Жерар Мортье (Gerard Mortier), всемирно знаменитый оперный интендант, художественный руководитель Королевского театра Мадрида, который представил в Москве скандальную постановку оперы Курта Вайля и Бертольда Брехта "Возвышение и падение города Махагони", рассказал в интервью РИА Новости, какая опера выживет через 2,5 тысячи лет, почему ему нравится Курентзис, за что он не любит Леди Гагу и уважает Абрамовича, и зачем нам кошмары. Беседовала Анна Загородникова.
- Вы представили в Большом театре оперу Вайля и Брехта "Возвышение и падение города Махагони", считающуюся политическим и довольно-таки радикальным произведением. Вы довольны тем, как ее приняли в России?
- Приятнее, когда говорят о моих спектаклях зрители, но должен признать, мне понравилась реакция публики. Знаю, что были зрители, которые покинули зал после первой же части. Но я не был удивлен, это нормально - они были шокированы. Большинству пришедших все-таки понравилось, и я был счастлив.
- У вас есть версия, почему они уходят?
- В отеле я познакомился с девушкой, которая сходила на премьеру оперы в Москве, она была шокирована и ушла с первой части. Она сказала, что в нашем мире и так достаточно мусора, и ей не хочется видеть это на сцене. Но когда вы думаете, что театр отражает только ваши мечты - вы ошибаетесь, потому что в жизни есть и кошмары, и они нам снятся по ночам, и их мы тоже должны отражать. Важно, чтобы люди смотрели постановки и о кошмарах, и о проблемах, и о политике.
- Что теперь будет с постановкой?
- Может быть, поставлю ее опять в Мадриде. Нам предложили исполнить ее в Мексике в Palacio de Bellas Artes и это фантастично, потому что это произведение стоит показать в Южной Америке. Мы также покажем оперу в Греции в концертном зале в центре Афин "Мегаро Максиму", но без моего великолепного оркестра и хора, который был в Москве.
- В этот раз дирижером был Теодор Курентзис. Как вы оцениваете его работу и ваше сотрудничество?
- Он один из лучших дирижеров своего поколения. Это было очевидное преимущество постановки в Москве. Благодаря ему, опера стала более современной, появилась легкая агрессия, модерн. Я рад, что он вернулся со мной в Большой театр, и теперь каждый год будет работать с нами над большими проектами - поставит со мной оперы "Тристан и Изольда", "Дон Карло". Мы знакомы уже пять лет, стали большими друзьями, и я знаю, что он умеет слушать, может воспринимать чужое видение. Он исключительно профессионален - знает барокко, но и разбирается в современной музыке. Не каждый принимает его, и это делает его таким особенным и, конечно, ему нравится очаровывать и демонстрировать то, что он красивый мужчина.
- Вы работали в Бельгии, Франции, Нью-Йорке, десять лет были руководителем фестиваля в Зальцбурге, но везде занимались оперой. В чем были отличия?
- Когда я пришел руководить брюссельской оперой, мне было 38 лет, я собрал воедино мои мечты и представления об опере, обновил и отреставрировал здание, и мне удалось вывести брюссельскую оперу на оперную карту Европы. Зальцбург стал для меня иным, я пришел после 30 лет владычества Херберта фон Караяна, будучи его большим поклонником. Когда мне было 19 лет, поехал его слушать на свои последние деньги в Зальцбург, и даже не мечтал, что стану директором этого фестиваля. Моя революция там была не кровавой, но конструктивной. Париж в моей жизни наименее интересный, я лишь привез Чернякова, Курентзиса. Нью-Йорк очень понравился, там мне хотелось создать что-то в духе антиметрополитена (Метрополитен-опера), построить современный театр, как когда-то Станиславский создал художественный театр в Москве. Я перестроил там здание и нашел на это деньги. Но есть период в моей жизни, о котором мало кто спрашивает.
- Придется видимо мне.
