Казимира Дануте Прунскене была первым премьер-министром провозгласившей независимость, но еще никем не признанной Литвы. С чем пришлось столкнуться правительству республики, первой объявившей о выходе из состава СССР, и почему накануне январских событий 1991 года оно ушло в отставку, "янтарная леди", как называли ее на Западе, рассказала корреспонденту РИА Новости.
"Хронология событий в Литве в январе 1991 года">>
- С чего начиналась независимость Литвы?
- В конце ноября 1989 года мы добились принятия в Верховном Совете СССР закона об экономической самостоятельности трех прибалтийских республик. Я была заместителем председателя Совета Министров Литовской ССР и вела эту тему не только за Литву, а за все три республики. Тогда уже начали обсуждать вопрос о таможенных границах между республиками и о национальных валютах. Этой идее категорически противостояли центральные власти и особенно Николай Рыжков, председатель Совмина СССР. Мы прописали, что расчеты с другими союзными республиками будут производятся в рублях, а про то, какая валюта будет действовать внутри республики и как будут производиться расчеты с другими странами, просто умалчивалось.
Так, с конца 1989 года мы фактически могли распоряжаться своей экономикой, но союзные власти тормозили юридический процесс передачи конкретных объектов. Шел спор, он накалял страсти, и, конечно, все больше на повестку дня выходил вопрос о полноценной независимости. Когда нас ("Саюдис" – литовское движение за перестройку) избрали в начале марта 1990 года, и когда мы собрались 10 марта, мы, конечно, обсуждали, какое государственное формирование представляем. Выборы прошли в Верховный Совет Литовской ССР, но, собравшись, мы изменили название нашего государства на Литовскую республику. А уже 11 марта был принят Акт независимости, воздержались лишь несколько человек. И с того момента мы уже юридически по нашим законам стали независимыми. Мы приняли временный Основной закон, который проработал до конца 1992 года.
- Тогда же Вы официально возглавили правительство?
- Когда меня назначили 17 марта премьером, я сразу же с трибуны, чтобы не дать слишком политизировать эту тему, предложила сформировать коалиционный кабинет министров на основе принципа согласия. Заместителем становится Альгирдас Бразаускас, глава получившей треть голосов самостоятельной коммунистической партии Литвы, она уже в январе отошла от КПСС. Президента тогда еще не было, первым человеком в государстве, по сути, был глава парламента Витаутас Ландсбергис, я стала премьером, Бразаускас моим заместителем.
- Какими были первые шаги первого правительства Литвы?
- В Литве не было многих республиканских министерств, очень многое находилось в ведении Москвы, союзные власти управляли энергетикой, крупной промышленностью, железными дорогами, авиаперевозкам, связью, банками... Я опиралась на опыт Западной Германии, нелегко было разделить компетенции между отраслевыми или правительственными институтами и самоуправлениями, каждый тянул одеяло на себя. Мы обменивались опытом, искали лучшие варианты и работали совместно с другими прибалтийскими республиками. Из трех премьеров я единственная была экономистом. Кстати, ту концепцию формирования правительства, которую я предлагала, лучше всех потом реализовала Эстония. У нас сформировалось очень сильное правительство, в кабинете практически все были с научными степенями, в том числе шесть докторов наук.
- У вас было представление об идеологии реформ?
- Я как приверженец западногерманской модели была убеждена в необходимости социально ориентированной экономики, в которой соблюдается баланс между свободами бизнеса, либеральной экономикой – с одной стороны, и социальной ответственностью – с другой. Правительство разработало программу постепенных реформ без резких переломов. Мы, например, хотели выйти на западные рынки, но это не означало, что завтра надо прекратить выпуск микросхем, топливной аппаратуры, радиотехники, которая производилась в кооперации с предприятиями других республик или для них. Это было бы нелепостью, хотя, когда мы ушли, так и было сделано: обрубили все связи, как топором, и крупные предприятия один за другим закрылись под ударами шоковой терапии. И когда я говорила, что нельзя разрывать связи, меня обвиняли, что я подыгрываю Москве. Нужно было убедить парламент, что нельзя бросать на произвол людей, тысячи из которых теряли рабочие места на предприятиях, но многие тогда представляли себе рынок как дикий капитализм. Было трудно договариваться со своими же соратниками, казалось, что их кто-то настроил против здравого смысла.
