В издательстве "НЛО" вышла книга Карин Юханнисон "История меланхолии. О страхе, скуке и чувствительности в прежние времена и теперь". Книгу выпустили в старинной и хорошо известной любителям качественного науч-попа серии "Культура повседневности", лучшие издания которой в свое время открыли нам немало нового и даже сенсационного о, казалось бы, обычных предметах или явлениях: об унитазе ("Unitas, или Краткая история туалета"), елочных украшениях ("История елочной игрушки"), зеркалах ("История зеркала"), полосках ("Дьявольская материя, или история полосок и полосатых тканей") и даже оргазме ("Оргазм, или любовные утехи на Западе. История наслаждения с XVI века до наших дней"). Книга шведского историка медицины Карин Юханнисон, с одной стороны, продолжает эту линию: в ней собрано огромное множество любопытнейших сведений о том, как печалились и чудили в старину – в том числе такие знаменитости, как Чарльз Дарвин и Глен Гульд, Вирджиния Вульф и Макс Вебер, Марсель Пруст и Франц Кафка (писателей и вообще творческих людей среди меланхоликов особенно много). Но, кроме познавательности, у "Истории меланхолии" есть еще одно большое достоинство, так сказать, психотерапевтического характера.
Каждый из нас на собственном опыте сталкивался с той или другой формой меланхолии, которые могут разниться от вполне безвредных до клинических. Разворачивая перед читателем красочную панораму подобных состояний на протяжении многих столетий европейской истории, Юханнисон дает ему возможность почувствовать себя частью единого глобального процесса.
Долгое время, фактически до середины ХХ века, считалось, что ранимость и склонность к печали – признак элитарности и интеллекта, по этим качествам определяли принадлежность человека к высшим классам, выявляли творческие задатки. Юханнисон, проводя читателя сквозь галерею странных, одержимых, несчастных и гениальных персонажей, иллюстрирует старую, хотя и не всем еще очевидную мысль: зачастую меланхолия – это единственная возможность для человека побыть наедине с собой, "организовать свое ментальное пространство", освободиться на время от пресса обязательств перед обществом, семьей, своей карьерой и т. д.
Да, сплин может быть разрушительным для личности, но он также может стать началом нового этапа в жизни, одобренным медициной способом вырваться из жизненного автоматизма, который органически не принимают ни тело, ни психика. Наконец, так называемые "отрицательные эмоции" во всю историю человечества служили отличным материалом, из которого созидались великие произведения искусства. Отсекать себя от этой сокровищницы творческих образов и состояний многие признанные гении считали просто аморальным. "Почему вы хотите исключить любую тревогу, любое горе, любую грусть из вашей жизни, если вы не знаете, как все они изменяют вас?" — написал однажды молодому коллеге Райнер Мария Рильке.
Книга, тем не менее, не называется "Похвала меланхолии" и, насколько можно понять из текста, автор далека от того, чтобы идеализировать предмет своего исследования. Юханнисон, перетасовывая медицинские карты, истории болезней, пачки писем и мемуары, описывает десятки случаев меланхолии, отравлявшей жизнь своим носителям.
Она вспоминает о пианисте Владимире Горовице, который боялся разбить пальцы о клавиатуру фортепиано, о Байроне, который, опасаясь располнеть, сидел на строгой диете, но часто не мог справиться с приступами обжорства, после которых долго приводил себя в форму при помощи гимнастики, слабительного и рвоты. О Кафке, который не представлял, как можно одновременно есть и писать, и довел себя до голодного истощения; о Ницше, у которого начинались мигрени при звуках Вагнера (при том, что Ницше – один из лучших интерпретаторов вагнерианского творчества).
