Наконец-то в современной России появилась честная и грамотно написанная книга о подростках-беспризорниках. Если повесть Сергея Волкова "Дети пустоты" пройдет незамеченной, будет очень жаль. Получится, что мы сами заслужили ту ситуацию, когда о тысячах своих маленьких современников судим по добротным, но обветшавшим работам типа "Республики ШКИД". Волкову надо отдать должное хотя бы за то, что своей работой он возвращает в общественное пространство несправедливо вышедшее из употребления слово "беспризорник".
В интервью по поводу вышедшей книги Сергей Волков обратил внимание на то, как государство и СМИ провели успокаивающий "ребрендинг" этого все еще очевидного явления: "социальные сироты", "дети, оставшиеся без родителей"; наконец, "дети, попавшие в трудную жизненную ситуацию"… На поверхности ситуация и в самом деле улучшилась: эти ребята не так бросаются в глаза на улице, взрослые нищие пристают намного чаще малолетних. Но не рано ли успокаиваться? Дети, мозолившие нам глаза в девяностые, просто выросли и ушли кто куда: большинство - в небытие, иные - в тюрьму, и лишь процентов пять, по расчетам Волкова, все-таки прорвались в нормальное общество. По-научному говоря, социализировались.
Ну, а новые дети в девяностые почти не рождались. Мало кто отметил, что рост беспризорности в девяностые стал, среди прочих причин, еще и эхом демографического бума восьмидесятых. Но и в наше время ЮНИСЕФ насчитал в Москве семь тысяч беспризорников.
Корни гнева
Корни беспризорности - легко доступный алкоголь, насилие в семье, мужская сверхсмертность в работоспособном возрасте и женская психопатия - не ликвидированы. И это очень хорошо показано в повести Волкова, где яркие, запоминающиеся герои вполне по-горьковски уживаются рядом с вдумчивым анализом сегодняшней жизни, а автор не переходит грань между правдой жизни и чернухой. Редкое для сегодняшней литературы умение.
Когда-то, в начале девяностых годов, писать про беспризорников в прессе было модно. Это потом пресса нашла себе куда более увлекательные темы для размышлений в отношениях Коржакова и Чубайса, Гусинского и Березовского, Ходорковского и Сечина. В начале девяностых сенсацией была не передача пакета акций от одного Б. к другому Х., а скажем, такое сообщение информационного агентства: "50 000 беспризорников провели зиму в Санкт-Петербурге". Помнится, именно это сообщение и заставило меня, тогда корреспондента "Комсомольской правды", поехать в Петербург. Позвало, старомодно выражаясь, в дорогу - в детские приюты, спецприемники, детдома.
Читая книгу Волкова, я увидел продолжение и развитие тех явлений и тенденций, которые удивили меня еще тогда, в начале девяностых. Уже тогда многие беспризорники занимались сезонным промыслом: зиму проводили в детдомах и приютах, а с приходом лета бежали и устремлялись на юг, в теплые края. Некоторые умудрялись сходить "на дело" и в тот же день вернуться в приют. Из детдомов и приютов их гнали отнюдь не плохие материальные условия (даже в самые трудные годы в виденных мной тогда детских учреждениях не переводились конфеты, нормальные игрушки, свежее белье). Вон из казенных домов чаще всего гнала жажда казачьей вольницы и, конечно, отсутствие любви - что дома, что в приюте. Почти всем нам тогда было не до любви.
Война в отсутствие любви
В этом, в отсутствии любви, наверное, вся загвоздка. Большинство социальных проблем не имеют чисто материальных решений. Никакие деньги не заменят любовь. За годы реформ средний класс России и вправду разбогател, а вот любить - почти совсем разучился. Этому ведь его не учили ни телевидение, ни блокбастеры. А книги читать он перестал. Хотя жаль - может быть, тогда прочел бы настоящий ультиматум самому себе от имени беспризорника Пятеры в повести Волкова:
"Эту войну начали не мы. Наоборот, мы даже не знали, что она объявлена и уже идет. Взрослые люди построили себе дома и дороги, они купили себе дома и дороги, машины и хорошую одежду. Они всегда сыты и довольны собой. А мы - мы им мешаем быть довольными. И за это они воюют с нами. Им всем очень хочется запереть нас за дверями и решетками, за заборами и чтобы заборы эти стояли где-нибудь далеко, подальше от их довольных городов… Если мы не будем сильными, нас победят. Поэтому мы не бросаем своих, даже если они болеют. Поэтому мы моемся и стираем одежду. И не бухаем. Мы обязательно победим"…
Беспризорники Волкова - ребята опасные, не считающие за грех ограбить пьяного или пустившую их к себе в дом богатую "лохушку". Но у каждого из них есть характер, собственные представления о жизни и даже - да-да, не удивляйтесь! - моральные ценности, не ограничивающиеся воровским кодексом. Так, например, вожак беспризорной шайки Теха бьет вымогающего у детей в поезде деньги милиционера, но вместе со всей кодлой кормит и поит доморощенного философа-инвалида Бройлера. Правда, и Бройлер занимается вместе с детьми главным промыслом безногих - попрошайничеством. Благодаря умным разговорам Бройлера с подростками герои Волкова обретают литературную плоть и кровь, а не уподобляются безликим персонажам многочисленных чернушных сериалов. И все это - без прилепинского мата и попыток испугать читателя бессмысленным нагромождением "свинцовых мерзостей".
Впрочем, этот путь когда-то впервые проложил еще Чарльз Диккенс. "Оливер Твист" стал сенсацией, потому что до него воровской мир часто романтизировали. А Диккенс показал его таким, каким мог его увидеть только настоящий художник, - целой страшной вселенной, где есть место и страшной подлости (Фэджин), и небесному благородству (Нэнси), но все придавлено и принижено отрицанием любви как движущей силы человеческой жизни. Пагубность этого отрицания понимает даже волковский Пятера:
"Нельзя всегда думать о плохом. Конечно, мы знаем правду: у нас все продается и покупается. От этого жизнь кажется огромным темным бараком. Но должна же быть хоть маленькая щелочка?.. Если на самом деле все продается и покупается - зачем тогда жить?"
"Однажды объединимся"
Одной из причин, почему народ так негативно воспринял девяностые годы, стало разрушение в этот период изначально семейной (на Западе предпочитают говорить - патерналистской) структуры российского общества. В советских учебниках об этом не писали, но ведь в свое время даже крепостные должны были быть как бы детьми своего барина (в армии солдаты считались детьми командира - "слуги царю, отца солдатам"). Ситуация, когда никто ни от кого не зависит и "все продается и покупается", воспринималась и воспринимается как катастрофа. Это началось не сегодня: еще в шестнадцатом и семнадцатом веках народ воспринял необходимость избирать царя на Земских соборах как великое несчастье. Как называют человека, выбирающего собственного отца? Правильно, сиротой.
И сегодня сиротство ощущают не только беспризорники. Герои Волкова понимают борьбу с безотцовщиной по-анархистски, но в этом-то и есть сила литературы - мы сочувствуем им, даже ощущая их неправоту.
"Правда, мы все - каждый сам за себя. Но если мы однажды объединимся, мы сломаем этот мир как деревянную дверь в кладовку, где стоят банки с вареньем и помидорами", - говорит Пятера.
Неправильный, но такой эмоциональный финал…
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