- Литва сильно страдала от экономической блокады?
- После провозглашения независимости союзные власти приняли решение блокировать поставку нефти, газа, других ресурсов, блокировать со всех сторон. Я, например, договорилась с Грецией о поставке сорока тысяч тонн нефти, но потом пришлось дать отбой, потому что танкер не пропускали. Конечно, мы находили друзей, которые нам помогали, прежде всего в России. Нужно было хитрить, скажем, товар оформляли как для Калининграда, а он оставался здесь.
- Пик противостояния пришелся на январь 1991 года, спустя почти год после провозглашения независимости. Почему, на Ваш взгляд, не удалось избежать кризиса?
- Вина за это лежит не только на Москве. Премьер-министр Николай Рыжков всегда был категоричен по отношению к нам, но Михаил Горбачев пытался быть гибким, особенно перед присуждением ему Нобелевской премии осенью 1990 года. В июле он пригласил на совещание в Москву по два человека из трех балтийских республик – председателя Верховного Совета и премьера. Я не могла убедить Ландсбергиса, чтобы он поехал. Мне позвонил Евгений Примаков, председатель Совета Союза (одна из палат Верховного Совета СССР) и спросил, почему мы не хотим использовать шанс, который дает нам Горбачев. Узнав об отказе Ландсбергиса, Примаков сказал: "Передайте ему, что тогда он берет ответственность перед своим народом за провал переговоров". И только после этого звонка Ландсбергис решил отправить меня в Москву вместе со своим заместителем. На совещании чувствовался настрой на то, чтобы найти выход, Горбачев нас поддерживал. Обсуждалась тема подписания ли нового Союзного договора. Я сказала, что мы можем говорить только о договоре с Союзом, а не в Союзе. Горбачев спросил: "А как вы представляете договор с Союзом? Давайте искать формулу. Я сам выведу вас в международные структуры". Тогда мы согласились и предложили начать совместную работу в этом направлении, сформулировать, что такое договор между Литовской Республикой и Советским Союзом, то есть тот договор, к которому мы и стремились. Мы приехали обратно с чувством, что мы выиграли. Но Ладсбергиса это не порадовало. Мы не использовали предоставленного нам шанса. Нам предложили начать переговоры в июле, но до ноября мы топтались на месте. Ландсбергис сам хотел руководить переговорами. Эти переговоры не принесли результата, было слишком много спорных вопросов и, особенно, по передаче основных объектов. Не стоит забывать, что в мире назревала напряженность из-за приготовлений к войне в Персидском заливе. И если у кого-то была мысль насильно удержать Литву в СССР, то они могли полагать, что в контексте войны это останется незамеченным миром.
- Почему, на Ваш взгляд, страны Запада долго не признавали Литву?
- Они не хотели дестабилизировать обстановку в регионе. Они считали, что, если Горбачев будет свергнут, то может возникнуть хаос. Они не были уверены, что реакционные силы не возьмут верх над ними и нами. Маргарет Тэтчер полагала, что мы якобы не жизнеспособны. Мне удалось доказать ей, что независимость Литвы и перестройка Горбачева – это не альтернативные пути, а взаимодействующие, никакая перестройка невозможна, если нас насильно удерживают в составе Советского Союза. Я всегда говорила, что симпатизировала Горбачеву в начале перестройки, но потом он стал препятствием в реализации нашего права. В конце концов Тэтчер сказала: "Мы поем одну песню, я вам помогу". И на Горбачева начали давить, правда, деликатно, чтобы он не потерял лицо. В начале мая я встречалась с Джоржем Бушем, с которым спустя три недели должен был встретиться Горбачев. После встречи была пресс-конференция, на которой меня спрашивали, просила ли я Буша, чтобы он отказал Москве в помощи. Но нет, я не просила об этом, потому что помощь нужна была не властям, а людям. Однако я отметила, что если они предоставят эту помощь, не потребовав снять экономическую блокаду с Литвы, то мы будем считать, что они поддерживают именно имперские амбиции Советского Союза, а нас бросают на произвол судьбы.
