Литературная премия "Большая книга" неделю назад объявила свой шорт-лист, который, по мнению организаторов конкурса, стал лучшим за все годы существования премии. В ноябре жюри конкурса предстоит выбрать из них троих лучших. РИА Новости представляет отрывки из книг финалистов конкурса.
Юрий Арабов. "Орлеан"
"…Он тащил из ее лона младенца по частям. Сначала – ножки и ручки, потом – головку и туловище.
Бросал окровавленные останки в специальный черный мешок, глубокий, как некрещеная человеческая душа.
В углу работала радиоточка, оставшаяся здесь с еще советских времен, – пластмассовый прямоугольник с наивной круглой ручкой, треснувшей на боку, и поэтому, чтобы регулировать звук, нужно было ее снимать и крутить металлический остов в нужном тебе направлении. По региональному радио транслировали передачу, пользующуюся здесь постоянным успехом – ее слушали все и потом обсуждали на городском рынке, в трудовых коллективах и в кругу семьи за турецким чаем "Пьем за дружбу и любовь".
– ...Теплый ветер из Казахстана принес в наш город настоящую жару. Температура в окрестностях Орлеана тридцать – тридцать три градуса. В Кулундинской степи тридцать три – тридцать пять. Температура воды в озере Яровое – двадцать восемь градусов тепла. Пенсионерам и лицам, страдающим сердечной недостаточностью, не рекомендуется выходить из дома. Мы передавали прогноз погоды…"
Предоставлено издательством "АСТ"
Юрий Буйда. "Синяя кровь"
"…То, что произошло с Идой Змойро, никого в городке не удивило. Все понимали, что дело тут в голубках, только в голубках.
Голубкой называли девочку, которая шла в похоронной процессии с птицей в руках. Пусть от церкви до крематория занимал всего десять минут, и чтобы растянуть прощание, люди давным-давно придумали особый ритуал. Похоронная процессия – впереди карлик Карл в счастливых ботинках, с древней иконой в руках, за ним старик Четверяго в своих чудовищных сапогах, который вел под уздцы черного коня, тащившего повозку с гробом, а позади провожающие в черном, тянувшие "Вечную память", – трижды обходила площадь, посыпанную сахаром (когда площадь обходила свадебная процессия, под ноги людям сыпали соль). В гуще черной толпы шла девочка, одетая в белое платьице, с белым платком на голове и белой голубкой в руках. Затем процессия направлялась к крематорию, над входом в который красовалась выполненная готическими буквами надпись "Feuer macht frei". Когда же гроб погружался в огонь и над крематорием начинал тягуче петь в свой рожок медный ангел, люди расступались, освобождая место для девочки с белой птицей. Дождавшись тишины, она привставала на цыпочки и высоко поднимала руки, выпуская голубку на волю. В этот миг все взгляды были прикованы к девочке в белом, такой юной, такой милой, такой красивой, а она плавным движением опускала руки и склоняла головку, и белый платок скрывал ее рдеющее личико, а голубка тем временем, сделав круг-другой в тесном помещении, где душно пахло машинным маслом и угарным газом, вылетала в окно и возносилась в небо, опережая черный дым, поднимавшийся над трубой...
Всем чудовским матерям хотелось, чтобы их девочки хоть раз в жизни блеснули в этой роли — в белом платьице, с белой голубкой в руках, у всех на виду. Ида Змойро вела в клубе танцевальный кружок, где разучивала с девочками и роль голубки. Учила их держать спину прямо, правильно двигаться, вживаться в образ. Матери охотно отдавали девочек в школу — все-таки старуха Змойро когда-то была актрисой, настоящей актрисой, лауреатом Сталинской премии, играла в кино и театре, девочкам было чему у нее поучиться.
И вот эти девочки стали исчезать…"
Предоставлено издательством "Эксмо"
Дмитрий Быков. "Остромов, или Ученик чародея"
"…Остромов, например, знал за собою эту способность — носить халат, как мантию, френч — как фрак. Ничто не дается даром, все — упражнением. В очереди стояли вырожденцы, аристократов Мстиславский почти не видел и поразился тому, как быстро утрачивается осанка, когда поминутно ожидаешь пинка. Декабристы небось и во глубине сибирских руд сохраняли что-то такое, но декабристы были другое дело. Они знали, что страдают за подвиг и причислятся к святым, а эти знали, что пинаемы за дело, и пинаемы мало. Те же из них, кто этого не понимал, были вовсе безнадежными тупицами, вроде нескольких спесивых старух, которых Мстиславский повидал за последние годы; такие идиоты осанку сберегли, но на лицах у них застыла безнадежная, непроходимая дурь, всегда отличающая тех, кто многое перенес и хорошо сохранился. Другие б не выжили.
