Сергей Соловьев умудряется жить врозь со всей киносистемой — что советской, что российской: на его фильмы стоят очереди, но идут они по двум-трем адресам; сам мэтр тем временем затевает новые проекты. В интервью РИА Новости он рассказал про шпаргалки Абдулова, белый плащ Ленина, несостоявшийся эпос о Большом театре, длинные деньги и пену дней. Беседовала Ольга Гринкруг.
- Вы "Анну Каренину" делали чуть ли не 20 лет, а она идет в паре кинотеатров. Не обидно?
- Во-первых, экранов уже значительно больше, у нас огромное количество заявок на самом деле. "Анна" идет странно, полуподпольно, в каком-то новом прокате, которого никогда не было: мы получаем приглашения - ну и отвечаем на них. Это называется "длинные деньги", конечно. Если она так и будет идти десятилетиями, то конечно, раньше или позже все окупится. С другой стороны, у меня очень неплохое от всего от этого ощущение. У нас сейчас так придурочно устроен кинопоказ: долго снимают картину, потом бабах! - удовольствие на один уикенд. Собрали каких-то там денег, бабах! – второй уикенд. Это уже успех. А потом накрылись шинелью, распилили деньги и разбежались кто куда. И даже забыли название картины, никто уже не помнит, по какому поводу был этот пушечный выстрел из конфетти. Пух! - посыпалось на тебя говно вперемешку с попкорном — и исчезло. У "2-Ассы-2" и "Анны Карениной" какой-то не такой заряд. На "Анну" ходят люди, которые давно не бывают в кинотеатрах. Тот же Сережа Шнуров, к моему удивлению, говорит: "Да ладно, бог с ней, с "Ассой второй" (в которой, между прочим, он снимался), "Ассой" больше, "Ассой" меньше, но вот "Анна Каренина" - это фильмец". А когда мы то и другое снимали, он никак не мог понять, спрашивал, что за хреновина эта "Анна"?
- Вроде должна быть еще телеверсия?
- Да, существует пятисерийный вариант, он готов. Инициатором того, что это вообще было сделано, стал Первый канал. Там как-то все двигалось сложнейшими путями, постоянно то начинались, то кончались деньги. Картина-то в сущности стоила совсем ерунду, и вот эту ерунду приходилось позорно выгрызать маленькими кусочками. Искать пожертвования частных людей, чтобы сшить костюмы. Мы "Анну" в первый раз запустили в 1991 году, и дальше под все паровозы кризисные она попадала. И ее, и "Ассу" удалось довести до конца только благодаря Ханты-Мансийску и тогдашнему губернатору Александру Васильевичу Филиппенко. И Константину Львовичу Эрнсту, который проявил себя очень ясно и четко. Сказал: "Ты вот сейчас сделай все, что считаешь нужным сделать, по кинотеатральному прокату, а потом мы сядем, договоримся и запустим телевизионную версию".
У меня вообще несколько странных закономерностей за длинную жизнь в кино наметилось. Когда картина выходит, ее обязательно все ругают, причем с раздражением, иногда даже с ненавистью. Я помню, сколько было крику по поводу "Ста дней после детства" у прогрессивной советской интеллигенции. "Мы все, теряя последние золотые зубы, боремся со страшной системой социализма, а ты предательски снимаешь какую-то карамзинскую чепуху в условных дворянских декорациях! Ты был в пионерском лагере? Ты видел, какими сосисками там кормят? Как же тебе не стыдно!". И я отвечал каждый раз: "Да, в пионерском лагере действительно дерьмо сосиски, но меня интересовали не сосиски". "Чужую, белую и рябого" ни одна копировальная фабрика не принимала: говорили, вся картина не в фокусе и вообще никому не нужна. А потом как-то очень тихо, а главное, безо всякого перехода, все объявлялось отечественной киноклассикой. Я сначала удивляляся, но потом попривык. Вот только так и не смог понять, по каким законам профессиональая непригодность перетекает в классику? Мне бы разобраться, где находится этот таинственный адаптер - я бы, может, его как-то бы использовал в мирных целях.
- Расскажите, пожалуйста, про ваш новый проект, "Елизавету и Клодиль".
