Сто тридцать семь лет назад, 9 февраля 1874 года родился крупнейший из режиссеров ХХ века - Всеволод Мейерхольд. Дата некруглая, поэтому в этот раз можно обойтись без особых славословий Мейерхольду; но есть в его биографии одна черта, в связи с которой о Всеволоде Эмильевиче хотелось бы вспомнить именно сегодня. На Мейерхольда, как ни на кого другого действовало обаяние власти, особенно государственной. И он, поначалу умело с властями играя, в конце концов за эту игру поплатился.
Даже среди людей современного театра, особенно молодых актеров, нет понимания того разнообразия отношений, которые Мейерхольд на протяжении всей своей жизни выстраивал с государством. Есть хрестоматийный образ режиссера: кожаная куртка, галифе, картуз со звездой, суровый "революционный" взгляд. Все это так - Мейерхольд действительно почти сразу после Октября вступил в партию и даже ненадолго принял управление театрами республики, а к Ленину позволял себе обращаться "Дорогой вождь!". Но с другой стороны, на должности заведующего ТЕО (театральным отделом) Наркомпроса режиссер пробыл совсем недолго, и главным представителем Советов от театра (как "назначенный" позднее Станиславский) никогда не был. Весь советский период Мейерхольда его клевали и справа, и слева, и снизу, и сверху. Писали, что он, увлекшись "футуризмом", грозит разрушить великую российскую культуру. Одновременно писали, что он, "ленинградский декадент", не понимает сути революционного театра (это он-то, который его фактически создал!), увлекается мистическими фантазиями, вместо того, чтобы живописать большую советскую стройку. Наконец, не в каждой биографии Мейерхольда (даже тех, что издавались в 1980-е) написано, что он был осужден и расстрелян по "контрреволюционной" 58-ой статье.
И это только "советский" Мейерхольд. Но ведь был еще Мейерхольд-бунтарь начала 1900-х, был Мейерхольд - режиссер Императорских театров. В каждый из этих периодов ему приходилось становиться в новую позицию по отношению к властям: сначала к жандармам, затем к самому самодержцу и двору, позднее - к Ленину и наркому просвещения Луначарскому, еще позднее - к РАПП`овцам (РАПП - Российская ассоциация пролетарских писателей) и новому наркому. В отличие от благонадежного Станиславского, который тоже проделал большой путь в театре, но никогда не имел какого-то особенного мнения о властях. Потому в итоге "умеренный" основатель МХТ стал символом театра - не только советского, но и мирового, а Мейерхольда реабилитировали только в 1955-м.
Почему государство, которое собиралось перекроить планету, устранить социальное неравенство и чуть ли не воскрешать мертвых, предпочло Станиславского идеологически близкому Мейерхольду? Об этом чуть позже. Вначале вспомним, какой путь к 1918 году прошел сам Мейерхольд.
Со своими "революционными" взглядами Всеволод Эмильевич определился почти так же скоро, как с решением быть актером. Еще в родной Пензе, куда после Ходынской трагедии стали ссылаться неблагонадежные, Мейерхольд подружился со ссыльным Ремизовым, вместе с ним пытался агитировать рабочих. Позднее, в Москве, уже поступив на учебу к Станиславскому, Всеволод, как многие его современники, увлекся Горьким, со сцены читал его "Песню о Соколе" - что тогда считалось едва ли не прямым вызовом самодержавию. Но чем дальше Мейерхольд продвигался на театральном поприще, тем меньше у него оставалось времени на революцию, хотя в дневниках и письмах резкий тон по отношению к государству у него сохранялся.
Это во-первых. Во-вторых, тут надо помнить, что в начале 1900-х быть радикалом, революционером или хотя бы критиковать власти было едва ли не хорошим тоном. Если не очень отвлекаться от театра, можно вспомнить Савву Тимофеевича Морозова, миллионера, который давал деньги одновременно на строительство здания МХТ, и на большевистские газеты. И сдавал деньги на революцию Морозов вовсе не в одиночестве.
Сохранился документ времен 1905 года - совершенно секретная "записка отделения по охранению общественной безопасности и порядка в столице". В нем говорится о литературно-музыкальном вечере в Териоках (теперешний Зеленогорск), устроенном артисткой МХТ М. Андреевой, причем силами полицейских литературоведов тут же анализируется революционное содержание читанного со сцены, сообщается об антиправительственных разговорах. Упоминаются, между прочим, и какие-то пущенные по рукам четыре дамских ридикюля, с приколотыми булавкой пояснениями: "в пользу боевой организации", "в пользу социал-демократической партии, "в пользу союзов" и даже, как сообщает пристав, нечто "на еврейском языке".
