Динамика восприятия Барака Обамы – отличная иллюстрация того, как работает американский политический процесс, и наглядный пример того, что американцы прощают политикам, а что – никогда.
Когда только Обама вспыхнул новой, яркой звездой, некоторые американцы, тихо правда, говорили: он не смог бы стать президентом, если бы не Буш, чья политика доконала и левых, и правых, и внутри страны, и снаружи. Обама пришел на фоне раздражения и разгорающегося экономического кризиса. В него были помещены все надежды, что уже чревато серьезными последствиями для политика – чем выше надежды, тем глубже потом разочарование, не случись какого-нибудь чуда Ренессанса.
Цвет кожи в данном случае играл на руку и безмерно вдохновлял: Америка внезапно осознала, что она преодолела один из самых глубоких и застоявшихся своих комплексов. Она оказалась готова вознести чернокожего выходца из среднего класса на высший пост в государстве – решение, которого сами избиратели не могли ожидать от себя еще лет 30-40, как многие признавались.
Команда, да и сам Обама активно играли на всем этом почти год. Сначала – символика объединителя и примирителя, Библия Линкольна на инаугурации – прямой намек не просто на сохранение и объединение страны, но и на искоренение рабства. Хотя любому историку известно, что в реальности проблема равенства была решена лишь к 70-80-м годам XX века под влиянием изменившихся социальных взаимоотношений, бурных выступлений 1960-х и вхождения мира в новую модель бесклассовых обществ и всеобъемлющей толерантности.
Главным тезисом был небезызвестный слоган "да, мы можем", так же подчеркивающий "простое" происхождение Обамы (напомним, часто обвиняемый в простонародной непосредственности Буш – элита Новой Англии в четвертом колене). Что опять же пересекается со знаменитым пассажем Линкольна, пришедшего в Белый дом со словами "Я живое доказательство того, что любой из ваших детей может надеяться войти сюда".
Затем администрация воззвала urbi et orbi, давая понять, что и во внешней политике во главу угла будет поставлено равное партнерство, взаимовыгодное сотрудничество и постепенное сворачивание односторонней милитаристской активности. После Буша мир востребовал нового лидера со всем пацифистским пылом, не постеснявшись даже присудить авансом нобелевскую премию.
Но вскоре обнаружились две проблемы. Первая, оказалось, что пламенных речей в Каире и Праге – маловато. Другие страны и регионы имеют свою логику развития, и будь они хоть трижды очарованы новым президентом США, у них есть собственные национальные интересы и ограничения, которые заставляют местных лидеров действовать по своему усмотрению или в рамках складывающихся обстоятельств.
Проблема вторая – ограничения самих Соединенных Штатов. Как бы ни относился к инициативам администрации мир, избирать президента будут американские граждане, которые, конечно, были в восторге от планов закрытия Гуантанамо, но вовсе не мечтали о том, чтобы заключенных разместили у них под окнами.
Однако вскоре тема отступила под натиском еще более насущного. Становилось очевидным, что социально-экономические проблемы внутри Америки глубже и масштабнее, чем казалось поначалу. Тот факт, что они – прямое наследие Буша, никого не волновало. Нация не обращается к ошибкам прошлого, она оценивает эффективность правителя по его делам в настоящем и тому, какое он задает ощущение будущего.
Пакет экономических стимулов, проведенный через Конгресс, напомнил о Франклине Д. Рузвельте. Именно его имидж начали примерять Обаме, однако довольно быстро стало понятно, что муссировать тему все же не стоит. Если величие Рузвельта как личности неоспоримо, то его действия по спасению экономики США в годы Депрессии до сих пор остаются предметом споров. Особенно два базовых вопроса: активное воздействие государства на экономику, конец которому в целом положил только Рейган, а главное – эффективность этого воздействия. Что стало ключевым фактором американского подъема в те годы, – действия Рузвельта или обстоятельства Второй мировой войны, – еще дискутируется.
Экономические шаги (включая неоднозначную реформу здравоохранения, породившую разную реакцию политиков и штатов), сопровождаемые словами о скором расцвете, мгновенно отразились на Обаме, фактически заперев его в ловушке. У одной группы избирателей он вызвал настороженность тем, что продвигал меры государственной поддержки частного сектора, включая финансовый. То есть помог финансовым воротилам, самим отчасти и спровоцировавшим кризис. У другой – тем, что желая увеличить финансирование инфраструктуры и расширить получателей социальной помощи, прослыл едва не социалистом.
