Работа победительницы секции «Публицистика в защиту природы и культуры» финала всероссийского конкурса «Моя малая родина» Екатерины Шор "Возвращение в Студенец", Иваново, МОУ Гимназия №32 г. Иваново.
У каждого человека есть своя малая Родина – город, деревня, улица, квартира или дом, в котором он начал свою жизнь. Не всегда это место его рождения. Часто это место, где мы ощущаем себя лучше всего, где хранятся наши самые лучшие воспоминания, куда хочется возвращаться…
Таким уголком нашей огромной страны я могу назвать маленькую деревню Студенец на левом берег Волги в 15 километрах ниже города Кинешма.
Там жили мои прадеды и прапрадеды, и хотя там я с детства была только гостьей, я считаю эти места самыми родными. Они хранят тепло бабушкиных рук, мудрость нескольких поколений моих предков, здесь были счастливы мои родители, ну и, конечно, я.
Если вы захотите побывать там – кратко изложу маршрут. От Иванова до Кинешмы – поезд или автобус, или любой другой колесный транспорт. Дальше три варианта на любителя – по мосту через Волгу до Заволжска, или на лодке по Волге вниз, или проехать в сторону Юрьевца до деревни Березники и воспользоваться паромом до Жажлева, если, конечно, повезет, и он придет.
Я советую, не въезжая в Кинешму, свернуть влево, к мосту, потом проехать Заволжск по единственной асфальтированной улице, потом на Долматовский уже по грунтовой дороге. Деревня Студенец расположена на середине пути между Долматовским и Жажлевом. На сегодняшний день в ней живет один человек и то непостоянно. Из всех достопримечательностей: несколько домов, Волга и лес.
Но обо всем по порядку.
Лес
Леса, окружающие нашу деревню, никогда не были для меня чем-то чуждым и опасным. Они являлись продолжением нашего Студенца, его настроения, его тропинок, его травы и неба.
Лес начинался так называемым Прогоном-аллей между двумя рядами деревьев, идущих через поле от деревни к лесу. По нему когда-то водили скот на пастбища.
«Большой лес» начинался за маленькой лесной речушкой, которую можно было просто перешагнуть. Но однажды, придя в лес после зимней разлуки, мы с удивлением обнаружили, что перейти наш ручей нельзя: он заполнил весь овражек и стал настоящим озером метров в 30 шириной. А всему виной семья бобров, умело смастеривших настоящую плотину. Нам пришлось искать переправу ниже по реке.
А лес у нас замечательный. С добрым названием Стрелишново. Никто уже не помнит, откуда произошло такое название. Мы знали в нем каждую тропинку, если не сказать, каждое дерево. Вот здесь обычно растут лисички, здесь – белые, здесь, под молодыми сосенками – подосиновики, которые в наших краях испокон веку зовут боровиками. Мы знали, что за опятами нужно свернуть влево от основной тропы, а за рыжиками – вправо.
Двигаясь вперед, мы попадали к Футбольному полю. Это был молодой густой лес из берез и сосен, через которые невозможно было даже пройти. Так смешно называть его Футбольным полем, но это исторический факт: когда-то деревенская молодежь здесь играла в футбол.
«За полем» начинались ягодные места. Черничник, как ковер застилал землю под вековыми елями. Дальше начинался березняк, на полянках которого родилась земляника. В урожайные годы ее было «необеримое дело», как говорила прабабушка. Аромат ягод звал и звал за собой, но не было уже ни корзин, ни сил, чтобы собирать эту замечательную ягоду. А дальше лежал дол, Истомин Дол. Красивое, волшебное название, а на месте – пересыхающее болото метров 50 шириной и несколько километров длиной. Истомин Дол был границей нашего леса, которую без взрослых мы не нарушали. Нам хватало нашего Стрелишного, мы не боялись заблудиться в нем или встретить опасного зверя. Помню, конечно, трепет в душе, когда совсем рядом из травы вылетела тетерка, которая показалась тогда от неожиданности такой огромной и могучей. Мы видели следы кабанов, лежанки лосей, видели лис, промышляющих в поле, но это было так гармонично, поэтому не вызывало страха.
Страх вызывали люди. Те, которые приезжали в наш лес собирать его дары, а в благодарность оставляли мусор. Те, которые ради жердинки валили деревья и бросали их тут же, как попало. Те, которые везли полные лесовозы от Шеломова на жажлевскую пилораму. Глядя на эти машины, мы задумывались, почему за лесом ездят так далеко и успокаивали себя тем, что наш лес особенный и его рубить нельзя.