- Я написал этот сценарий лет 10 тому назад. Или 12. С этой чехардой перестаешь годы подсчитывать. Прошел все таинственные согласования в Госкино, или как там теперь называется. Дали мне удостоверение национального фильма, по которому я имел право клянчить денег. Но в это время меня встретил один о-о-очень ответственный чиновник, который сказал: "Ты, конечно, раньше или позже снимешь свою "Елизавету", а пока написал бы ты что-нибудь про Большой театр, про трагические судьбы балета в советские времена. Побег Нуриева, неуживчивость Плисецкой - это всех сейчас интересует, а потому есть возможность привлечь огромные общественные силы и средства, особенно к тому времени, когда заново откроется Большой театр. А они же, действительно, когда захотят, могут привлечь какие-то немыслимые средства. Вот рассказывают о 40-, даже о 90-миллионых бюджетах на один фильм — я за всю жизнь, сняв 20 фильмов, от одного такого бюджета даже трети не потратил. Ну, думаю, чего – может, сыграть в крупнобюджетную игру, может, интересно. Опять же, поддержание штанов. Мы с Витей Ерофеевым сели и всерьез написали большой сценарий. Я бы даже и сейчас взялся его снимать. Там и Нуриев, и Плисецкая, и КГБ, и черт в ступе. Написали мы его со страшной скоростью, но пока мы писали, произошли какие-то таинственные пертурбации, и очень ответственный человек оказался совершенно в другом ведомстве, с совершенно другими интересами, никак не связанными с побегом Нуриева, а мы остались со сценарием, который оказался никому не нужен, но самое главное - "Елизавету и Клодиль" я так и не снял. Пришел опять в культурную контору, где время от времени раздают какие-то деньги, а они мне: "Да какая сейчас "Елизавета", о чем ты, у нас кризис грянул!". А потом вдруг неожиданно говорят: "Ты выиграл тендер. Начинай снимать". А там все действие происходит на Атлантическом побережье Франции. И французы вроде как-то заинтересовались. Но тут я вечером телевизор включил: говорят опять какой-то кризис намечается. Что за кризис, я не знаю. Но за выигранный тендер страшно. Хотя деньги очень маленькие, на которые конечно же снять ничего нельзя, сейчас вроде бы есть. Они есть, но они как шары воздушные. Никто не сказал, что шарик-то уже улетел в другие края. Я спрашиваю, шарик-то был голубой? Они говорят: "Какая тебе разница? Он все равно улетел. Нужно было вовремя хвататься за ниточку".
Там в сценарии главные героини, Елизавета и Клодиль, - совсем молоденькие. Однажды я уже находил очень юных актрис — в старые, еще добалетные времена. Те актрисы сейчас уже детей в школу отправляют. Ну, и все сначала. Шарик был? Был. Голубой? Вроде….
- О чем фильм хотя бы?
- Это история двух девочек из самого начала Серебряного века, очень красивая эпоха. Девочки из очень обеспеченных семей: одна французская, другая русская. Подружились они, когда им было по 11 лет. А потом страшно обе перепугались, что из-за тепличных условий сверхблагополучного жилья все революции века пройдут мимо них, включая секуальную и социальную. И договорились придуриться таким образом, чтобы их отпустили на побережье во Францию, в маленький курортный городок, с тем чтобы оторваться, как теперь говорят, по полной. И вот они приезжают в абсолютно пустой город - потому что несезон. Море шумит. Дикие пустынные пляжи. В гостинице — никого. Книжка "Мужчина и женщина" на столе - для чисто теоретического ознакомления. А практически обнаруживаются в городе всего только три мужика, с которыми у них начинаются какие-то странные истории. Один — летчик, которые летает еще даже не на этажерках, а на каких-то оклеенных бумагой палочках без мотора: он садится задницей на траву, его разгоняют, самолетик делает полкруга над морем, и пилот бьется головой в землю. Второй — 75-летний французский поэт, который только что получил Нобелевскую премию и приехал прощаться с родными местами. И возникает странный и нелепый роман, который заканчивается трагически. Ну и еще один представитель мужского пола, которого будет играть Саша Баширов — русский революционер, террорист, псевдоним - Кацман-Крутоярский, он там "Искру" подпольно печатает. На самом деле это лихой и безжалостный международный авантюрист, настоящее имя у него — Ванька Флягин, родом он из Мариуполя. Он-то девочек в конечном итоге и губит. Ну еще эпизодические персонажи там симпатичные — Ленин, в белом плаще и шляпе, еще Гитлер — молодой художник из Вены, случайно им в поезде попадается.