Вместе с Юханнисон мы вспоминаем трагическую историю Макса Вебера, великого социолога, рано сделавшего блестящую академическую карьеру, после чего на долгие годы прекратившего всякую деятельность из-за истощения и бессонницы. Это не то переутомление и не тот "синдром хронической усталости", который хорошо знаком любому нынешнему городскому жителю. Вебер без видимой причины не мог уснуть в течение десятилетий, днями он бродил по сонному зазеркалью, часами сидел, окруженный своими демонами (он, ученый-позитивист, так и писал: "демонами"), царапая крышку стола, не способный ни читать, ни писать. При этом он не был сумасшедшим, напротив, ум его оставался ясным, но тело, словно разряженный ноутбук, не было способно ни на какую серьезную деятельность. Вебер перепробовал все существовавшие в его время лекарства – вплоть до опиума и героина, который здравствующий поныне фармацевтический концерн Bayer в начале ХХ века рекламировал как средство от кашля и обезболивающее. Видимой причины такому состоянию ученого так и не обнаружили. Врачи разводили руками и всерьез обсуждали возможность кастрации пациента.
Неспособность медицины не то чтобы вылечить меланхолию, а просто разобраться в ее природе, заключить ее в четкие границы определений – еще один очень важный сюжет книги Юханнисон. Всего сотню лет назад меланхоликам предлагали в качестве терапевтического средства кастрацию и героин; несколькими веками раньше рекомендации врачей были не менее дикими, хотя и более причудливыми. Считалось, к примеру, что страх и тоску в человеке вызывает находящаяся в его организме "черная желчь" (так переводится слово "меланхолия" с греческого). Эта жидкость, густая и вязкая, выделяла ядовитые пары, которые поднимались в голову и омрачали сердце и душу. Склонным к меланхолии людям врачи рекомендовали путешествия, прогулки, рыбалку и музицирование, а также советовали "не пренебрегать дружеской поддержкой". Из наиболее экзотических врачебных предписаний меланхоликам был запрет на мясо зайца. Объясняли его по-разному; рационалистически – дескать зайчатина плохо переваривается и рождает дурные сновидения. И поэтически: поскольку заяц – животное дикое и пугливое, то считалось, что людям с неуравновешенной психикой его мясо принести пользы не может.
Если к этому прибавить царившее среди профессионалов шовинистическое убеждение, что печаль и "нервы" – свойство только высших классов, при этом исключительно его мужской части, вера в медицину может покинуть читателя окончательно. Ни простолюдинам, ни женщинам, по всеобщему убеждению, которое разделяли и врачи, никакая меланхолия не угрожала. Не то, что бессонница – даже способность крестьян видеть сновидения наука XIX века отрицала.
Мало-помалу, складывается впечатление, что и сегодняшние врачи, размахивающие расплывчатым диагнозом "стресс", не вполне понимают, с чем они имеют дело. На секунду от сознания этого может охватить ужас и паника, но пафос "Истории меланхолии" вовсе не в том, чтобы лишить работы дорогостоящих психотерапевтов и разорить фармацевтические компании. Юханнисон лишь говорит, что в области человеческих чувств работают очень сложные механизмы, на которые оказывают влияние совсем неочевидные факторы; в том числе такие, как происхождение мяса, которое мы едим. В том, что касается этой сферы, медицина в большей степени подвержена влиянию культурных стереотипов, чем, скажем, в хирургии. А эти стереотипы могут меняться – и меняются, как это замечательно, эпоха за эпохой, показывает Юханнисон.
Виртуозно жонглируя многообразными историческими формами меланхолии, она ненавязчиво подталкивает нас к мысли, что человеческая грусть – это не что-то абсолютное и неизменное. Известные нам тоска, скука и апатия так же подвержены влиянию времени и моды, как длина женской юбки или форма оправы для очков. А значит, меланхолия победима. И в первую очередь – силами самого человека.
В разгар холодной и мрачной осени, в преддверии долгой зимы, эта простая и светлая мысль, быть может, – лучшее, что есть в "Истории меланхолии". Советую всем, кто остается зимовать в России (и сочувствующим), не откладывать эту книгу до следующего лета.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