Конечно, Андреева, гражданская жена Горького - не рядовая актриса МХАТ, но и этот вечер с чтением стихов и пусканием ридикюлей по аудитории тоже был далеко не единичный.
Короче говоря, либеральные и революционные настроения интеллигенции начала века - это уже общее место. Правда, когда революция мешалась в их личные дела, все реагировали по-разному.
Так, революционный 1905 год обернулся и для Станиславского, и для Мейерхольда одним и тем же. Их общий проект "Театра-студии" не состоялся из-за того, как писал руководитель МХТ, что "москвичам стало не до театра". "Революция в России убила театральный сезон" - подвел для себя грустный итог Станиславский. "Я счастлив революции! - весело отзывался бывший ученик. - Она опрокинула театр вверх дном. И теперь только можно начать работу над созданием нового алтаря".
Мейерхольд, "счастливый революции", в самом деле принялся строить новый театр - не столько пока революционный, сколько "мистический".
"Я хочу, - писал тогда он, - увести зрителя из Церкви в подлинный храм - Театр. Разрешение религиозного вопроса совершится именно здесь". Потом, через пару десятилетий, советская критика припомнит такие заявления Мейерхольду, тогда уже неактуальные. Но, в самом деле, зачем режиссеру понадобилось уводить зрителей из Церкви, решать религиозный вопрос? Вероятней всего, для молодого Мейерхольда, только что пережившего революцию 1905 года, это был тоже вопрос власти, которой пусть номинально, но все же обладала Церковь. "Мистицизм - писал Мейерхольд, - это последний приют беглецов, не желающих склоняться перед временным могуществом церкви, но не думающих отказаться от свободной веры в потусторонний мир".
Впрочем, какими бы ни были декларации режиссера, театр он строил хороший - и с Комиссаржевской, и в крошечных студиях, и в Императорских театрах, куда его взяли скорее из каприза, но, в конечном счете, не пожалели. Именно в придворных театрах Мейерхольд отрабатывал балетные па с властями. Они ему совсем не пригодились в советское время, но, кажется, режиссера занимал сам процесс: как протащить на царскую сцену современную пьесу, да заставить актеров играть по-своему, да еще в императорской ложе никого не обидеть, но и себя не забыть. В целом, у Мейерхольда это получалось прекрасно, лучше, чем в 1920-е; но и правила игры тогда были другие.
Почему же все-таки Мейерхольду - главному смутьяну дореволюционного театра, бунтовщику почище Пугачева, другу Маяковского - не удалось стать главным режиссером театра революционного? Почему ему все время приходилось выслушивать и от критиков, и от творческих союзов, и от тогдашних министров культуры? Да, в общем, потому же, почему застрелился его друг Маяковский. Потому что они, революционеры, один в театре, другой в литературе, как бы им ни хотелось, не были нужны новой власти. Молодое советское правительство, до времени допуская эксперименты авангардистов, футуристов и конструктивистов, никогда не принимало их как настоящее пролетарское искусство.
Наркомпрос интересовали прежде всего не театральные фантазии, а ликвидация безграмотности с одной стороны и консервация "буржуазных" ценностей с другой. Именно на буржуазном, дореволюционном фундаменте, на тех, кого Маяковский предлагал сбросить с парохода современности, Советы собирались выстраивать новое искусство. Почему? Да потому что сами большевистские лидеры были людьми не очень большого и прежде всего консервативного вкуса. Ленин, как известно, кроме "Интернационала", любил разве что "нечеловеческую" "Аппассионату" Бетховена, передвижников, Пушкина, Гончарова. А футуристов и особенно Маяковского, по его собственным словам, "не понимал и читать не хотел, скучно, некогда".
И тут уж в какую позицию ни становись Мейерхольд, мещанского вкуса дорогих вождей ему было не перевоспитать. Тем более, когда за несовпадение с этими вкусами стали арестовывать. Но сам Всеволод Эмильевич этого, кажется, так и не понял до самого конца - ни когда застрелился Маяковский, ни когда стали "брать" коллег, ни когда ему самому в начале 1930-х предлагали остаться в Германии. Мейерхольд до конца верил, что справившись с Императором, разберется и с комиссаром. Но он ошибался.
Пожалуй, об этой ошибке стоит помнить любым деятелям искусства, которые сейчас вступают в партию, выходят из партии, говорят какие-то слова за и против государства. Если им трудно определиться с тем, на чьей они стороне, - пусть лучше берут пример со Станиславского: не будут ни на чьей.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
