Главный редактор RussiaProfile.org Андрей Золотов, выпускник 45-й школы 1984 года, заместитель руководителя Иновещания РИА Новости, лауреат европейской премии имени Дж. Темплтона за журналистику в области религии, написал этот текст для сборника к предстоящему в феврале 90-летию народного учителя СССР Леонида Мильграма.
В конце минувшего лета мы договорились встретиться с подругой, приехавшей из другого города. Мы познакомились несколько лет назад и быстро узнали, что оба из 45-й. Мильграм, 45-я, – все это способствовало такому доверию, которое редко возникает при знакомстве взрослых людей, не связанных узами общего детства. Вот у меня так случилось, что лучшие мои друзья – из школы, а не из университета. Можно годами не видеться, а встретиться – как не расставались. С этой дамой Н. в школе мы друг друга не знали – она была, да и есть на несколько лет меня старше. И познакомились мы в очень далекой от 45-й обстановке -- мы познакомились в церкви. Однако наша школьная общность тридцатилетней давности, неожиданно явившаяся вдруг теперь, и имя "Мильграм" стали знаками, скрепившими нашу дружбу.
В эту недавнюю встречу, прежде чем отправиться в ресторанчик, мы заехали на Гримау, 8. Попросили охранников, и нас пустили. Прошлись по первому этажу - сердце колотится. Вот дверь канцелярии и кабинета директора. Для нас – навсегда кабинета Мильграма. 126-33-82 – не стирается из памяти. Рядом – комната Совета пионерской дружины. Имени Ф.Э. Дзержинского, между прочим. Как там теперь пионеры называются? Дальше – дверь кабинета биологии, добрейшей Ирины Васильевны. Вот лестница, на которой я после уроков так незабываемо прекрасно целовался с... все и так знают с кем, зачем повторять?
А вот ниша напротив входа – своего рода алтарная абсида. Тут был в наше время барельеф с профилем Ленина, потом, помнится, в какой-то момент стоял государственный флаг России, а теперь красуется логотип 45-й. От распавшейся идеологической идентичности, через попытку национальной – к состоявшейся корпоративной.
Но именно перед этой нишей стоял в наше время глава корпорации – Леонид Исидорович Мильграм и встречал нас по утрам. И Мильграм оказался куда важнее Ленина. Пережил его. В моей жизни, по крайней мере.
Выходим на улицу – посидеть на железной "завалинке", посмотреть на красный асфальт, бывший в наше время невиданным пижонством. “Вот здесь всегда стояли вишневые "Жигули" Мильграма", - сказала дама Н., указывая на то известное всем нам место, где они действительно всегда стояли.
***
С этими вишневыми "Жигулями" связана одна особая для меня история. Она не совсем юбилейная, потому что весьма драматическая. Но, когда я думаю сегодня о Мильграме, когда я смотрю на развешанные по городу плакатные портреты его как Почётного гражданина города Москвы и с гордостью говорю своим спутникам, что это "мой директор школы", то вспоминаю в первую очередь именно ее. Потому что именно эта история, в которой мы оказались с Мильграмом по разные стороны баррикад, как ни странно, подняла для меня его образ на практически недосягаемую высоту.
Дело в том, что жил я на Ломоносовском проспекте, напротив кинотеатра "Прогресс", где теперь театр Армена Джигарханяна. И когда приходилось ехать в школу пораньше, то не раз, стоя на автобусной остановке, я видел, как мильграмовские "Жигули" выворачивают из "Красных домов" на Ломоносовский. Это соседство с директором давало мне – никогда не отличавшемуся большой скромностью ученику, которого Мильграм еще за что-то и любил и отличал – ощущение приближенности к высшему авторитету. Считалось, что я могу просто зайти в кабинет Мильграма и о чем-то спросить или попросить, хотя сейчас не могу вспомнить, зачем именно я этой привилегией пользовался в школьные годы.
Понадобилась эта привилегия уже после того, как я закончил школу в 1984 году и был студентом первого курса Факультета журналистики Московского университета.