Но мы ошибались. Зимой 2002 года его спилили. Точнее не просто спилили, а уничтожили вместе с молодым подлеском, изуродовали гусеницами трелевочных тракторов до неузнаваемости. Ни о какой технологии лесозаготовок в нашем случае не было речи. Некоторые пни были больше метра, а это значит, что пилили бездумно, на уровне снега. Мы стали обходить эти места стороной не только потому, что было невозможно преодолевать такую полосу препятствий, но и потому, что глазам и сердцу было очень больно.
Конечно, природа возьмет свое, и над разросшимся малинником, крапивой уже появились молодые березки. Но это будет уже другой, чужой, дикий лес, из которого выпилили душу.
Волга
Если сказать, что наш Студенец стоит на Волге – это будет не совсем верно. От нее до нашего дома метров 300-400. Но жизнь нашей деревни так тесно сплетена с великой русской рекой, что Студенец и Волга в моем сознании почти равноценные понятия.
К Волге бежит мимо нашей деревни безымянная студеная речушка, от которой и идет, вероятно, название «Студенец». Она прорезала глубокие овраги, которые с трех сторон, как крепостные рвы, окружают деревню. Она собирает воду из многочисленных ключей, которые то тут, то там пробивают из земли. В какой из этих оврагов ни спустись, рано или поздно попадешь на берег Волги. Таким образом, на волгу есть два пути: «низом» - по оврагам, трудный, но короткий и «верхом» - по полям, обходя овраги, легкий, но длинный. Всегда, идя на Волгу, с трепетом ожидаешь момента выхода на высокий берег, с которого открывается величественная картина могучей реки.
В наших краях Волга делает поворот к югу. А с севера в нее впадает река Мера. И село на горе, и остановочный пункт, где у берега стоит дебаркадер, называются Никола-Мера.
И этот вид с высокого волжского берега никогда не повторяется. Он прекрасен весной в ледоход, летом, когда вода играет миллионами зеркал в лучах солнца. Прекрасен с грозовую непогоду, когда на взбесившейся воде появляются белые барашки пены, а ветер свистит в ушах, и, кажется, разведи руки в стороны и лети! А зимой, если удается добраться на заветный пригорок, какой белый простор открывается глазам, когда долина снежная без горизонта переходит в равнину неба, и только редкие сосны мазками кисти гениального художника возвращают ощущение оптической реальности.
Волга… история реки состоит из истории людей, живущих на ее берегах. Когда на берегах еще «малой» Волги кипела жизнь, река не знала покоя от барж, пароходов, сплавных плотов, рыбацких лодок. Рыбачил там и мой прадед Михаил Федорович Баранов, да не один – артелью. Там же на берегу делали дощатые клетки для рыбы, чтобы сохранить живым улов. Сейчас уже с трудом можно найти поляну в лесу у Волги, где был прадедов шалаш, в котором они сторожили перемёт, но, как и прежде, бежит вода из ключика, где они брали воду для ухи.
Лес на самом берегу называется Подвалица. Здесь на склоне левого берега всегда первой созревает земляника, и хотя собирать ее на круче тяжело, мы каждый год делаем это, чтобы ощутить самый яркий аромат первых ягод.
Теперь Волга стала большой. Горьковская плотина подняла уровень воды, но, к сожалению, замедлила ее течение. В результате Волга стала медленной, вода застаивается, «цветет», дно затягивается илом, и если мой дед помнит, как ловилась в наших краях стерлядь, то ни папа, ни тем более я не видели этой рыбы никогда. Река беднеет, ее нещадно загрязняют заводы и фабрики, нефтеналивные баржи и просто люди.
А жаль… обидно идти на Волгу, чтобы искупаться, а увидеть масляную пленку на поверхности воды и прибитый к берегу мусор.
Еще десять лет назад, когда по нашему берегу не было дороги, Волга была единственной транспортной артерией в наших краях. Из Кинешмы до Жажлева и дальше до Решмы ходили теплоходы, по десять-двенадцать рейсов в день. Потом реже – утром туда, вечером обратно. А однажды весной не встал на свое место дебаркадер. Пароходик упирался носом в берег, спускаться на землю приходилось по узкому трапу. И негде было переждать дождь, спросить новости и даже узнать, пошел ли пароходик вниз, чтобы не ждать напрасно. Из-за такого транспортного коллапса перестали ездить в окрестные деревни городские дачники, а местные жители торопились покинуть насиженные места.
