Двадцать лет назад в России произошло уникальное событие: в эйфории расставания с коммунистическим прошлым приоткрылись архивы ЦК КПСС. Вот и мне, двадцатилетнему журналисту "Комсомольской правды", предоставили тогда, в 1991 году, доступ к архивам цекистского отдела культуры. Мне удалось почитать посольские доносы на Аксенова и Плисецкую. Никакого личного компромата там не было - документы изобличали только дипломатических чиновников с их убогой "бдительностью" и "ответами на провокации". Майя Михайловна впоследствии даже использовала в своей книге воспоминаний мою маленькую газетную публикацию на эту тему.
"Архив - это всегда бомба!" - восклицал мой редактор в газете, требуя все новых разоблачений. В первые недели предполагалось, что архивы КПСС и КГБ вообще будут полностью переданы на некое государственное хранение, где станут доступны исследователям. Сейчас, с высоты нашего собственного, да и мирового опыта эти ожидания кажутся наивными. Но тогда этого опыта у нас не было.
Новая власть в 1991 году еще не дала понять, что в знакомом со школы понятии "буржуазно-демократическая революция" упор в нашем случае уже скоро будет сделан на прилагательном "буржуазная". Все ждали не столько капитализма, сколько демократии. Единственной моделью революционного поведения был 1917 год. А по советским книжкам все знали, что революционный матрос Марков тогда вроде бы опубликовал документы царской дипломатии. Значит, и нам надо не отставать - власть-то новая.
И пошли бесконечные заседания всяких общественных комиссий и комитетов при тогдашнем главе Историко-архивного института - "прорабе перестройки" Юрии Николаевиче Афанасьеве. Темы для обсуждения были несколько идеалистическими - например, выяснялось, сразу будем принимать все архивы КГБ или по очереди и выборочно, силами студентов? В итоге дальше разговоров дело не пошло.
Архивы КГБ так и остались закрытыми для обычных смертных, да и в ЦК открыто было далеко не все. Секретность не была снята не только с вещей, связанных с военными делами или со спецслужбами. Даже материалы административного отдела, занимавшегося все еще интересовавшим тогда всех Чернобылем, а заодно и другими катастрофами, до конца восьмидесятых почти не предававшимися гласности, были по-прежнему закрыты. Для российских журналистов приоткрылись вещи, интересовавшие перестроечную общественность и уже в целом известные, - скажем, материалы "партийного руководства" культурой. Ну, а иностранцам дали почитать, например, компромат на бывшего шефа итальянских коммунистов Пальмиро Тольятти, в свое время равнодушно отнесшегося к судьбе итальянских военнопленных времен второй мировой в советских лагерях. Эти публикации тогда внесли свой вклад в поражение бывшей компартии на выборах в Италии, за которым последовал неудержимый рост могучего новичка в итальянской политике - Сильвио Берлускони.
Сейчас понятно, что публикаторы той поры страдали болезнью всех начинающих исследователей, - люди торопились выложить на бумагу самые страшные факты из прежде секретных архивов. У них не было ни времени, ни желания "вмонтировать" эти факты (расстрелы, доносы и т.д.) в более широкую панораму бытовой жизни, и прежде доступную через открытые архивы. В итоге картина советской истории получалась очень мрачной, и эту черно-серую палитру до сих пор и использует в своих работах большинство авторов современных книг. Особенно это касается западных исследователей, читатели которых уже привыкли при слове "Россия" ожидать какой-нибудь кошмарной истории.
На самом же деле в российской истории двадцатого века, как и почти в любой истории, кошмар вплетался в события обычной жизни, в которой было свое место и для счастья, и для творчества, и для многих других хороших вещей.
