"Русский человек любит разговорами отделываться от решений", - писал американский классик и, к несчастью, был прав. В последние недели и особенно дни вновь становится заметно, как необходимость решений все активнее замещается тактикой поговорить. Или заговорить.
У русских есть одно удивительное свойство - едва начинается хороший, задушевный разговор, они с наслаждением втягиваются в него. И скоро уже готовы многое простить собеседнику лишь потому, что он включился в общение, а не надменно прошел мимо. В общественно-политическом же контексте разговор отождествляется с вовлеченностью в процесс управления и, соответственно, воздействием на власть, что далеко не всегда верно.
В последние недели постоянно говорят о диалогах с властью. О встречах и дискуссиях представителей оппозиции (или просто разгневанных граждан) с представителями властной элиты. Вначале было слово… За словом было дело. Отнюдь. Российская традиция такова, что дело за словом практически никогда не наступает. А если и наступает, то последствия этих дел носят если не репрессивный, то как минимум искаженный характер. Потому что в их основе все равно лежат не принципы открытой дискуссии через широкий учет мнений.
Да, встречаться - лучше, чем не встречаться; говорить - лучше, чем не говорить. Появление слова раздвигает рамки дозволенного и смягчает общую атмосферу напряженности, которая возникает при тотальной недовысказанности. Однако сам факт встречи и диалога не стоит абсолютизировать.
Иллюзия в том, что диалог власти с обществом или отдельными, наиболее разгневанными его представителями воспринимается как доказательство готовности управляющей элиты идти на сотрудничество.
Несомненно, сам шаг навстречу тем, кого власти на дух не воспринимают, свидетельствует об акте величайшего самопреодоления. Однако в реальности разговор - зачастую лишь повод сообщить миру о собственных политических воззрениях, "уесть" оппонентов и дать возможность недовольным прикоснуться к высшим сферам.
Диалог в итоге обретает форму, но не содержание. Беседа становится самоцелью и величайшим достижением. От чего одни млеют, а другие радостно потирают руки - дескать, как мало этим дурачкам надо. Поговорили с ними, - и они счастливы.
Диалоги становятся индикатором открытости власти, ее добрых намерений и подтверждением того факта, что она относится к проявляемому обществом недовольству со всей серьезностью.
Не совсем так. Диалог зачастую видится лишь способом выпускания пара, но не решения базовых проблем, которые, собственно, этот пар (гнев) порождают. Вступление в диалог, конечно, свидетельствует о том, что степень высокомерия власти меньше, чем она того хотела бы, но и только. Сам обмен словами может не привести ни к чему. Потому что сильная сторона изначально не считает необходимым уступать и менять взгляды.
Подход "мы расскажем барину", о чем он не догадывается, он все поймет и начнет действовать, исходя из открывшихся истин, имеет какую-то вековую непоколебимость в России. Главное - донести до правителя, что есть мнение, отличное от.
Без сомнения, в определенные периоды российской истории один факт существования "гонца князя Курбского" приравнивался к подвигу. Как писал Торнтон Уайлдер, властители должны знать правду, "но не надо допускать, чтобы им ее говорили". Тома классики содержат методологии информирования правителей о негативных делах в их царствах и империях.
Но мало где можно встретить описания того, как правители - под воздействием поступающей к ним новой информации - начинают немедленно менять порядок вещей в своем царстве-государстве, прислушиваясь к vox populi и отвечая на требования креативных классов.
Не чуткие к мнению избирателей системы в лучшем случае способны выработать собственный ответ на поставленные вызовы. Но не ответ, сформированный на основе обсуждений, консенсуса и максимальной эффективности. Даже если правители после подобных бесед и приступают к действиям, они все равно вырабатывают эти действия на основе, прежде всего, своих принципов целесообразности. А не под воздействием гневных призывов общественности, которая по-прежнему видится сборищем безответственных персонажей, не понимающих реальных проблем страны и уж тем более не способных предложить оптимальные решения.
Такие системы исходят из того, что есть ряд неблагонадежных разгневанных, которым иногда нужно уделить чуть-чуть внимания, дабы амплитудой своих криков они не заглушили естественный ход вещей.
Но нельзя позволить им вмешаться в процесс до такой степени, чтобы изменился вектор движения, потому что а) эти люди все равно не знают, как надо; б) нет оснований полагать, что дела в королевстве идут как-то не так.
Властитель, таким образом, все равно исходит из того, что он понимает повестку дня глубже, а его решение заведомо лучше любого, сформированного под воздействием неких требований извне. Внешне может казаться, что шаги власти - очевидный ответ на публичные требования. Разгневанная общественность придет в восторг от того, что к ней прислушиваются. На деле это будут наработки власти, основанные на ее представлениях о том, что нужно делать, как и в какой последовательности.
Повестка дня будет по большей части совпадать, поскольку, конечно, это реакция на темы, потенциально наиболее взрывоопасные в обществе или воспринимаемые властью как наибольшие раздражители спокойствия. Однако предложенный механизм этих якобы решений не будет результатом общественной экспертизы, прочного консенсуса или выверенных шагов. Как заметил один наблюдатель, "после выборов власть снова будет делать вид, что страна куда-то движется".
Американцы, много и тщательно изучавшие тему взаимозависимости слов и поступков, все время упускают из виду одну важную вещь. В негибких системах нет инструментов, а) превращающих слова в продуманные действия; б) заставляющих власть со всей серьезностью относиться к общественному мнению; в) меняющих саму власть в случае, когда ее ответы на озабоченности общество не сочло эффективными.
Взять те же выборы. В Америке с этим просто: не понравилось - переизбрали. Такой ход вещей для американцев естественен, и они не приравнивают факт смены фигур к подвигу. Сегодня один лидер, завтра - другой. Сегодня одного любим, завтра в нем разочаровались, и он должен уйти. И ведь уходит. Однако примеров, где правитель, почувствовав разочарование граждан, уходит, в мире значительно меньше, чем примеров обратного.
Потому ответственность за каждое высказанное и невысказанное слово в этих системах совершенно разная. Диалоги не могут иметь прикладного характера в среде, где доминирует слово без последствий.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