Но у нас теплилась надежда, что начатое строительство мостов через Волгу и Меру когджа-нибудь будет завершено и до деревни можно будет доехать. И это случилось. Появилась дорога.
Дорога
Дорога, которая шла мимо Студенца, всегда называлась Пыльной. Наверное, таковыми были все проселочные дороги в нашей стране, но мы считали нашу самой пыльной. Собственно дороги-то и не было, были более менее накатанные лесовозами и тракторами колеи через поле в общем направлении от Долматова к Жажлеву. Зимой она проходила там, где проходил трактор, и где мужик на дровнях обновлял путь. Весной, осенью и летом после дождя эта дорога превращалась в непроходимую глинистую трясину, единственным способом преодолеть которую, был гусеничный трактор. Счастливыми были несколько дней, когда глина на дороге подсыхала и, укатанная лесовозами, превращалась почти в асфальт. В эти дни мы любили проехать до Жажлева на велосипедах и купить свежего хлеба. Но как только дорога высыхала совсем, глина превращалась в мельчайшую пыль, которая поднималась вверх из-под колес машин и ветром неслась на все четыре стороны. Ею покрывались и поля, и лес, и наша деревня. И так до следующего дождя. Чтобы хоть как-то защитить свое хозяйство от пыли, деда Миша посадил в конце огрода липы. Их густые кроны с широкими листьями надежно защищают нас и по сей день. Понятно, что по такой дороге никакой общественный транспорт не ходил, и добраться до города было практически невозможно.
Но случилось чудо – дорогу построили! Не шестиполосный автобан, конечно, и даже не асфальтированную. Появилась грунтовая дорога, но отсыпанная по всем правилам с водоотведением, мосточками, дорожными знаками и остановками. Конечно, езда по ней мало полезна для автомобилей: то и дело по корпусу стучат вылетающие из-под колес камни, а пыль так и норовит пробить уплотнители стекол и дверей. Но эта дорога дала уверенность в том, что в деревню теперь можно будет добраться, а главное, выбраться из нее в любой момент. Из Кинешмы и Заволжска в наши забытые богом края пошли автобусы. Эх… вот бы лет на тридцать-сорок пораньше! Может, и не опустели бы деревни. Не затухла бы жизнь… Но, увы. Все чаще встречаются машины с московскими номерами – люди рвутся из мегаполиса на природу. И если в первых волных дачников были трудолюбивые, творческие люди, лечившие в наших краях тело и душу, то сейчас все больше одноразовых туристов – пошуметь, пострелять, пожечь, поесть шашлычка, и хоть трава потом не расти. Вот такие уж разные люди.
Люди
Люди в деревне жили своеобразные, но в целом хорошие. Я, конечно, не помню коренных обитателей Студенца, но помню рассказы о них бабушки и папы. Они часто вспоминали истории о прежних жителях, единственной памятью о которых остались дома. Большинство из них уже имели новых хозяев, но мы по привычке называли эти дома Гвоздевским, Осокинским, Коротиным, Ситеминым.
Половина деревни носила фамилию Барановы, и почти все они были родственниками. Деревня разрасталась раньше не за счет приезжих людей. а за счет своих детей. Так, мой прадед Михаил Федорович построил свой дом недалеко от родительского, куда привез жену Любу, где родились дочери Вера и Валя. Так же появился второй дом Волынцевых и Егоровых, и это было признаком того, что деревня живет.
Но однажды эта цепочка прервалась: дети, повзрослев, перестали возвращаться в Студенец и строить свои дома. Городская жизнь манила удобствами и простотой. Не могу судить других, ибо сама с трудом представляю свою жизнь в деревне. Постоянно. Каждый день. Но вот так, постепенно деревня стала превращаться в дачный поселок, где жизнь бурлила с апреля по октябрь. А дальше застывала, как рябина на ветру и морозе. Но в отличие от коренных жителей дачники при всем своем образовании и трудолюбии не могли, не умели и не знали, что нужно деревне. Не умели они почистить колодец, поддерживать в должном порядке пожарный пруд, никто не выкашивал траву в гумне и на пустырях вокруг деревни. Скота в деревне не держали, сено было не нужно, да и косить траву, оказывается, надо уметь, и косу надо не просто точить, а клепать.
У предков наших на все это хватало умения, терпения, времени и сил, а мы… слабые мы какие-то стали. Случись остаться без электричества на день, другой – уже «караул» кричим. А ведь свет в нашу деревню пришел только в 1968, через сорок лет после плана ГОЭРЛО.