Взгляд отдыхал на одном женском лице, на котором Остромов, стоя в третьем десятке, тут же и сосредоточился, посылая теплый взгляд из разряда "Доверься, дитя". Ей было лет тридцать, а пожалуй, что и за тридцать, слегка уже увядала, но морщинки прелестно играли, когда улыбалась. Дважды она поймала его взгляд, один раз сразу отвела глаза, в другой комически возвела их горе, чуть пожав плечами: видите, что приходится... Он никак не ответил, только смотрел, почти физически чувствуя, как излетает флюид. Потом перевел глаза, но боковым зрением отметил, что украдкой взглянула. Он выделялся из толпы, запоминался. Прямо перед ним стоял широкий, квадратный мужчина его роста, с обширной лысиной сзади, – обернулся и показал стреловидные усы. Гвардионец. Он смерил Остромова снисходительным взором, пытаясь, верно, определить причастность к гвардии, мысленно отнес к шпакам и собирался уж презрительно отвернуться, но что-то его насторожило. Вероятно, он почувствовал в нем принадлежность к особой касте — вдруг сенатор? – и коротко кивнул, признавая за равного. Остромов в ответ слегка прикрыл веки, словно не желая быть узнанным. Это сработало: даже по спине квадратного теперь было видно, как зауважал…"
Предоставлено издательством "Прозаик"
Дмитрий Данилов. "Горизонтальное положение"
"…Полвосьмого утра, автобусная остановка, на остановке очень много народа, у остановки дежурит так называемый частник, до "Выхино", двести, поехали, в машине можно немного подремать, подъезд к метро "Выхино" со стороны Косинской улицы перегородили, теперь подъехать к самому метро нельзя, поворот налево и вверх, на автостоянку, проезжание всей территории автостоянки из конца в конец, все, ближе подъехать нельзя, спасибо, счастливо, Выхинский рынок, так сказать, оживает, пробуждается, какое же оно омерзительное, это пробуждение Выхинского рынка - мужики с тележками, бабы с пучками петрушки, громко орущие и неприятно жестикулирующие лица национальностей, грязь, вонючие лужицы, судя по всему, органического происхождения, какое же отвратительное место, наверное, худшее в Москве, хотя, если поискать, можно найти и похуже, метро "Выхино", "Кузнецкий мост", "Лубянка", "Проспект Вернадского", офис компании, контролирующей газ.
Вот здесь садитесь, вам удобно, да, вполне, ставьте свой ноутбук, вот тут розетка, а интернета нет, ну, он нам не понадобится.
Внесение вместе со Светланой исправлений и дополнений в текст о компании, контролирующей газ.
Вот тут надо дописать "и ордена Трудового Красного Знамени".
Вместо этого начальника в качестве начальника следует указать другого начальника.
Тут вот надо убрать "обладает выдающимися человеческими качествами".
Здесь подпись под фотографией: "коллектив Управления".
А тут вот вместо этого текста надо поставить вот этот текст.
А вот этот начальник родился не 29 мая 1959 года, а 29 мая 1958 года. Смотрите, а вот тут написано, что все-таки 29 мая 1959 года. Надо бы уточнить. Надо написать. Надо позвонить. Обещали уточнить, обещали ответить, обещали написать, обещали позвонить.
Вместо "Саратов - Москва" надо поставить "Бухара - Урал". А здесь вместо "Уренгой - Помары - Ужгород" надо поставить "магистральный газопровод "Союз".
Уточнили, ответили, написали, позвонили - все-таки начальник родился 29 мая 1959 года, так что исправлять не надо.
Это продолжается до шести вечера. Рабочий день с девяти до шести. Это очень непривычно.
Принятие решения доехать до Казанского вокзала, а оттуда домой на электричке.
Проспект Вернадского, Казанский вокзал, поезд-экспресс "Спутник", Выхино, Косино, от Косино в это время гораздо удобнее добираться до Кожухово, и народу в разы меньше, и ехать недалеко, автобус 808, Кожухово.
