Анатолий Королев, писатель, член русского Пен-Клуба, для РИА Новости.
15 января русская и мировая поэзия отмечает 120-летие со дня рождения Осипа Эмильевича Мандельштама (1891-1938).
Гений Мандельштама не нуждается в доказательствах, его поэзия - золотой запас всемирной культуры, и все же когда-то он был никому не известным юношей, о котором Анна Ахматова написала позднее: "Тогда он был худощавым мальчиком, с ландышем в петлице, с высоко закинутой головой, с ресницами в полщеки".
Вволю ему удалось пожить только до революции 1917 года, до нее были Европа, учеба в Сорбонне и Гейдельберге, свобода, стихи, мираж Петербурга (слова поэта), ландыш в петлице… после была судьба одной ссоры. Мандельштаму удалось то, чего не рискнул сделать никто из великих поэтов того времени - ни Ахматова, ни Пастернак, ни Маяковский - он умудрился поссориться с самим Сталиным.
Дело в том, что тиран тоже был из поэтов и в юности всерьез увлекался стихами, одно из его стихотворений даже вошло в антологию грузинской поэзии, причем задолго до того, как он стал хозяином партии и государства. Эту тайную страсть вождь не оставил и в зрелые годы, и однажды даже решился переслать свои опусы Пастернаку (под видом стихов одного друга), а тот на чистом глазу с наивностью небожителя ответил, что стихи прочитал, и стихи плохие. Так ему и передать? - спросил вождь. Так и передайте, ответил поэт. Вождь положил трубку. Пастернаку этот ответ никак не аукнулся, а вот Мандельштаму Сталин ничего не простил.
В ноябре 1933 года Мандельштам пишет самую страшную эпиграмму в истории советской поэзии:
"Мы живем под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову кует за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него - то малина
И широкая грудь осетина".
Имея безрассудную смелость дать такую пиитическую оплеуху тирану, Мандельштам еще имел наивность прочесть ее вслух в компании литераторов, где наверняка были стукачи и наушники - обычная примета того времени тотальных доносов и слежки.
Короче, уже через секунду стопка переписанных эпиграмм лежала на зеленом сукне в кабинете товарища Сталина.
Судя по всему, генсек растерялся, он не знал как реагировать на оскорбление, в котором, конечно же, не просматривалось никакой антисоветчины или троцкизма, никакой антипартийности, никакого уклона, ничего, кроме открытой личной ненависти к нему. Персональные выпады не входили в компетенцию вождя и фактически не подлежали партийному суду. Не стреляться же с оскорбителем!
В некой растерянности Сталин позвонил Пастернаку, и между ними состоялся нервозный разговор о поэзии Мандельштама… обстоятельства диалога нам известны только со слов поэта, который позднее признался, что ушел от прямого вопроса о качестве стихов, сказав только, что Мандельштам - мастер, и постарался переключить разговор на вечные темы. После чего получил отповедь Сталина о том, что в партии так за друзей не заступаются, и на этом вождь бросил трубку.
Коварно переложив ответственность за судьбу поэта на совесть другого поэта, Сталин дал отмашку привести небожителя в чувство, выслать Мандельштама куда-нибудь из Москвы. И подальше.
Так начался путь Орфея в ад.
За ссылкой в уральскую Чердынь последовала ссылка в Воронеж, но тогда хоть жена последовала за ним; затем пауза и новый арест в ночь с 1 на 2 мая в 1938 году, после чего жить ему осталось полгода: поэта отправили по этапу через Сибирь во Владивосток… Существует несколько версий смерти Мандельштама в лагере, по самой страшной он умер от голода в декабре, перед самым новым годом, в лагпункте Вторая речка на пороге столовой, куда его не пускали зеки из-за того, что несчастный потерял всякий человеческий облик.
Могила Мандельштама неизвестна.
В своих воспоминаниях вдова поэта Надежда Мандельштам писала:
"Мандельштам, человек предельной эмоциональности, всегда остро чувствовал смерть - она как бы всегда присутствовала в его жизни. И неудивительно - поэзия, в еще большей степени, чем философия, есть подготовка к смерти. Только так понятая смерть вмещает в себя всю полноту жизни, ее сущность и реальную насыщенность. Смерть - венец жизни…. В смерти есть торжество, как сказал мне когда-то Мандельштам".
Что ж, чем-чем, а смертью страна могла накормить поэта досыта.
Ему достало только одной казни - гибели Гумилева - чтобы навсегда разлюбить Петербург/Ленинград… Я туда больше ни за что не вернусь, говорил он жене. И не вернулся. Выбрал новым гнездом Москву, которую так никогда и не полюбил и жизнью в которой всегда тяготился.
Ему хватило одной ненависти чтобы мысленно оставить Россию, как когда-то Одиссей оставил родную Итаку, а Джойс распрощался с Дублином, только в отличии от них у Мандельштама не было никаких шансов для реального бегства.
Как поэт Мандельштам тоже дошел до края, до последней черты… Незадолго до ареста и гибели он принял решение начать все с нуля, отбросить всю прежнюю мировую поэзию как то, что состоялось и что не требует продолжения, отказаться от учителей, забыть все стихи, что звучат в памяти, и начать писать от угла, от краеугольного камня, с чистого листа, писать нечто невиданное и неслыханное прежде.
Если бы не гибель, думаю, Мандельштам бы смог совершить такой подвиг и создать новую речь, новые своды и новые смыслы.
Но и того, что он свершил, хватит надолго, может быть и навечно.
"Как облаком сердце одето и камнем прикинулась плоть,
Пока назначение поэта ему не откроет Господь.
Он ждет сокровенного знака, на песнь, как на подвиг готов,
И дышит таинственность брака в простом сочетании слов".
Поэта нет, но ландыш в его петлице благоухает.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
