Авария на Чернобыльской АЭС навсегда останется в истории как пример и грубейших ошибок, и человеческого подвига. С первых дней катастрофы для минимизации ее последствий в Чернобыле были собраны лучшие умы страны, в первых рядах которых был и директор Института проблем безопасного развития атомной энергетики, член-корреспондент РАН Леонид Александрович Большов. Он рассказал РИА Новости интересные подробности о том, что происходило весной 1986 года на ЧАЭС, поделился мыслями о будущем атомной энергетики и о том, как не допустить повторения катастрофы на атомной станции.
- Леонид Александрович, как Вы, физик из Института им.Курчатова оказались в самом центре событий, связанных с ликвидацией последствий аварии на ЧАЭС?
- Мой научный руководитель, ныне уже покойный, академик Александр Михайлович Дыхне, 2 мая 1986 года позвонил и сказал, чтобы я срочно приехал. Очень срочно. Уже по голосу стало понятно, что случилось что-то серьезное. Он встретил меня крайне взволнованным. Тщательно подбирая слова, боясь сказать что-то лишнее, поскольку данная информация была строго секретна, сообщил, что произошла авария на АЭС в Чернобыле. Евгений Павлович Велихов, бывший тогда заместителем директора "Института атомной энергии имени И. В. Курчатова", уже находился в Чернобыле. Он и позвонил А.М.Дыхне с просьбой дать ответ на вопрос о скорости проплавления вниз активной зоны реактора. Для решения поставленных задач выбрали меня. А дальше я позвонил двум своим сотрудникам, они обзвонили остальных, и буквально на следующее утро вся команда была в сборе.
- Вы не испугались? Ведь, без сомнения, и Вы, и ваши сотрудники понимали, что авария на атомной станции – это очень серьезно и опасно.
- В нашей профессиональной среде отношение к чернобыльской аварии было образцово-показательное. "Человечество в опасности", - думали мы, - "и мы должны его спасти". Вопросы о дополнительной оплате, столь актуальные для современной жизни, никому в голову не приходили.
- А Ваши первые впечатления от увиденного на ЧАЭС? Как строился Ваш быт? Какие задачи пришлось решать сразу?
- В Чернобыль мы пришли на корабле по реке. Первое, что мы увидели на пристани: стоят мужики все в белом. На лицах белые маски, как намордники. Это было похоже на какой-то фантастический фильм. Зрелище совсем не для слабонервных. Встречавший нас коллега из Института им. Курчатова провел первую экскурсию по окрестностям. Вид четвертого блока был ужасен. Вроде бы все выглядело нормально, обычные производственные здания, а четвертый блок разворочен и трубопроводы вывалены на улицу, как человек, которому разворотило кишки. Очень неприятное зрелище. И второе, конечно, тот самый рыжий лес, о котором обязательно рассказывают все свидетели того времени.
Сначала нас разместили далеко от Чернобыля на базе отдыха строителей. Природа там замечательная: сосновый лес, песчаные дюны. Жаль, только, видели мы это в основном в сумраке вечера и в тумане ранним утром. Потом нам надоело ездить каждый день по полтора-два часа в одну сторону, и мы переселились в Чернобыль. Для проживания выбрали себе городскую больницу. Проверили дозиметром - внутри все чисто. Прибрались в гинекологическом отделении и расположились там. Существует даже такое фото: с одной стороны двери вывеска "гинекологическое отделение", с другой - табличка с нашими именами: профессор Большов, профессор Баранов и профессор Дыхне.
- Какие задачи решали физики-теоретики в Чернобыле?
- С первых дней после аварии на ЧАЭС вся моя теоретическая лаборатория оказалась задействованной в решении самых разнообразных вопросов. В первую очередь мы столкнулись с проблемой образовавшегося в результате аварии расплава активной зоны реактора. Находящийся на дне реактора металл с двуокисью урана стал расплавлять бетонные и металлические конструкции. Мы понимали чрезвычайную опасность ситуации, когда такая гремучая смесь, состоящая из двуокиси урана, расплава металла, бетона и песка, опускается вниз, проплавляет все под собой и идет дальше вглубь земли. Когда-нибудь она дойдет до водоносных горизонтов. Если это произойдет, то радионуклиды, среди которых есть и плутоний, окажутся в подземных водах и имеет все шансы попасть в Киевское море, Днепр и Черное море. Это могло грозить катастрофой не меньшей, а может быть, даже большей, чем то, что уже произошло.
