Анатолий Королев, писатель, член русского Пен-клуба - для РИА Новости
2 июля 1961 года Эрнест Хемингуэй застрелился прямо на веранде своего семейного дома в городке Кетчум: вышел ранним утром с винтовкой, скинул сандалию с правой ноги, уперся прикладом в пол и, опустив подбородок на ствол, нашарил большим пальцем ноги курок.
Молодой читатель не поверит, но от нас, советских людей того времени, факт именно самоубийства писателя был фактически скрыт, и я узнал об этом, уже окончив школу, в университете, лет через пять, из монографии биографа И.Кашкина. И это молчание весьма показательно.
Дело в том, что американец Хемингуэй был кумиром тогдашней интеллигенции, культовой фигурой эпохи, любимцем отечественной прессы, даже компартия сделала его нашим человеком в Америке. В США и в помине не было такого культа писателя, какой был в СССР.
Фотографии Хэма (так панибратски называли американца русские поклонники) красовались чуть ли не в каждом продвинутом советском доме, как знак избранности и шика: загорелый бородач в грубом свитере, широкая улыбка, крупные молодые зубы охотника, открытый лоб, прищур человека привыкшего к африканскому солнцу.
Его внезапная – да еще такая - смерть выглядела чуть ли не подрывом советского образа жизни.
Почему?
Тут нужно оглянуться на судьбу Хемингуэя в России.
Бородачи-победители
Долгое время Хемингуэя знали лишь знатоки. Его самые первые знаменитые книги "Фиеста", "Прощай, оружие!" были переведены еще в середине тридцатых годов и не вызвали никакого ажиотажа, а в послевоенные годы кумиром номер один у нас был Эрих Мария Ремарк. Читатели бредили его шедевром "Три товарища".
Но в 1959 году все переменилось.
К власти на Кубе пришли бородатые повстанцы во главе с Фиделем Кастро. Они свергли проамериканский режим диктатора Батисты и – надо же! – решили строить социализм. И где? Под носом у самой Америки. Остров Свободы в считанные дни надолго стал главным событием русской жизни, именами Фиделя и Че Гевары бредила романтическая советская молодежь.
Мощная харизма двух бородачей-победителей еще более усилила эффект разорвавшейся бомбы.
Больше того, в кубинской революции, совпавшей с динамичным режимом волюнтариста Хрущева, многие увидели романтическое эхо большевистской революции 1917 года, и даже оправдание сталинской мясорубке: смотрите, а ведь, не смотря ни на что, мы снова стали примером для всего мира, кубинцы выбрали социализм… Именно на этой кубинской волне нобелевский лауреат Хемингуэй (который по прихоти судьбы жил в те годы как раз на Кубе, недалеко от Гаваны, на ферме Финка Веджиа) стал символом, амулетом, фетишем, тотемом – да кем угодно! - той всеобщей влюбленности в революцию бородачей. А поспешный выпуск двухтомника его прозы поддержал сенсацию той победы.
Фотография Кастро и Хемингуэя обошла все газеты и журналы. Нобелевский лауреат придавал респектабельность перевороту.
Без галстука
У Хемингуэя борода в духе Карла Маркса теряла свой дикий, пугающий вид и приобретала цивилизованные черты модной стрижки. А свитер бросал вызов костюму и особенно галстуку – этой униформе советского бюрократа. Раскованность, небрежность, непокорность, стильность – вот что символизировал и внушал бородач в свитере. Вот оно! Хэм стал воплощением нового стиля жизни. Не содержания, а именно формы.
Помню по себе – вдруг стало стыдно носить галстук! К черту эту удавку, вон петлю с шею. Хватит кланяться.
Что ж, на первый взгляд наш Хемингуэй вполне годился на роль тогдашней антиамериканской звезды. Он был всемирно известен. Он презирал буржуа. Ненавидел фашизм. Бился с оружием в руках в годы Первой и Второй мировой войны. В Испании поддерживал республиканцев. Воевал против диктатора Франко. Наконец, принял у себя дома одного из советских вождей - Микояна. А о том, что коммунизм Хемингуэй тоже не жаловал, или о том, что уже через год он бросил "остров свободы" (где жил с 1949 года) и вернулся в Америку, у нас предпочитали умалчивать.
Между тем это был весьма опасный магнит.
Туда, где пахнет жареным
На роль духовного лидера он был негоден, хотя личной вины его в том, что он так полюбился нашей интеллигенции, разумеется, никакой нет. Главной чертой Хемингуэя была экзистенциальная тяга к смерти, которая ему передалась с кровью отца Кларенса Хемингуэя, тоже покончившего с собой.
Уход отца потряс душу сына.
Главной опорой его юности была именно крепкая дружба с отцом, который приучил Эрнеста к рыбной ловле, к скитаниям по багряным лесам Мичигана, к охоте с ружьем. Вот он - начальный пункт, где душа молодого чуткого и ранимого человека получила первое пулевое отверстие. Он приходил в этот лесной храм убивать. И достиг в стрельбе отличнейших результатов: мог поразить с лету утку, летящую в ночном небе, или поразить в глаз бобра, который купался в ручье. По сути, на той успешной охоте молодой Хемингуэй обручился с жертвой и пристрастился к вкусу смерти, пронеся это страстное запойное чувство и дальше.
