Ольга Галахова, театральный критик, главный редактор газеты "Дом актера" – специально для РИА Новости.
В афише "экспериментальной программы" нынешнего Чеховского фестиваля значится только один спектакль – "Город.ОК", поставленный Владимиром Панковым (режиссером, музыкантом, создателем собственного театра – Студии SounDrama). Ставился совместно с американскими актерами, которые, правда, прошли русские университеты. Других экспериментов нет.
Чехов и Ирвинг
С американцами история такая – они окончили Школу-студию МХАТ, вернулись в Америку и решили не разбегаться кто куда, а остаться вместе. За океаном создали Шестую Студию МХАТ и настаивают в Новом Свете на правах репертуарного театра. Так что Панков работал в этом проекте с особыми американцами, много знающими и о России, и о русской культуре, способными отозваться душой, например, на столь сложного писателя, как Салтыков-Щедрин, прозу которого использовал в спектакле "Город.ОК" Панков, неожиданно соединив "Историю одного города" с прозой Вашингтона Ирвинга "История Нью-Йорка".
Этот спектакль является ко-продукцией Чеховского фестиваля и панковской Студии. Похоже, что Володя занял место любимчика в ареопаге избранных режиссеров у этого престижного теафорума. Год назад именно Панкову генеральный директор Валерий Шадрин доверил в год чеховского юбилея совместный проект спектакля "Свадьба" в Театре им. Янки Купалы (Минск, Беларусь). В этом году, как уже сказано, Панков единственный представляет экспериментальное направление на чеховском фестивале.
Надо признать такое предпочтение совершенно справедливым. Увы, за последнее десятилетие у нас поле театрального эксперимента, рискованного поиска в театре опасно сузилось. Буквально на пальцах одной руки можно сосчитать тех, кто не боится ступать на неизведанные территории, которые в эпоху постмодерна все сложнее и сложнее обнаруживать. Современные художники, ступающие на эту стезю, не столько бросают вызов традиции, как это делали классики авангарда, сколько одиноко роют свою глубину, не зная, что обнаружат в этом "геологическом" погружении.
Музыкант Панков
Панков, создатель коллекции древних инструментов, путешественник по деревням и весям, собирающий фольклор, – и есть тот тип новатора, которому архаика необходима для познания. Он вслушивается и в тот звук, который агрессивно заглушает мир сегодня, и в тот, который живет несмотря ни на что в голосах деревенских старух, уцелев таинственным образом со времен до Рождества Христова.
Любой спектакль Панкова – это массив звука, вбирающий в себя самые разные музыкальные пласты, от классики до поп-музыки, но всегда растворенный в славянском плаче. Этот плач может быть окрашен отчаянием, как, например, в спектакле по поэме Марины Цветаевой "Молодец" (русско-французский проект со Студией SounDrama), или страхом хора перед искушением человека разной нечистью, как в трилогии по Гоголю, или охвачен ужасом от созерцания бытия современного человека в спектакле "Переход".
Слова для Панкова – ноты, а текст – повод для хоровой полифонии. Полис давно пал, а с ним пал и хор, который всегда выражал голос этого самого полиса. Панков же упорно, ценой каких-то невероятных внутренних усилий, ищет не просто новый синтез звука и слова, а именно то, что можно сложить сегодня в общность. Плач, отягощенный пережитой трагедией цивилизации, плач по плачу, плач о конце истории, конце мира, безысходный, надрывный, разрастающийся до симфонии крика.
Русско-американский проект "Город.ОК" – еще одна полифония такого "крика" о мире, который потерял представления о добре и зле. Взяв в союзники в литературе Салтыкова-Щедрина и Вашингтона Ирвинга, Панков не сделал добротной инсценировки. Ему нужна партитура, а не драматургия, поэтому сценарий занял страниц пятнадцать текста.
Город Глупов
С одной стороны Америка, с другой – Россия. С одной стороны монах с ночным фонарем застрял в российской грязи, с другой – американка, символизирующая статую Свободы, с похожим фонарем, каким-то тусклым, словно засиженным мухами. Колпак Санта Клауса быстро меняют на шапку-ушанку. Два мира разделены на сцене водой, но водораздел не мешает заходить на территорию друг друга. Русские порой говорят по-английски, американцы по-русски. Титры даются подряд – и к русской речи тоже. Слово звучит то в джазовой обработке, то в стиле кантри, то отстукивается степом, то переводится в наш славянский плач, распев, речитатив. Звучит даже "Беловежская пуща". Колонисты и справа, и слева.
Губернаторы Нью-Йорка и градоправители города Глупова отличаются лишь оттенками проходимства. У Ирвинга один из губернаторов прозван тупоголовым, "что большой комплимент его мыслительным способностям", а у Салтыкова-Щедрина сильные мира сего аттестуются как угрюмые идиоты, воры-новаторы. Один из деятельных негодяев, Фердыщенко, выведен на сцену. Между ним и его американским коллегой нет глобальной разницы. Они даже вдвоем влезут в одни штаны, чтобы оптимистично шагать по умирающей земле. Но шагать дружно вдвоем не получается, спотыкаются, падают. Не могут ни вместе, ни порознь.
Тут выступает жертвой какая-нибудь чужая территория, на которой экспериментируют из-за рубежей с двух сторон. Такой землей, отданной на поругание, и является, вероятно, Белоруссия. Песня "Беловежская пуща" поется издевательски, потому что слова "Заповедный напев, заповедная даль, свет хрустальной зари, свет, над миром встающий", вставлены в другой ландшафт – непролазной грязи, тьмы. Усиливается этот эффект еще и тем, что горланят песню те, кто эту территорию делит.
В этих действиях нет никакого смысла, кроме того, чтобы бессмысленному придать смысл. Мелькнет сюжет, как Фердыщенко принудит молодую замужнюю Алену Осипову к сожительству. Ее положат при всех на железную кровать, на миру попользуют "под музыку" и тут же бросят.
Воюют слева, воюют справа, но бьются сами с собой и оттого устают. Но в этой битве земля оскудевает, гибнет что-то существенное в человеке как таковом. На сцене бродит не народ, а побитая стая, у которой вожаки не знают, куда и зачем идти.
Ближе к финалу сцену освобождают от скупой бутафории, предметов. Вся земля превращается в общее месиво из грязи, мутной воды и груды тел, похожей на павшего Лаокоона.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
