Война, победу в которой мы отмечали меньше недели назад, начнется на наших телеэкранах чуть больше, чем через месяц.
Утро 22-го июня мы, по понятным причинам, не так охотно вспоминаем, как шесть часов вечера после войны. На этот раз придется вспомнить основательно; слишком весомая годовщина грядет - в семь десятков лет. И слишком глубокая рана - в несколько миллионов жизней, канувших в Лету за относительно небольшой отрезок времени…
Еще недавно казалось, что Победа (одна на всех) все спишет. А в какой-то момент показалось, что все списала. И не только кошмар 1941-го, но и несчастья уже новейшей истории России. Что она способна стать прочным нравственным фундаментом для страны, отринувшей неправедный советский режим и ложь его идеологии.
Не получается. Хотя праздник Победы год от года становится все пышнее и амбициознее. Хотя репертуар ТВ делается все ярче и победоноснее.
Журналист Василий Уткин, если я правильно понял его, выразился на своей "стене" в ФБ в том духе, что чем дальше от войны, тем больше слез и тем меньше праздника.
***
Когда война была еще совсем рядом, на расстоянии одного, двух, десяти и даже двадцати лет, 9 мая не праздновалось официально. Все тогдашние годы этот день был неофициальным Днем Поминовения павших. И поминовение было делом частным: собирались фронтовики в сквере перед Большим театром. Выпивали, не чокаясь, свои граммы за тех, кто не вернулся. Потом чокались за то, что они вернулись, за то, что живы, за то, чтобы помнить и жить…
До сих пор не очень ясно, отчего Сталин не поспешил утилизировать в государственных интересах общенациональную боль и общенациональную радость, не поторопился соорудить из всего этого постамента для памятника себе и не бросил эту дату в топку советской пропаганды. То ли чувствовал, чье мясо съел, то ли чего-то опасался…
Но уж никак не из скромности. Ведь не постеснялся же он санкционировать мифологический опус "Падение Берлина", где он в мундире генералиссимуса спускается с Небес на землю, чтоб помахать рукой солдатам, народам всех стран, зекам, вышедшим на свободу из фашистских концлагерей.
Тогда отчего?
Смею предположить: из инстинктивной предосторожности. Одно дело - фильмы, спектакли, живописные полотна, гигантские скульптуры, его прославляющие, а другое - ежегодное празднование со слезами на глазах победы, добытой ценой немыслимых жертв. Другое дело - общенациональное братание павших и живых. Тиран не может не испытывать подозрения к неконтролируемой солидарности. Особенно когда речь идет о солидарности фронтовиков, что только-только прошли огонь и воду, смотрели в глаза смерти. Сталин неплохо знал историю военной кампании 1812 года от начала до конца. Он знал, чем заканчиваются победоносные заграничные походы. Заканчиваются не только захватом трофеев. Но и укреплением чувства собственного достоинства самих победителей. Сталин не собирался ждать 1825 года.
Опасения вождя впервые косвенно прорвались в том известном его тосте за русский народ, что произнес он 24 мая 1945 года на приеме в Кремле для командующих армий и флотов. Тост, в котором отчетливо просматривается противопоставление русского народа другим народам, многими историками толкуется как заявка на вполне определенную политическую стратегию, суть которой в гегемонии одного народа над другими. Прежняя установка на командную роль пролетариата обветшала, устарела и практически не работала, и потому формулируется новая:
"Я пью, прежде всего, за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза.
Я поднимаю тост за здоровье русского народа потому, что он заслужил в этой войне и раньше заслужил звание, если хотите, руководящей силы нашего Советского Союза среди всех народов нашей страны.
Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он — руководящий народ, но и потому, что у него имеется здравый смысл, общеполитический здравый смысл и терпение".
Примечательно вот это с нажимом подчеркивание: русский этнос как "руководящая сила" и как "руководящий народ". Еще недавно руководить массами было позволено только рабочему классу и его авангарду - коммунистической партии.
Потому трудно не согласиться с теми историками, что истолковали застольный текст вождя, как знак возможной смены идеологической парадигмы - с классовой на этническую. Впоследствии эта догадка нашла частичное подтверждение в практике сталинского режима: поднятая Сталиным волна антисемитизма, наказание целых народов переселением в места не столь отдаленные.
Но есть в том же заздравном спиче фрагмент, который выдает опаску генералиссимуса перед своими солдатами и маршалами. Вот он:
"У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941-42 годах, когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города Украины, Белоруссии, Молдавии, Ленинградской области, Карело-Финской республики, покидала, потому что не было другого выхода. Какой-нибудь другой народ мог сказать: вы не оправдали наших надежд, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Это могло случиться, имейте в виду (Курсив мой - Ю.Б.)".
Последняя фраза особенно примечательна. Она - свидетельство затаенного переживания Сталина по поводу возможного предъявления ему счета в первые годы войны, к которому он мысленно потом не однажды возвращался. Красноречиво то обстоятельство, что именно эта фраза выпала из газетного текста, отредактированного, по свидетельствам историков, автором тоста.
А ведь и в самом деле, в первые десять лет санкционированный государством праздник Победы был бы не в праздник; он слишком бы отдавал общенациональным трауром. Скорбное ликование (или ликующую скорбь) каждый божий год не мог позволить себе даже товарищ Сталин, который не позволил присутствия на улицах крупных городов искалеченных войной бывших фронтовиков; они экстрадировались в места, специально отведенные для них.
Лишь постепенно, когда боли утрат несколько стихли, когда время стало брать свое, когда состарились фронтовики, государство рискнуло пристроиться к чувствам своих граждан, придать им официальный статус и праздничный характер, что было узаконено в 1965 году.
Тут же День Победы был утилизирован советской пропагандистской машиной.
Великая победа толковалась как торжество природы советского строя. А годы великих поражений в 1941-1942 годах замалчивались. Какое-то время они списывались на личные ошибки главнокомандующего. Сравнительно недавно иные из отечественных историков стали видеть в многочисленных погостах необходимый фундамент будущих побед.
***
Грядущее 70-летие начала Великой Отечественной войны напомнит, что была еще другая война. Ответственность за проигранные в ней сражения так никто и не взял на себя. Ни главнокомандующий, ни его славные маршалы, ни само государство.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
