
Построение второго урока сделано режиссером по принципу китайского шарика. Из одного эпизода вырастает другой, из второго третий. Так объем классики советской литературы от "Оптимистической трагедии" Вишневского до "Вечно живых" Розова свяжет одна мысль: жестокость порождает жестокость.
Крымов разворачивает эту цепную реакцию, цементировавшую общество в течение почти всего века. Начали со страха в Горках, закончили массовыми расстрелами. Вот она, оплаченная цена кремлевских мечтаний.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
