В Госдуме рассматривается законопроект, запрещающий заниматься преподавательской деятельностью лицам, осужденным за экстремизм или хотя бы находящимся под следствием по "экстремистским" статьям Уголовного кодекса. Параллельно с этим выдвигается предложение оставить веб-камеры, размещаемые сейчас в школах в преддверии выборов, в тех же учебных заведениях. Для обеспечения "прозрачности" учебного процесса.
Обе новации - законодательная и техническая - обосновываются заботой о безопасности детей, а потому найти для них сторонников нетрудно. Кто же за то, чтобы к детям пускали преступников? И разве не мечтают многие родители следить в режиме онлайн за тем, как с их чадами обращаются нанятые ими няни дома или воспитатели в детском саду? Так почему же не расширить зону такой видеосъемки и на школу? Тем более что передача веб-камер на баланс школ, оказывается, может быть спасением для государственной казны.
Ведь внезапно возникшее у наших политиков желание постоянно держать под видеонаблюдением урны для голосования - удовольствие не из дешевых, никак не предусмотренное расходной частью действующего бюджета. Между тем, как сообщает нам газета "Московские новости", использование камер еще и для школьных нужд позволяет провести расходы на них по программе "модернизация региональных систем общего образования".
То есть на камеры пойдет часть тех денег, которые выделены на школьные компьютеры и так запавшее в душу нашим политикам подключение школы к интернету. Все гениальное - просто.
Территория свободы
Но давайте задумаемся и о том, куда приведет нас попытка сделать абсолютно "прозрачными" и сам процесс школьного образования, и его работников. Многие годы школа, вуз и театр были единственными в стране территориями относительно неподконтрольного публичного слова.
"В классе я и до перестройки абсолютно ничего не скрывал, когда отвечал детям на все вопросы, которые у них возникали на занятиях по истории, - рассказывает Игорь Долуцкий, автор "крамольного" учебника отечественной истории двадцатого века, потерявшего разрешительный гриф Минобра из-за приведенной в тексте цитаты из Явлинского. - И хотя мои ответы порой расходились с официальной трактовкой, не было случая, чтобы дети на меня донесли. Вот чиновники - другое дело".
Когда в конце восьмидесятых годов в СССР стали публиковаться книги "неподцензурных" Бунина, Бродского, Набокова, я с удивлением услышал от многих своих старших товарищей по МГУ, что они уже знакомы с этими произведениями - благодаря продвинутым вузовским преподавателям литературы, а некоторые даже - благодаря школьным учителям. Я им по-хорошему позавидовал.
Прецедент Солженицына
Советская система, требуя от школы внешних признаков почти сталинистской лояльности - всех этих утренников, маршей и сборов - видеокамеры в классах все-таки не ставила и биографии учителей проверяла менее придирчиво, чем анкеты работников загранучреждений.
Александр Исаевич Солженицын, только-только выйдя из сталинских лагерей, еще до публикации "Одного дня Ивана Денисовича" в "Новом мире", устроился на работу школьным учителем. Интересно, пошли бы навстречу такому человеку сейчас? Ведь статья у Солженицына была по тем временам самая экстремистская - "антисоветская агитация".
Это словосочетание в те времена почти всех пугало до трепета, а у многих вызывало шепот негодования. Советское государство очень старалось сделать политическую лояльность частью общепринятой морали, и оно очень преуспело в этом - даже на подсознательном уровне. Слово "антисоветчик" почти стало синонимом слова "совратитель".
Так вот, смог бы Солженицын удержаться в школе при нынешнем "антиэкстремистском" законодательстве и веб-камерах? Боюсь, что нет.
И это было бы большой потерей - и для детей, и для школы, и для литературы, хотя в те годы исключение "непрозрачного" гражданина из преподавательского состава выглядело бы вполне естественно и законно. Это мы ТЕПЕРЬ знаем, что никаким экстремистом Солженицын не был. Экстремистами были как раз люди, которые в те годы решали, какие взгляды экстремистские (на языке того времени - "антисоветские"), а какие - нет.
"Большой брат" так добр
Наверное, неслучайно, что против обсуждаемого в Думе законопроекта выступили правозащитники, которые пожили в солженицынские времена - например, директор Института прав человека Валентин Гефтер. Эти люди прекрасно помнят, что в советский период школа часто оказывалась последним убежищем для несогласных.
Потому что даже в самые глухие годы находились интеллигентные, думающие директора школ, способные понять, что собственные убеждения - это не грех, а необходимый инструмент в рабочем наборе настоящего педагога.
Правозащитников успокаивают: диссидентов, мол, в школе ловить не будем, а использование веб-камер можно ограничить, скажем, фиксированием сдачи ЕГЭ или еще каких-нибудь крупных мероприятий, которым публичность не помешает. Хорошо, если б все было вот так, по-умному. Но ведь у нас чуть не записали в экстремисты беллетриста Бориса Акунина - за невинную шутку его персонажа о непривычке русских к японской еде.
А закон о противодействии экстремизму, принятый в 2006 году на волне страха перед якобы возможной оранжевой революцией в России, относит к экстремистской, например, "публичную клевету в отношении лица, замещающего государственную должность Российской Федерации", а также "воспрепятствование законной деятельности избирательных комиссий".
Выходит, скажет учитель что-нибудь на митинге против премьера или поспорит с избирательной комиссией по поводу бюллетеней в качестве наблюдателя на выборах - и что же, прощай, школа?
Неуместные параллели
И все же: любого ли человека можно пускать к детям? Конечно, нет! Очень немного было возражений против "антипедофильских" поправок в Трудовой кодекс, принятых еще в 2010 году, - от некоторых людей школьников действительно необходимо оградить. Но валить экстремизм в одну кучу с педофилией и обычными уголовными делами - нечестный прием.
Неслучайно оппозиционные депутаты Госдумы, возражая против внесенного в нижнюю палату парламента "антиэкстремистского" законопроекта, попросили его сторонников из "Единой России" не проводить прямых параллелей с поправками 2010 года. И были совершенно правы.
Кстати, и против "антипедофильских" поправок у учителей были чисто технические нарекания. Почему бремя доказательства собственной невиновности было возложено на самих педагогов? Почему именно они оказались вынуждены толкаться в приемных МВД, получая соответствующие справки?
"Черные списки" опасных для детей извращенцев существуют во многих странах. Наверное, без таких списков не обойтись (отдельный вопрос - насколько публичными они должны быть). Но если имени человека в таком списке нет, то не стоит унижать его получением соответствующих справок.
Кстати, составляться черные списки должны на основе судебных решений, а не чьих-то впечатлений. У нас пока не отменен принцип презумпции невиновности, а значит, нельзя ставить крест на человеке на основе одних лишь подозрений. А доказывать нужно виновность, а не невиновность. И не педагогу нужно этим заниматься, а соответствующим учреждениям.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