- Он был для меня особенно важным. Я создал фестиваль в старых промышленных зданиях Рура и впервые поставил оперу для рабочего класса, открыл для них искусство по-новому. Работать для людей со скромными доходами было важно, особенно после снобизма Зальцбурга, где собираются богатые люди. Многие думают, что рабочие не воспринимают искусство и это неправда. В моей семье практически не было денег, но папа постоянно читал, а мама часто ходила на концерты, в оперу. Люди должны учиться не для того, чтобы зарабатывать деньги, а чтобы у них была культуры. А теперь упадок культурного образования мы наблюдаем по всей Европе.
- А какова специфика Мадрида и его оперного театра?
- Так как я фламандец, то считаю, что во мне течет испанская кровь. Я бы сказал, что я человек с севера с испанской страстностью. Мадрид консервативен. Публика в Испании настолько же консервативна, как и везде в мире, но мне это не интересно, потому что я хочу открывать и делать зрителей более открытыми. И я тоже в меру консервативен, видите, всегда ношу галстук.
- Как долго вы планируете работать в Королевском театре Мадрида, собираетесь вновь сменить пост?
- Мадридский театр будет моей последней работой в роли художественного директора. Мне сейчас 67, и знаю, что не выгляжу на свой возраст. У меня контракт до 72-х лет, посмотрю, как дальше пойдет. Это интересный, но личный опыт. И все, что я ставлю сейчас, я делаю как бы в последний раз. Вкладываю всю свою энергию и иду так далеко, как могу. Может быть, потом буду читать лекции, не знаю.
- Получается, Вы почти 30 лет занимаетесь оперой. Она сильно изменилась?
- Есть пропасть между классической музыкой и публикой. На радио 85% музыки - поп, и вы больше не слышите Шумана или Мендельсона. Массмедиа уничтожает классическую музыку, не обращая на нее внимания публики. Нигде в Москве нет рекламы прекрасного концерта Берлиоза, но везде мелькает вульгарная, глупая поп-музыка. Мне нравится Боб Дилан, Серж Генсбур, Стинг. Они прекрасные исполнители и у них хорошая музыка, прекрасный ритм. Но я терпеть не могу Леди Гагу (Lady Gaga): она хитрый представитель шоу бизнеса, но не музыкант. Я думаю, что даже у Мадонны музыка лучше, чем у Гаги. Она Гага и этим все сказано. Почему бы не сделать концерт на Красной площади, где бы исполнили девятую симфонию Бетховена? Людям точно понравится, потому что русские любят играть симфонии Чайковского, Шостаковича.
- Опера должна приносить прибыль и быть коммерческой?
- Опера никогда не была прибыльной, и она не должна быть прибыльной, она должна повышать культурный уровень людей. Я думаю, что образование людей - забота государства, потому что на это требуются большие деньги. Частный рынок может быть хорошим помощником, но он нацелен на получение прибыли. Если я смогу уговорить Абрамовича вложить средства в Большой театр - было бы замечательно, но он вкладывает деньги только в то, что могло бы принести ему обратную прибыль. Мне, правда, понравилось, когда он открыл "Гараж" и пригласил прекрасного художника Кабакова. Мне кажется, должна быть комбинация государственного и частного. Я хочу, чтобы опера была для всех, чтобы любой мог прийти в театр. Публике надо постепенно к ней привыкать.
- Вы задумываетесь о будущем оперы?
- Думаю, настанет момент, когда опера как форма искусства будет использовать что-то из прошлого, но принципиально изменится. Мы же не ставим сейчас греческие трагедии, но они играют свою роль. Я верю, что спустя время, с приходом новых технологий, мы не будем ставить оперу в классическом стиле. Останутся лучшие: Моцарт, Верди, Вагнер, Монтеверди, может, Глюк, всего 20 опер, и их будут играть 500 лет. Опера станет исторической формой искусства, но она останется. Я верю, что будут инсталляции с музыкой и это неплохо, это жизнь.
- Какая точно опера выживет?
- Через 2,5 тысячи лет "Дон Жуан" Моцарта будет, не знаю, может на другой планете, но эта опера выживет.