Дома.
Рабочий день с девяти до шести - это довольно утомительно.
Бессмысленное сидение за компьютером, попытки играть в футбольный менеджер на сайте 11x11.ru, не особенно удачные, горизонтальное положение, сон…"
Предоставлено издательством "Эксмо"
Сергей Кузнецов. "Хоровод воды"
"…У Никиты нет детей.
У Никиты есть небольшой бизнес, есть хорошая квартира, машина "тойота", жена Маша — а детей нет.
Вроде он не слишком на эту тему переживает.
Сейчас он сидит на краю гостиничной кровати, простыня мокрая — хоть выжимай, рубашка и брюки валяются где-то на полу, вместе с Дашиным платьем. Сама Даша рядом, лежит на спине, чуть повернувшись к Никите, закинув полные руки за голову, покрытую короткими — несколько миллиметров — волосами.
В гладко выбритых подмышках блестят капельки пота, и на груди тоже, и на бедрах, и на животе. Никите кажется, даже в пупке — маленькая лужица.
Даша улыбается.
Улыбка, полные руки, поворот головы.
В ушах — массивные серебряные серьги. Проколотая бровь и — теперь Никита знает об этом — язык.
Вот она, Даша. Ей двадцать два.
Никите через три года — сорок.
Он думает: неплохо получилось, а?
Значит, у Никиты еще есть молодая любовница. Зовут Даша.
Даша и Маша — какая-то навязчивая рифма, Никите не нравится. Если честно, Никита не уверен, что ему вообще нравится вот так сидеть на краю гостиничной постели, где лежит малознакомая девушка. Но что уж тут поделать — как-то само получилось…"
Предоставлено издательством "АСТ"
Ольга Славникова. "Легкая голова"
"…Москвичка в розовом пуховике, застревая пакетами, стала проталкиваться к выходу. Тут смертница очнулась. Все пассажиры заворотили головы на ее пронзительный, нечеловеческий визг, словно циркулярной пилой по железу. Женщина верещала, зажмурившись, показывая во рту изношенные коренные, похожие на золотые самородки, а тем временем руки ее, погруженные в сумку, дернулись, точно там, внутри, кто-то их укусил – и это было последним, что видели при жизни десятки людей. Взрыв был как всеобъемлющая фотовспышка, запечатлевшая их всех для вечности еще не мертвыми. Растрепанная книжонка, будто мудрая птица, припала, раскинув крылья, к лицу студента, чтобы он не смотрел, как на него летит ослепительной молнией вагонная штанга, а в следующую секунду студент уже не чувствовал ровно ничего.
По свидетельствам людей, бывших в это время на "Тверской", от взрыва злосчастный вагон подпрыгнул и взбрыкнул, как лошадь. Из окон состава, точно вода из брандспойтов, брызнули битые стекла; сразу внутри развороченного вагона полыхнул пожар, и струи стекла, окрашенные огнем, превратились в кипяток. Отзвуки взрыва потонули в мощном, как оперный хор, человеческом крике. Электричество, трепеща, помертвело и померкло, изжелта-серый едкий дым наполнил станцию, панели-указатели светились в дыму, будто тусклые зеркала. Люди на какой-то миг застыли, а потом толпа, дочерна загустев у намертво вставших эскалаторов, устремилась на выход; слышался глухой рубчатый топот по металлическим ступеням, коллективное тяжелое дыхание и детский плач. Те, кто дышали сквозь шапки и шарфы, держались лучше, но у многих, одурманенных продуктами горения, было что-то вроде галлюцинаций. Так, очевидцы утверждали, будто видели на своде потолка человеческую фигуру, бегавшую там на четвереньках с проворством таракана: на существе ядовито тлели коричневые лохмотья, представлявшие собой остатки мужского костюма, и существо будто бы выкрикивало французские слова, от которых со стен сходила, будто змеиная шкура, мраморная облицовка. Так или иначе, люди спасались, не веря, что все уже произошло. И чем меньше народу оставалось на станции, тем виднее становился на полу ужасающий выброс, будто клякса чудовищной рвоты: стекла, рваное железо, что-то абсолютно белое, быстро намокающее кровью, мужская пухлая кисть в обручальном кольце, выпотрошенная сумка, гудящий и ерзающий мобильник, похожий на муху, которой оборвали крылья, – и среди всего этого десятки темнеющих кучами человеческих тел, из которых одно, в посеченном розовом пуховике, с трепещущей, как жабра, разорванной щекой, еще пыталось ползти…"
Предоставлено издательством "АСТ"
Алексей Слаповский. "Большая книга перемен"
"…И минут всего лишь через пятнадцать появился высокий мужчина в голубых джинсах и красной футболке, облегающей мощный спортивный торс, сел, протянул через стол руку:
- Петр Чуксин.