Прежде всего, надо было понять, сколько у нас есть времени на решение этого вопроса, а потом разбираться, как это можно предотвратить. С "места в карьер" была организована круглосуточная сменная работа. Три теоретика и три вычислительные бригады, сменяя друг друга, работали, не покладая рук.
- Сейчас, по прошествии 25 лет, какие решения, принятые после аварии, считаете верными, какие ошибочными?
- Конечно, не все принятые решения были стратегически верными. Сразу после аварии в Чернобыль хлынули самые разнообразные ученые, которые активно рекламировали свои средства подавления радиации. Тонны разной химии были пролиты на поверхность чернобыльской зоны. Эффект, однако, часто был незначительный. Послеаварийная реабилитация был очень слаба. Много денег и сил было истрачено впустую. Военные химики отмыли в Припяти все дома, все стены, все крыши в деревнях. Но эффективность была низкая.
Спустя много лет, обсуждая с американцами вопрос реабилитации в городах, мы согласились, что единственный рабочий вариант - механически снимать верхний слой на ту глубину, на которую проникла радиация. Стратегия быстрейшей ликвидации всех последствий аварии вряд ли была верной. Если бы не был намечен скорейший пуск 1, 2 и трех блоков, затраты были бы меньше и к ликвидации можно было привлечь меньше людей. С другой стороны, эвакуация города Припять, безусловно, верное решение, блестяще реализованное. За три часа был вывезен 60-тысячный город. Сейчас мне даже сложно это представить.
- А как Вы оцениваете массовое переселение людей, которое было в 1988 году?
- Как мне кажется, это было лишним. Но однозначно верная стратегия - строительство саркофага. Эта странная на вид конструкция далась не без труда. Прошло более 20 вариантов этого проекта. Строительство велось в исключительно тяжелых радиационных условиях и завершение строительства в кратчайшие сроки - подвиг.
- А к истории с "тюбетейкой", которой пытались накрыть реактор, Вы имеете отношение?
- Да, было дело. В первый день на заседании Правительственной комиссий в Чернобыле я узнал, что из Киева из КБ Антонова привезли легкую алюминиевую конструкцию 16 метров в диаметре, похожую на тюбетейку, чтобы закрыть ею четвертый блок. Ее притащили на вертолете. Я тут же побежал в здание своей группы, прикинул на листочке бумаги и сделал справку для Правительственной комиссии о нецелесообразности такого "укрытия".
Наши экспресс-расчеты показали, что ставить эту тюбетейку совсем не надо, так как нет уверенности, что данная конструкция встанет точно в нужное место, остановив поток выбрасываемых веществ в воздух. А если же все-таки поставить ее удастся, то блок будет похож на кипящую кастрюлю, которую плотно закрыли крышкой. Расчеты показали, что вскоре после установки эта крышка может взлететь с большим шумом. Если все-таки она и будет держаться, то мы ускорим проплавление активной зоны вниз, поскольку поток тепла вверх будет приостановлен.
После того, как только расчеты были сделаны, я тут же начал великую войну против этой дурацкой идеи. Сначала меня все поддерживали, а потом стали как-то плавно менять свою позицию. В процессе переговоров выяснилось, что сам министр среднего машиностроения Ефим Павлович Славский еще в первые дни мая обещал генсеку М.С.Горбачеву к 9-ому мая "заткнуть этот реактор, чтоб не вонял".
Я обошел всех, вплоть до председателя Правительственной комиссии (зампреда правительства), но количество согласных со мной резко сократилось. Конечно, мой вес и вес Е.П.Славского были не сравнимы. У меня в Чернобыле практически не осталось никого в союзниках, кроме ребят из оперативной группы КГБ, которые очень глубоко прониклись опасениями по поводу "тюбетейки" и обещали свою поддержку на самом высоком уровне. Накал страстей все нарастал. И вот нам звонят наши местные коллеги, докладывая, что на вертолетной площадке начинаются испытания тюбетейки.