- Неужели за десять прошедших лет в сценарии не изменилось ничего?
- Да нет, я как-то не склонен к шлифовке. И "Каренину" тоже не менял. Как было написано сначала Толстым, а потом мной переписано в начале девяностых — так оно и осталось. И потом, я пишу быстро, а написанный сценарий больше никогда не читаю, ну иногда на съемке, чтобы какие-то реплики уточнить. И актерам говорю: самое главное, чтоб вы текст знали. Они смотрят на меня как на придурка: больше никаких пожеланий? Я говорю — нет, только знайте тест, пожалуйста. И никто не знает, кроме одной Тани Друбич. Остальные - "гыыы, мыыы, быыы". Абдулов — тот просто говорил: "Старик, извини, но только путем ноу-хау". Мы делали перерыв на полчаса, он всю комнату заклеивал бумажками из текста. И так он феноменально играл! Чесал лоб — а на коленке бумажка приклеена. Иногда меня спрашивал: "Ты где будешь стоять во время съемки?" — и на меня бумажки лепил. Янковский учил текст, но очень любил подвергать его ревизии. А вообще про тексты гениально сказал Тарковский: относитесь к репликам как, скажем, к шарканью ногами. Все тогда получится. А как только в тексте попытаешься какой-нибудь "смысл" обнаружить — все, конец. Два идиота начинают пялиться друг на друга, в зрачки заглядывать и обмениваться мыслями. Это правда страшно.
Монтирую я как раз долго, потому что съемки — процесс варварский, разрушение всех замыслов. А монтаж - реконструкция желаний. "Ассу" я безумно долго монтировал, снял значительно быстрее. Сейчас думаю — неправильно, конечно. Нужно было восстановить какие-то куски. Но это уже записки сумасшедшего, страшно подумать, что я опять увижу на монтажном экране какие-нибудь картинки из "Ассы".
- Но все же — ситуация в стране поменялась, технологии какие-то появились, 3D кругом стали делать.
- Знаете, был такой замечательный писатель-деревенщик, Можаев. Вообще деревенская проза — это великая проза, которую выкинули из истории русской словесности. Так вот, я к Можаеву приставал, когда совсем был пацан: "Что же теперь будет? Брежнев, съезд, одни говорят, Сталина вернут, другие говорят, послабления!". А он: "Ты же взрослый человек, как ты не понимаешь. Это все пена. Ты пиво пил из кружки? Сверху там — помнишь? - пена. Люди нормальные, опытные берут кружку, фьюить! - пена улетает, а они пьют пиво. Зачем тебе пена? Не обращай внимания". Все так называемые изменения в обществе — чистой воды можаевская пена. Ничего ни с чем не происходит, просто формы другие. Был комсомолец, стал олигарх, что изменилось? Просто раньше снимали чаще всего хорошо, а теперь — чаще всего плохо. Хотя сейчас, например, превосходнейшие операторы у нас.
И тридешные очки все эти — уже тоже были. В 50-60-е годы стоял кинотеатр на месте гостиницы "Метрополь", назывался "Стереокино", там все сидели в очках - это очень старая российская технология. Но зачем мне очки? Смотришь "Аталанту" Виго — очень хорошая картина. А какой чудесный режиссер Эйзенштейн! "Иван Грозный", вторая серия, "Октябрь" - грандиозные картины! А "Мы из Кронштадта"? Это величайшая картина мира, какие тут очки! Чушь, пена! Попадаются, конечно, и сейчас режиссеры в России, хоть и исчезают в пенных клочьях. Есть такой документалист в Ростове-на-Дону, Расторгуев, снял "Жар мертвых" и "Дикий, дикий пляж" - настоящее, выдающееся кино, и никакие очки ему не нужны. И нам. Нужно уразуметь: теперь мы работаем в современном кино, в котором уже есть Расторгуев. Хотя очень трудно найти его фильмы, они никого не интересуют, а интересует нас хрен знает что: выйдет ли Киркоров замуж за Галкина и куда они денут Пугачеву. Весь народ готов это обсуждать. А ничего этого нету. Пена.