Приведу актуальный нынче пример с капитальной перестройкой города Сочи в тридцатые годы. Товарищ Сталин на пару с давно уже облюбовавшим те места "первым красноармейцем" Ворошиловым поставили тогда задачу - превратить Сочи в образцовый курорт для всех советских людей. Недавно историко-архивный журнал "Родина" рассказал, как осуществлялся этот "Олимпстрой-34" и что в нем получилось, а что нет. Как всегда, картина смешанная: курорт и вправду заработал, а энергичный "хозяин города" получил чрезвычайные полномочия вплоть до права арестовывать проникших в Сочи нежелательных лиц. Но в итоге и сам не избежал ареста и гибели, когда из мацестовских ванн так и не удалось изгнать раздражавшее начальство зловоние. Что поделаешь: недоделки - обычный элемент советской экономики, где нужно было не продать, а отчитаться.
Подобное целостное, многоцветное видение прошлого дается только с образованием и опытом. Может быть, мне повезло, что тогда, в 1991 году, мне в руки вместе с посольскими доносами на Плисецкую не попали, скажем, материалы о ее конфликте с балетмейстером Большого театра Юрием Григоровичем. Это теперь мне ясно, насколько неоднозначен и драматичен был этот конфликт. А тогда легко было пойти по пути упрощений.
Интересно, а как отразится в будущих исследованиях наша эпоха? Увы, архивисты не настроены оптимистично. "Ситуация с хранением документов в стране очень плохая. А ведь тут принцип простой: не будет документов - не будет истории",- считает директор Историко-архивного института Александр Безбородов.
Сталинская система, при всей своей жестокости и маниакальной страсти все засекречивать, фиксировала свои действия очень подробно, это одна из немногих вещей, за которые эту систему можно поблагодарить. Катынский расстрел, например, был первоначально "выслежен" архивистами в конце восьмидесятых годов по архивам конвойных войск. Система фиксировала все: куда и сколько было отправлено вагонов, сколько люди получили пайков, сколько одежды и т.д. 22 тысячи польских военных в этой системе просто не могли сгинуть бесследно, "сбежать в Маньчжурию", как тогда шутливо выразился Сталин. Даже вроде как переставшие быть нужными архивы уничтожать было нельзя. Кроме жестких норм хранения, любителей сжечь старые бумаги останавливал вызывавший холодок между плечами вопрос: "Ты что там, скрываешь что-то?"
Хрущев, придя к власти, озаботился уничтожением изобличавших его бумаг, но замести все следы не удалось и ему. Если приговор выносила, скажем, "тройка" с его участием, все тотчас же становится ясно. Спрятать преступные приказы в той системе оказалось почти невозможно.
"В девяностые годы огромная часть экономики ушла в частные руки, и архивы перестали вести аккуратно,- объясняет ректор Российского государственного гуманитарного университета Ефим Пивовар. - Много бумаг и аудиозаписей было просто уничтожено". Тяжелая ситуация складывается и в действующих федеральных архивах: часто зарплата хранителей не достигает и 10-12 тысяч рублей. Между тем во вновь открываемых архивах частных фирм зарплаты достигают 40 тысяч рублей. Ясно, куда будут перетекать кадры. Ясно и то, что кто-то из нищенствующих архивистов может поддаться искушению и повторить опыт девяностых годов с "привилегированным доступом" для платежеспособных клиентов.
Подводя итог двадцатилетию "приоткрытия" архивов, можно сделать вывод: не все вышло так, как мы тогда надеялись, но не все и так плохо, как утверждают нигилистически настроенные дилетанты. Полностью открытых архивов не существует нигде: даже в США газеты то и дело сообщают о рассекречивании архивов по той или иной теме, хотя в соответствии с законом о свободе информации эти фонды должны были быть рассекречены 20-30 лет назад. Архив - это всегда большая политика, а там где начинается большая политика, законы вдруг становятся очень гибкими.
А вот чего общество имеет право требовать уже сейчас, так это сохранения той истории, которая делается у нас на глазах. Несохранение архивов - это очень плохой признак. Не только и не столько потому, что тот или иной начальник что-то скрывает. Если государственного чиновника не беспокоит его место в истории - значит, он плохо работает. Значит, он соотносит свои действия не с судьбой государства, а с личными интересами или интересами ведомства, клана, фирмы. Отношение к истории - хорошая лакмусовая бумажка для проверки личных приоритетов.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