- Очень приятно.
Чуксин положил на стол книгу и спросил так, будто предупреждал, что отпираться бесполезно:
- Ваша?
Да, это была книга Немчинова о сарынском просвещенном купце Игнате Постолыкине, который к старости устыдился своего богатства, построил два приюта и больницу, а оставшиеся деньги роздал, пустив в результате собственную семью по миру, сам же ушел жить отшельником в пещеру под городом Хвалынском. Немчинов работал над книгой восемь лет. Закончив, предлагал ее в известное издательство "ЖЗЛ" ("Жизнь замечательных людей"), но ему сказали, что Постолыкина никто не знает. Немчинов возразил: ваша серия про замечательных людей, а не знаменитых, Постолыкин же намного замечательнее многих известных персон, кому вы, не жалея бумаги, посвящаете толстые тома. Не убедил, пришлось издать книгу в местном издательстве на деньги меценатов. Деньги-то они давали, но с таким видом, будто Немчинов хочет с каждого их кровного рубля украсть полтинник. Зато книга получилась неплохая, в красивом переплете и с фотографиями. Тираж - тысяча, но за два года почти всё разошлось.
- Моя, - сказал Немчинов, не понимая, что заинтересовало этого человека. Может, он потомок? Но потомков у Постолыкина в России вроде бы не осталось.
- Ага, - кивнул Чуксин. - Такое дело: мы тоже книгу хотим.
- Кто?
- Я и Максим Костяков. Для нашего брата Павла, Павла Витальевича Костякова, ему пятьдесят пять будет зимой. Вот мы и хотим ему к юбилею книгу.
Немчинов знал, конечно, и Павла Витальевича Костякова, предпринимателя и депутата, очень большую и уважаемую фигуру в сарынском масштабе, и его младшего брата Максима Костякова, одного из заместителей Председателя Правительства Сарынской губернии. Вспомнил Илья и о том, что у них есть двоюродный брат, вот этот самый, значит, Петр Чуксин. В народе об этом клане говорили разное – о тернистом и не всегда праведном восхождении братьев к нынешнему высокому положению, но Немчинов подробностями не интересовался, в журналистике его привлекало тихое краеведение, писал он также о событиях местной культуры, хотя часто с иронией, от злободневных же общественных тем его давно печально отвратило. В советское время Илья, кухонно диссидентствуя, хвастался тем, что отделил себя от государства. А теперь государство без всякого хвастовства, молча отделилось от Немчинова, видя в нем только будущую пенсионную обузу.
- Значит, хотите книгу? - уточнил Илья с тончайшей, постороннему уху не слышной, иронией…"
Предоставлено издательством "АСТ"
Сергей Солоух. "Игра в ящик"
" …Ничем не мог юноша развеселить Олечку Прохорову. Ни чайной, сервизной внешностью, ни запахом духов "О’жён", ни той настойчивостью, с какой Борис сопровождал любой акт записи своей куцей, но редкой фамилии обязательным и гордым морфологического свойства комментарием:
- Катц. С буквой "т".
"Без "т", но с "ы"", - тускло и не в рифму отзывалось в Олечкиной голове. Всего лишь. А тут, совершенно неожиданно, когда, пристыжено принимая из ее рук пособие издательства "Просвещение", Боря потерянно и безнадежно промямлил что-то вроде: "Да я только начал еще... даже не помню... и закладка еще выпала..." Смешной дурачок Катц показался Олечке забавным.
- Черт с ней, с закладкой. Так и так полнейший фуфел.
А вот скажи, ты знаешь, где можно купить настоящий? Полный? - сама себе нимало удивляясь, спросила Оля. Впервые в жизни адресовала Б. А. Катцу больше двух синтаксически законченных высказываний сразу.
- Нет, - честно признался Боря.
- Тогда в субботу едем на Качаловку, - легко решила девушка.