В те годы у писателей Америки не было никакой особенной славы. Кумирами американцев были голливудские кинозвезды, а вовсе не Френсис Скотт Фицджеральд или Генри Джеймс.
Казалось, у молодого крепыша из провинции не было никаких шансов стать знаменитым, но его тяга к смерти сработала. Когда в Европе разразилась Первая мировая война, провинциальный журналист Эрнест почувствовал: вот уж где по-настоящему пахнет жареным, и сделал все, чтобы добровольцем попасть на фронт. Но у него было слабое зрение, и в строй Хемингуэя не взяли. Тогда он добился возможности стать шофером санитарной машины Красного Креста, и не мытьем так катаньем оказался наконец в Италии, в глубоком тылу, в окрестностях Милана.
Тыл никак не устраивал Хемингуэя, и он добился отправки в самое пекло, на передовую линию итало-австрийских боев, к реке Пьяве, где в конце концов действительно угодил в переплет и был ранен взрывом пехотной мины: на операционном столе в палатке из него извлекли 200 осколков. Три месяца он пролежал в госпитале, где влюбился в английскую медсестру Агнесс….
Вот тут-то, в январе 1919 года, и грянула слава – доброволец Эрнест Хемингуэй оказался первым американцем, раненным на Первой мировой. На фоне той диетической прессы Хемингуэй сразу стал национальным героем, о нем раструбили газеты, сам король Италии лично вручил ему медаль "За доблесть" и "Военный крест".
Дома его встретили с фанфарами.
Смерть на подмогу
Хемингуэй расчетливо распорядился полученной славой, в 1921 году он подписал с газетой Toronto Star беспрецедентный контракт на серию репортажей из Парижа.
Подруга таланта (смерть) снова пришла ему на подмогу: он написал свой знаменитый роман "Прощай, оружие" (1929). В поисках стиля повествования Хемингуэй не стал мудрить, а принялся писать, как писал для газеты, по-репортажному скупо, строго, документально, без всякого вымысла.
Эта манера гениально совпала со стоическим духом тогдашней эпохи.
Роман имел небывалый успех в США и в Европе. Тридцатилетний писатель стал знаменит и богат. А на горизонте уже занималась заря Второй мировой войны. Он встретил ее сначала в Испании. Где, видимо, уже пустил оружие против людей. Затем, вернувшись в Америку, оборудовал свою яхту "Пилар" для охоты на немецкие подводные лодки. А в 1944 году, после открытия Второго фронта, уже штурмовал Париж, возглавив отряд французских партизан.
Мир после Второй мировой войны Хемингуэй встретил враждебно, слава нуждалась в топливе, и он искал ее в экстремальном образе жизни: виски, скандалы, новые и новые жены, дети, долгие путешествия в Африку, где он убивал львов, антилоп, леопардов, охотился на слонов и носорогов.
В 1954 году Хемингуэй получил Нобелевскую премию за роман "Старик и море", где главным лакомством снова стала смертельная охота старого рыбака Сантьяго и гибель исполинской рыбины, которую рыбаку удалось прикончить после многодневной гонки, подтянуть ее к лодке, повернуть к берегу, но.… Но спасти добычу не удалось, тушу до костей обглодали акулы и птицы.
Есть что-то зловещее в этом образе роковой победы, которая завершилась исполинским скелетом в кровавых лохмотьях.
Вышел из моды
Сегодня Эрнест Хемингуэй занимает весьма скромное место в сознании россиян, можно даже сказать так: Хэм практически забыт.
У знатоков ныне первым номером американской литературы числится великий Фолкнер, а популярность книг Фицджеральда у молодых дам несравнима с документальным стилем Хемингуэя. Аскетизм вышел из моды.
Успехи Кубы, живущей по карточкам, зачеркнуты временем, бородатый старец на экране ТВ ни капли не похож на молодого Фиделя, только один Че Гевара еще остался русским кумиром, потому что был убит в самом расцвете своей молодости и потому не состарился.
Мы узнали мир. Экзотическая Африка с Килиманджаро уступила пальму первенства хотя бы Турции и Египту, а Ямайку вместо Кубы выберут все, кто может слетать отдохнуть на острова в Карибском море.
Галстук-петля вернулся на шеи поколения Пи.
Свитера в гостиных и конторах больше не модны.
Продвинутые слои общества кровавому мясу предпочитают растительную диету, а носить натуральные меха приличным женщинам вовсе не к лицу.
Хемингуэй любил сравнивать творчество писателя с айсбергом, где видна только макушка махины, а все прочее скрыто в воде… Увы, айсберг перевернулся, Титаник успеха лег на океанское дно и оброс бородищей водорослей.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