Наступил апрель 1985 года. Только что умер Константин Устинович Черненко. Закончился год сплошного чувства стыда и неловкости за свою страну. Генсеком был избран Михаил Сергеевич Горбачев. Наверное, он уже успел съездить в Ленинград и выступить там, поразив всех нас в телевизионной записи тем, что руководитель нашей страны может говорить без бумажки и даже о чем-то актуальном. Но даже Апрельский (1985 года) Пленум ЦК КПСС, провозгласивший курс на "ускорение социально-экономического развития", еще не состоялся, не говоря уже о всех куда более поздних "перестройках" и "гласностях". Говорю это с уверенностью, потому что апрельский пленум открылся 23 апреля, а православная Пасха в 1985 году была 14 апреля.
И вот где-то незадолго до Пасхи звонит мне, уже первокуснику университета, наша школьная секретарь комитета комсомола Лена Белякова, которая была на один класс младше меня, и говорит что-то вроде: "Андрей, выручай! Мильграм вспомнил молодость и предложил комитету комсомола на Пасху послать юнкоров с фотоаппаратами по окрестным храмам – фотографировать молодежь, которая пойдет на Крестные ходы, а потом сделать стенгазету позора. Мы сказали, что этого делать не будем, а он давит. Мильграм тебя любит, ты можешь с ним поговорить?"
Почему-то нам, комсомольским активистам 45-й начала 80-х, не было нужды объяснять друг другу, почему таким атеистическим воспитанием заниматься не надо. Разумеется, я поговорю с Мильграмом! Я позвонил ему, сказал, что очень надо побеседовать о важном и срочно, и мы договорились встретиться в 7.30 утра следующего дня на автобусной остановке у кинотеатра "Прогресс" -- я подсяду к нему в машину по дороге в школу, и мы поговорим.
Именно в тот день я первый и единственный раз в жизни ехал в машине с Мильграмом. Конечно, положение выпускника давало мне больше "прав" в общении с директором. Но все равно: он был – и по сей день остается для меня - гигантским авторитетом. А садился я в его машину на той самой автобусной остановке, где мальчишкой видывал его проезжающие мимо небожительские вишневые "Жигули".
Я плохо помню все слова, сказанные в том разговоре. Но помню, что говорить было трудно. На тот момент я не был еще церковным человеком – до моего крещения оставалось еще целых 5 лет. Но, выросший в веротерпимой семье, при няне - Дивеевской монахине, прожившей в нашей семье 45 лет и умершей в 1981 году, когда мне было 13, а ей – 93, я был убежденным сторонником свободы совести, исторического и культурного значения Православной Церкви в жизни нашей страны. Вместе с одноклассниками и без них я с интересом и благоговением посещал любые доступные дома молитвы – действующие или музеи. Атеистическая пропаганда, не говоря уже о преследованиях или унижениях верующих, масштаб которых я вообще себе не представлял, казалась мне давним, преодоленным периодом в жизни Советской власти, а сейчас у нас в СССР этого быть не должно было!
Что-то об этом я и говорил - о том, что Церковь – это важно для познания своей истории и культуры, а что вмешиваться таким образом в личную жизнь молодежи – посылать фотографов, делать доску позора, настраивать одних ребят против других – нельзя. Мне даже было обидно за моего дорогого, бесконечно уважаемого Мильграма – как он этого не понимает!
А он искренне не понимал и говорил в совершенно иных категориях. Для него как раз религия была давно преодоленным этапом, принадлежностью отжившего и невежественного. "Я решительно не понимаю, что это такое за увлечение богоискательством среди интеллигенции!" - возмущался мой дорогой директор. Он скорбел о потерянных устоях. Он действительно вспоминал свою молодость, что-то связанное с войной. Но разве не в Великой Отечественной войне Церковь проявила свою патриотическую роль, парировал я почерпнутой из какой-то брошюры информацией? Но это не работало. Я пытался апеллировать к его итальянским связям. "Но в Италии совершенно иная ситуация" - говорил Мильграм.