Вот как на Борю Катца нежданно и негаданно свалилось счастье. Внимание профессорской дочери. А вместе с ним и новые, внеплановые во всех смыслах, статьи расходов. Начать с того, что Оля предпочитала ездить в Москву автобусом. Это и понятно, железный флажок остановки 346-го "Поселок ВИГА" качался на фонарном столбе буквально у нее за домом. Лишние 15 копеек туда и столько же обратно, практически билет в кино, расстраивали Борю, законного владельца годового железнодорожного проездного "платформа Фонки - платформа Ждановская". Питаясь довольно скромно, не брезгуя килькой в томате и жиром растительным, Боря тем не менее за тридцать дней съедал две трети своей семидесятипятирублевой стипендии. Еще шесть ежемесячно отсасывал единый московский проездной. Без него Борю бы просто разорило катанье через день и каждый раз с парой пересадок на Бережковскую набережную во Всесоюзную патентную библиотеку - ВНПБ. Рубль с него неизбежно лупили на чай в лаборатории. Пару рублей он сам спускал в ближайшем от общаги кинотеатре "Орбита". С учетом подлой способности денег еще как-то хитро утекать сквозь пальцы - лезвия, дезодорант, день рождения соседа, сухой остаток месяца обычно составлял рублей десять-двенадцать. Это неплохо, если бы Боря, например, интересовался пивом или вермутом, но Боря не интересовался…"
Предоставлено издательством "Эксмо"
Владимир Сорокин. "Метель"
"Мельничиха подошла к приемнику, сняла с него вязаное покрывальце, взяла черную коробочку управления, вернулась к столу, привернула фитиль в лампе, села на свое место и нажала красную кнопку на коробочке. В приемнике щелкнуло, и над ним повисла круглая голограмма с толстой цифрой "1" в правом углу. По первому каналу шли новости, говорили о реконструкции автомобильного завода в Жигулях, о новых одноместных самоходах на картофельном двигателе. Мельничиха переключила на второй канал. Там шла будничная церковная служба. Мельничиха перекрестилась, покосилась на доктора. Он сидел, равнодушно глядя на пожилого священника в ризе и молодых дьяков. Она переключила приемник на последний, третий, развлекательный канал. Здесь, как всегда, шел вечный концерт. Сперва спели дуэтом про золотую рощу две красавицы в светящихся кокошниках, потом широколицый весельчак, подмигивая и прищелкивая языком, рассказал о кознях своей неугомонной атомной тещи, заставив мельничиху пару раз рассмеяться, а доктора устало хмыкнуть. Затем начался долгий перепляс парней и девок на палубе плывущего по Енисею парохода "Ермак". Доктор стал задремывать. Мельничиха выключила приемник…"
Предоставлено издательством "АСТ"
Михаил Шишкин. "Письмовник"
"…Расскажу тебе историю о пилотке. Она короткая. У меня ее сперли. В смысле, пилотку. А встать в строй без пилотки — это нарушение устава, короче, преступление.
Наш начальников начальник и командиров командир затопал ногами и пообещал, что я буду мыть сортир до скончания веков.
- Языком вылижешь, п***!
Так и сказал.
Что ж, в военной речи есть что-то вдохновляющее. Где-то читал, что Стендаль научился писать просто и ясно, изучая боевые приказы Наполеона.
А сортир здешний, далекая моя Сашка, это нужно объяснить. Представь себе дырки в загаженном полу. Нет, лучше не представляй! И каждый норовит наделать кучу не в дырку, а с краю. И залито все. Вообще работа желудка у твоего покорного и иже с ним - особая тема. В здешней отдаленности почему-то всегда болит живот. Непонятно, как можно посвятить себя науке побеждать, если сидишь все время над бездной и из тебя льется?
Короче, я ему:
- Да где ж я возьму вам пилотку?
А он:
- У тебя сперли, пойди и ты сопри!
И вот я пошел переть пилотку. А это непросто. Вернее, даже очень сложно, поскольку каждый норовит.
И вот ходил-бродил.
И вдруг подумал: кто я? Где я?
И пошел мыть сортир. И во всем мире появилась какая-то легкость.
Нужно было здесь оказаться, чтобы научиться понимать простые вещи.
Понимаешь, в г*** нет ничего грязного…"
Предоставлено издательством "АСТ"
