Как-то совпало: сперва в Галерее на Солянке – выставка, посвященная Александре Петлюре, потом открылась выставка альтернативной советской моды в "Гараже", наконец, как будто все это придумано было нарочно, в Театре.doc сыграли премьеру "Сквотов".
Спектакль, правда, назвали так, что не сразу догадаешься, о чем это – "89-93". А это – годы, в которые развернулась в Москве, в Петербурге жизнь художников, обустроившихся в брошенных, пустующих квартирах. Цена квадратного метра в столицах тогда еще не поднялась главою непокорной выше Александрийского столпа, дома выселялись, но инвесторы не спешили разворачивать свое долевое строительство и т.д., и т.п.
Квартиры заняли художники. Как любознательные буратино, они заглянули в один брошенный подъезд, в другой, поднялись по темной лестнице, отогнули гвоздь, другой, покрутили ключом в старом замке, дверь щелкнула и распахнулась, а за нею – старая московская квартира, наверное, коммунальная, много никому не нужных, брошенных вещей, которые и стали материалом для их будущих революционных инсталляций и объектов, прославивших позднесоветское актуальное искусство на весь мир...
Не случайно, наверное, у Георгия Литичевского, одного из героев тогдашних сквотов, хозяев полуофициальной жизни – и в смысле захвата пустующих квартир, и жизни в искусстве, тоже еще андеграундной, то есть еще не перекочевавшей из квартир в ярко освещенные галереи (самих галерей в Москве тогда еще не было), так вот – одним из сквозных персонажей Литичевского стал именно Буратино. Одна из первых его выставок так и называлась – "Многоликий Буратино".
Об этом – спектакль Руслана Маликова.
Конечно, это не было массовым явлением, но явлением – было.
Кто видел, кто знает Петлюру, не сразу скажет, кто он, этот странный человек, персонаж, с растрепанными волосами, одетый в пальто то ли 1930-х, то ли 1950-х (а может все это – ультрамодное и страшно дорогое, от Ямамото?), шумный, вылезающий, если приехал на авто, из старенького микроавтобуса "фольксваген", ярко раскрашенного, в отличие от него самого, одетого преимущественно в черное.
Коллекционер, без которого теперь не обходится ни один проект, которому надобны платья, костюмы с 1920-х по 1980-е? Художник, из этих своих коллекций с профессиональными, да даже и непрофессиональными актерами за одну репетицию складывающий короткий спектакль – о булгаковской, зощенковской, до-, военной и послевоенной Москве? One-man-show?
Сквота на Петровке, где вокруг Петлюры бурлила на рубеже 1980-1990-х жизнь, конечно, нет уже, там – ресторан и вип-парковка Высоко-Петровского монастыря. Воспоминания – остались. Петлюра – вот он, кажется, такой, как прежде, энергия – бурлит, фантазия работает, дайте ему точку опоры – и он перевернет Землю.
Двое уже названы, Петлюра и Литичевский. Их было много. Еще, конечно, Острецов, Звездочетов, Бартенев – тоже. Петлюра многими воспринимался в неразрывной связи с пани Броней, полубезумной старушкой, которая с удовольствием примеряла все его сумасшедшие наряды.
Один из показов мод устроили во дворе на Тверском бульваре, "за спиной" нынешней галереи "Зураб". Иностранные фотокорреспонденты, толпа приглашенных, хотя, конечно, никаких пригласительных не было и в помине, все, как обычно тогда – по цепочке, каждый приводил с собой знакомого, таких знакомых и знакомых знакомых и знакомых знакомых знакомых набился полный двор, не протолкнуться. Пани Броня не хуже Водяновой, Петлюра – дирижирует, подгоняет, выгоняет, озабоченный, кричащий...
В "Доке" - теснота, как тогда – во дворике на Тверском. Как, наверное, в тех квартирах. Где они жили-были... Истории, похожие на сказки, такие же неправдоподобные, часто – дурацкие. В какой-то момент неготовый еще спектакль решили показать его героям. Те посмотрели, им не понравилось, ругались. Часть этих недовольных слов включили в окончательный вариант "Сквотов". Известно: люди редко узнают себя, когда их показывают со стороны. Помню, Виталий Яковлевич Вульф, прослушав очередную пародию на себя, удовлетворенно отмечал: "Не похоже". Ну, да, картавят, но это же – не главное, говорил он.
В "Сквотах" происходит нечто похожее. Начинается – с "повторения" одного легендарного перформанса тех, легендарных лет, художник выливает себе на голову тазик с, извините, мочой. Артист на сцене долго готовится, долго раздевается, долго, очень долго собирается с силами. Все, кто в зале сидит, вроде бы понимает – в театре не должно быть ничего настоящего, в театре ведь никто никого не убивает, значит и в тазике – просто разведенная желтоватая водичка, однако зрители ежатся, многим – не по себе. Когда все случается, кто-то из зрителей порывается выйти или даже уходит из зала.
Были, конечно, и менее радикальные опыты, некоторые из них тоже вошли, включены в рассказ "о времени большевиков". Актеры – как будто бы и не актеры, больше похожи на студентов-исследователей, на производственной практике, вроде археологов, откапывающих недалекое прошлое. Вот – дверь. Повернешь другим боком, и она уже – "Дверь", работа неизвестного, вернее, теперь уже известного художника.
Квартиры и были первыми московскими и петербургскими галереями. Галереями, мастерскими, средой обитания, общежитием, адреса которых записывали на клочках бумаги, который вкладывали друзьям и знакомым, которых отправляли в Москву. Или – в Ленинград. Придете, скажете – от такого-то. Или – просто, безо всяких слов. КГБ уже не боялись. Короткий момент, всплеск, выброс полной абсолютной свободы, энергии, накопленной за десятилетия.
Разве все дело в двери, в злополучном тазике, в сотне стаканчиков с водкой, выстроенных рядами на столе, наподобие солдатских "коробок" – на традиционном праздничном параде?
Спектакль то и дело грозит скатиться к череде анекдотов, более или менее смешных, режиссер, кажется, сам не верящий в успех предприятия, пытается выправить полет, выровнять, взметнуть... Трудно. Время обтесывает подробности, мелочи выветриваются из памяти. Остаются какие-то эпизоды, истории. Анекдоты.
И тут выходит Андрей Родионов, поэт. Читает свои стихи. А читает он – хорошо. Как Поэт. Мощно. С энергией. Он разве помнит? Он разве б ы л? Может, и не был, не помнит. Энергия – нужная, необходимая. Та самая. Она выступает как "множитель" для анекдотов, историй, нелепых эпизодов, возводит их на ступень, две-три вверх, поднимает над бытом. Над тазиком. Понимаешь – там что-то такое было, в этих квартирах, названных сквотами, с 89-го по 93-й, потом появились галереи, как грибы, взяли художников в оборот, оценили, вывели на рынок. Потом, как положено, айпио... Были на последней выставке Острецова в Галерее Гельмана на Винзаводе? Помните его проект на позапрошлогодней Биеннале в Венеции? Все – оттуда, из "89-93". Может, конечно, не все, но многое.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