Таким образом, стремясь к балансу и справедливости, Обама на самом деле породил первые признаки разочарования и у тех, кто недолюбливает государство в экономике ipso facto, и у тех, кто наоборот склонен эту помощь одобрять. Но довольно быстрое восстановление экономики сглаживало противоречия и наполняло сердца избирателей и членов администрации надеждой, давая последней возможность произносить вдохновенные речи.
Америка неравнодушна к высоким речам. Это не наивность, упрекнуть американскую нацию в наивности было бы неправильно. Это скорее детская непосредственность в хорошем смысле слова; способность к чистым, не омраченным подозрением о "двойном дне" и подвохе эмоциям, которые окрыляют и придают сил. Но национальное простодушие прекрасно уживается с другой чертой – чрезвычайной практичностью. С восторженным придыханием внимая речам на митингах и фестивалях, американцы хотят, вернувшись домой, обнаружить реальные факты улучшения своей жизни. А именно это избиратели перестали обнаруживать с прошлого года.
Недавний скандал вокруг госдолга и заимствований, как показали опросы, повредил в первую очередь репутации конгрессменов, но и имидж президента пострадал. Много разговоров, мало действий.
День спустя после того, как S&P понизил кредитный рейтинг США, Обама вышел с публичным обращением и сказал: ничего не произошло. Дескать, "неважно, что говорит какое-то агентство, важно, что мы всегда были и будем страной AAA". Нет, произошло. Были – да, но будут ли Штаты такими же, как многие десятилетия прежде, – вопрос. И говорить людям, что ничего не случилось, по меньшей мере, неуместно. Разговоры не заменяют решений.
Из президента-объединителя Обама превращается в президента-успокоителя нации. Однако для этого нет пока ни оснований, ни средств. Упертые конгрессмены возникли не из воздуха; они – следствие и проявление настроений избирателей. Следовательно, надо говорить с избирателями и начинать масштабные действия. Великий президент должен быть великим американцем. Не великим демократом или консерватором, а именно американцем.
Но о чем говорить и как действовать – и есть самый трудный вопрос. Мощь Америки по-прежнему неоспорима, но уже не безгранична. Куда двигаться дальше и как, какова должна быть роль государства в новой реальности – на эти фактически экзистенциальные вопросы предстоит отвечать нации в ближайшие годы.
У Обамы еще есть время не только восстановить доверие, но и войти в историю. Американские исследователи полагают, что с точки зрения избирательных перспектив самые главные для любого политика – последние 7-8 месяцев перед выборами. Какими окажутся настроения в этот "сезон", такими будут и результаты голосования. Поэтому ни недавней схватке в конгрессе, ни даже мастерской ликвидации Бен Ладена не стоит придавать серьезного значения. Все быстро забудется, критический же отсчет начнется для политиков с зимы-весны. Именно тогда жизненными станут такие цифры, как число созданных рабочих мест, индекс потребительской активности, размеры налогов и социальных отчислений.
Обама хорошо начал – он четко знал, с каким посылом идти к избирателю, что ему предложить и чем воодушевить. Но затем красивые планы столкнулись с не столь волшебной реальностью и потребовали нового масштаба действий. Именно перед этими обстоятельствами личность президента пока пасует. А как говорил американский историк, настоящим президентом становится тот, у кого есть идеалы и великие цели, кто знает, куда он хочет вести страну и нацию. В качестве примера президента без великих целей Артур Шлезингер приводил Джимми Картера, за четыре года которого никто так и не понял, "куда он пытался вести страну". Притом что во внешней политике достижений было немало.
И здесь начинается самое трудное. Важно не просто знать, куда ты ведешь страну, важно чувствовать настроение народа и одновременно предвосхищать его. Отвечать чаяниям избирателей и в то же время формировать их. Только президент, способный, с одной стороны, прочувствовать глобальную тенденцию, а с другой, - угадать направление движения своей нации и выбрать для нее наилучший путь, поистине войдет в историю.
В противном случае про Обаму можно будет сказать, как в свое время про одного римского императора: "Любили и уважали его больше, когда он принимал власть, чем когда стоял у власти". И сравнивать его станут не с Линкольном или Рузвельтом, а скажем, с Гувером или Тафтом.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