Мы приезжаем и видим, что тюбетейка лежит в дальнем углу, искореженная до неузнаваемости. В этот момент к нам подъезжают военные операторы, в обязанности которых входило осуществление постоянной видеосъемки для последующих разбирательств. Все их немного побаивались. Они нас спрашивают, показывая на упавшую тюбетейку: "Ваша?" Мы отвечаем: - "Нет! Мы как раз сражались против!!!" Они: - "А аааа ...так, значит, это вы трос подпилили?". Выясняется, что слава о Е.П.Славском как о великом руководителе, не случайна. Оказалось, что мой крик из Чернобыля до него каким-то образом дошел, и он увидел в нем здравое зерно. Он приказал, прежде чем тюбетейку устанавливать, сделать в ней дырки, чтобы не подавить отток тепла. И устанавливать ее не как укрытие, а как измерительно- диагностический комплекс с разнообразными датчиками. И тогда в Москве можно будет отчитаться, что обещание выполнено.
Но поскольку в тюбетейке прорезали дырки, аэродинамика конструкции изменилась, и когда ее подняли в воздух, ее начало сильно болтать из стороны в сторону. Вертолетчик, чтобы не потерять машину и не умереть самому, сбросил ее вниз. Через какое-то время приехал и сам Славский.
Осмотрев тюбетейку с разных сторон, он грозно сказал: "ни .... не умеют работать". И вопрос с тюбетейкой отпал сам собой.
- В свете Фукусимы стали много говорить про не усвоенные человечеством уроки Чернобыля. Что же все-таки сумели сделать, понять после катастрофы на ЧАЭС?
- Первый урок, который мы извлекли из Чернобыльской аварии, - серьезное отношение к тяжелым авариям на АЭС. Большая работа по модернизации и повышению безопасности проделана. Второй урок, который извлекли и мы, и многие ядерные страны - глубокая модернизация систем аварийного реагирования с выводом ее на высший государственный уровень. В России дело сдвинулось с мертвой точки существенно позже - со становлением МЧС, созданием кризисного центра концерна "Росэнергоатом" и центров его поддержки.
Сегодня в России есть современный Национальный центр управления в кризисных ситуациях, мощный отраслевой центр управления в Росатоме с системой центров технической поддержки, кризисный центр в Росгидромете и других ведомствах и организациях. В частности, есть технический кризисный центр и в ИБРАЭ. Все они показали свою полную работоспособность в последние недели, анализируя ситуацию на АЭС "Фукусима". Работы по углубленной оценке безопасности, надзору за безопасностью стали постоянной составляющей нашей деятельности.
Принцип многобарьерности защиты получил мощное дополнение в форме учета человеческого фактора. Сформировалась культура безопасности, созданы и внедрены полномасштабные тренажеры для подготовки персонала АЭС. Начата работа на территориальном уровне. В ряде регионов созданы специализированные системы мониторинга и аварийного реагирования. Это Мурманская и Архангельская, Курская и Тверская. Работа ведется и за счет средств Федеральной целевой программы "Обеспечение ЯРБ", и за счет средств Евробанка, и при поддержке субъектов РФ. Обеспечение своевременной и выверенной реакции органов власти на местах - это наиболее важная и трудоемкая составляющая системы реагирования.
В идеале система под эгидой МЧС России должна охватывать всю территорию России и, безусловно, территории, где есть ядерные объекты, а также защищать от возможных угроз с сопредельных территорий.
- Вы прошли Чернобыль, накопили огромный опыт, с первых дней аварии в Японии ведете анализ ситуации, и ваши прогнозы полностью сбываются. Но люди боятся атомной энергетики, и может быть стоит сейчас говорить о том, чтобы полностью избавиться от нее?
- Обойтись без атомной энергетики человечество пока не может, альтернатив нет. Наша задача - как ведущего академического института в
атомной области, помочь атомной промышленности и надзору сделать эту технологию максимально безопасной. Сегодня важно изменить отношение к тяжелым, так называемым "запроектным" авариям на атомных станциях. Ситуация на АЭС "Фукусима-1" наглядно демонстрирует, что если мы не будем готовы к такому развитию событий, то последствия будут крайне тяжелыми. Уроки Фукусимы надо учить также, как в свое время были выучены уроки Чернобыля. И, конечно, критически важно иметь в России экспертный потенциал, способный оценить, спрогнозировать проблемы безопасности не только в атомной отрасли, но в целом в промышленности и энергетике. Это государственное дело, для решения данной задачи надо создать национальный центр по анализу проблем безопасности в промышленности и энергосфере.