Мы проспорили и те 15-20 минут, что ехали до школы в вишневых "Жигулях", и потом в его кабинете до самого начала уроков – всего около часа. В итоге Мильграм сказал: "Я с вами не согласен, но раз вы все так против, мы этого делать не будем".
***
Все это происходило 25 лет назад, в еще совершенно советское время. Да, Даниловский монастырь Церкви уже передали, но узнать об этом можно было только из газеты The Moscow News, издававшейся для наивных иностранцев и учеников английских спецшкол. Должно было пройти еще целых три года, прежде чем Политбюро решило праздновать 1000-летие Крещения Руси на общегосударственном уровне, что, в свою очередь, явилось изменением государственной политики в отношении религий. До последнего момента это решение было совершенно не очевидно и ему оказывалось серьезное противодействие. А пока происходили последние судороги советской атеистической машины, и, как теперь выясняется, они были совсем нешуточными.
Ну ладно я, 17-летний юнец, возразивший 64-летнему директору школы. Школа к тому времени была позади, и формально я не был в его, Мильграма, "юрисдикции". И он со мной уважительно и искренне, убежденно целый час дискутировал. Но ведь своему царю-директору, великому Мильграму возразили его 15-16-летние ученики, бывшие в совершенно ином положении, нежели я! Посмели возразить! По принципиальному, идеологическому вопросу! И он, повозмущавшись, внутренне не согласившись, остановился.
Не знаю, была ли вся эта затея с фотокорреспондентами на Крестных ходах действительно его личной инициативой или результатом какой-то инструкции с какого-то этажа партийной власти. Но она была ему внутренне близка. И он, конечно же, мог ее продавить, если бы захотел. Но он от нее отказался.
Потому что Мильграм уважал своих учеников.
Потому что он воспитал нас свободными личностями, даже до точки принципиального несогласия, честного спора с собой.
Потому что не зря он разрешал или устраивал в школе встречи с Натаном Эйдельманом, польским министром образования, казавшимся нам прилетевшим с другой планеты, хоть и социалистической, или лектором ЦК КПСС, который, не выходя за рамки существовавших правил, все же рисовал нам картину мира, весьма отличную от той, что рисовала газета "Правда".
Потому что, по внутренней ли интуиции, или "разложенный" бациллой итальянского еврокоммунизма, он фактически превратил нашу комсомольскую организацию в школьный парламент – иначе как бы посмел комитет комсомола возразить полновластному директору, а тот, поперек своей воли, смирился бы? Думаю, что и в сегодняшней, формально демократической России мало кто из государственных или корпоративных лидеров повел бы себя так же в аналогичной ситуации. А все описанное происходило задолго до обменов с американцами и прочих новых веяний!
Конечно, глупо и неисторично – а Мильграм все же когда-то преподавал историю – было бы, глядя из сегодняшнего дня, представлять его каким-то завзятым либералом или тайным диссидентом. Не знаю, как эволюционировали его взгляды впоследствии – а у всех у нас они эволюционировали – но тогда он был вполне советским человеком, убежденным атеистом и сторонником, скажем так, коммунизма с человеческим лицом. Да, он был привилегированным директором привилегированной школы. Но в силу ли глубокой честности, громадного дара любви или каких-то невероятных интуиций, он воспитал нас в обстановке взаимоуважения, личного нравственного выбора и свободы. И это главная привилегия, за которую я всегда останусь ему благодарен.
***
...Когда-то, когда 45-я школа участвовала в строительстве памятника бойцам 1-й Пролетарской Московско-Минской гвардейской дивизии у метро "Филевский парк", мы все писали сочинения – что-то типа "Послание пионерам и комсомольцам XXI века". Фрагменты этих наших сочинений были заложены в капусулу в фундамент памятника и должны были быть вскрыты в далеком, почти мифическом 2017 году. Ан вот осталось всего шесть лет, и настанет время эту капсулу доставать. Там будет написано много всякого бреда, и цена ему будет ничтожна. А вот пасхальный спор 1985 года – как урок свободы – имеет, на мой взгляд, право остаться в истории, а то и в вечности.
Спасибо Вам, Леонид Исидорович, за этот урок.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