Мы любили покопаться на чердаке в старых вещах, вникнуть в их суть. Там были и прялки, и ткацкие приспособления, и рамки для выделки шкур, и колодки для валенок. И чудной сосуд, вроде чайника, с мехами, как у гармошки. Его назначение мы сами так и не угадали. Оказалось, это дымарь. В него клали гнилушки. Поджигали и с помощью меха поддерживали тление древесины, которое сопровождалось выделением большого количества дыма. Деда Миша раньше держал ульи и дымарем отгонял пчел, чтобы достать соты.
Папа часто с сожалением говорит, что деда Миша умер рано и не передал внукам своего плотницкого и столярного искусства. А пироги, которые пекла бабушка Люба, так никто и не смог повторить. Она всю жизнь проработала в пекарне и умела, буквально, заговаривать тесто. Казалось, оно понимает ее слова и покорно превращается в ее руках в фигуристые плюшки. Конечно, никакая духовка и аэрогриль не заменят русской печи, и даже, зная рецепты, увы, таких пирогов, даже простого хлеба испечь нам не дано.
Умели наши бабушки и вязать, и шить, и готовить вкусные полезные блюда, и запасы на зиму сделать, и хворь без лекарств вылечить. Вспоминая об этом, на душе становится как-то пусто от понимания того, что эти навыки уходят из нашей жизни навсегда, и от этого мы становимся беднее. Уходят из нашей жизни и простые добрые старинные слова. За лето, общаясь с прабабушкой, я впитывала их как губка. Например, можно окутаться, покрыться одеялом. А можно по-старинному – обыгнуться. От одного этого слова становится теплее. Или слово «котух», которым в наших краях называли хозяйственные постройки… насколько оно благозвучнее, чем сарай, добрее. Обидно, что такие живые слова остаются только в словаре Даля, как тлеющие угольки после большого огня.
Огонь
Не на каждой совремнной карте вы найдете Студенец. Ее нет в расписании движения автобусов, нет остановки или указателя на дороге. Сейчас, чтобы объяснить, как доехать до Студенца, мы говорим: «Ищите после Долматова километровой столб с цифрой 18». Но для нас, чья жизнь всегда была связана со Студенцом, он был, есть и будет даже сейчас.
Осень 2008 года выдалась теплой и долгой. Трава, казалось, росла до самого снега. Ее, понятное дело, никто не косил ни в октябре, ни в ноябре. Просто все уже разъехались в города. В мае 2009 года мы как всегда открыли сезон и первого числа высадились трудовым десантом. Отогревали дом, копали участок, сгребали сухую траву. Ее было много: бурым густым ковром она лежала везде, убрать ее всю - не было времени и сил, а жаль.
Есть такая забава на Руси – жечь сухую траву. Зачем и кто сделал это в первый раз, не знаю, но каждую весну траву жгут. То ли случайно, то ли шутки ради у нас всегда почему-то горит трава на Волге, в Подвалице, возможно, так забавляются горе-туристы. Но, к счастью, раньше нам удавалось всем миром не подпускать огонь к деревне.
В этот 2009 год мы опоздали. Надеялись, что трава еще сырая, и в следующие выходные мы ее вычешем граблями. Надеялись, что лесник на тракторе прорежет плугом заградительную полосу от деревни к лесу. Но мы опоздали…
Уже утром 5 мая Студенца не стало. Огонь пришел, как всегда, с Волги, гонимый попутным ветром, он, как в печной трубе, гудел по оврагам и рвался к деревне. Дома вспыхнули почти одновременно. Пожарные, добравшиеся кое-как из Заволжска, даже не смогли въехать в деревню – такой стоял жар. Им удалось отстоять три дома на краю деревни, но, увы, не наш.
Невозможно было смотреть без слез на пепелище. Огонь не оставил ни единого бревнышка. Две ямы, заполненные искореженным железом, расплавленным стеклом и кирпичами от рухнувшей печки – это все, что осталось от нашего дома. И такая же картина на месте еще восьми домов.
Первое желание было бежать, забыть и никогда не возвращаться сюда, но потом пришло понимание, понимание того, что ни покупать, ни строить дом в другом более удобном и безопасном месте совсем не хочется, потому что не только дом был дорог нам здесь, дорога сама земля, поля. Леса и небо. Потому что здесь наша душа подпитывается теплотой и добротой, здесь живет наша память. И вот всем миром мы строим новое гнездо в Студенце – не такое большое, но все-таки свое, чтобы было куда вернуться, с чего начать, чтобы помнить свои истоки, а значит, чтобы жить…