- Почему Вы подали в отставку накануне событий 13 января? Могли ли Вы повлиять на ситуацию, если бы оставались во главе правительства?
- Я пыталась. 7 января мы решили, что я и посол Эгидиюс Бичкаускас, который работал тогда представителем Литвы в Москве, должны поехать к Горбачеву и выяснить, что происходит, поскольку у нас появилась информация об увеличении численности ОМОНа в Литве. 8 января утром мы поехали в Москву. Нас заставили до 14 часов ждать, потом Горбачев нас принял, но он явно не владел ситуацией. Он предложил обратиться к Дмитрию Язову (министр обороны СССР). Но Язов был в отъезде. Я несколько раз спросила: "Михаил Сергеевич, Вы подтверждаете, что отсутствуют планы насильственных действий в отношении Литвы? Я могу сказать Литве, что опасности насилия нет?" Он мне ответил: "Вы ничего не должны говорить, о чем мы не договорились".
А в это время в самой Литве объединились враждебные силы, не только оппозиция, но сторонники Ландсбергиса, которые давно выступали против нашего правительства. Ландсбергис постоянно требовал отставки Бразаускаса, как будто ему кто-то все время внушал эту мысль, но я была категорически против, он помогал в решении хозяйственных вопросов, хорошо знал экономику. В тот день, когда я уехала с Бичкаускасом в Москву, поднялись цены. Произошло это из-за того, что мы практически разделили бюджеты. С января 1990 года нам не поступало возмещение за продовольствие, продаваемое по субсидированным ценам, скажем, когда себестоимость 4 рубля, а продается по 2 рубля. И мы договорились с Россией, что ей мы тоже будем продавать дороже, по тем же ценам, что и в самой Литве, с учетом себестоимости. А Россия нам по своим ценам продает ресурсы. Это был прекрасный вариант для Литвы. Но когда я ушла в отставку, эту договоренность заморозили с нашей стороны. Сами все свернули, не разобравшись в чем дело.
И вот когда мы с Бичкаускасом вернулись из Москвы, то услышали, что обсуждается отстранение правительства. Кто-то спросил Ландсбергиса: "Где Прунскене?" Он ответил: "Не знаю, зачем-то поехала в Москву". Хотя накануне мы в его кабинете приняли решение об этой поездке, и даже обсуждался круг вопросов, которые мы должны обсудить с Горбачевым. В общем, нечестно все происходило. Однако чтобы смягчить реакцию людей и напряжение, поговорив с Бразаускасом, я заявила, что у нас разошлись мнения по многим вопросам в области экономики, по аграрной реформе. Парламент Литвы отменил повышение цен, и мы оказались в тупике, продавали по 2 рубля, а производили по 4 рубля. Ничего не оставалось, как сказать: "Хорошо, мы уходим, справляйтесь сами". Они подержали цены несколько недель, потом вернулись к тому, что сделали мы, но уже с другим премьером. Ландсбергис поменял окружение, избавляясь от меня, от Бразаускаса, от других людей, которые не подчинялись его воле. Хроническая депрессия продолжалась до сентября, только тогда, после провала августовского путча, Литву признали, мы победили. То есть в России были побеждены силы прошлого, а как следствие пришло решение и для нас. Но до сих пор часть населения считает, что Ландсбергис победил реакционные силы, победил Советский Союз.
- А можно ли было избежать январских событий в Литве?
- Трудно сказать. Конечно, если бы уже был договор, процесс был бы необратимым. Но реакционным силам удалось расколоть политические силы (парламент против правительства), то есть расшатались наши основы стабильности.
- Это произошло извне или были внутренние причины?
- И то, и другое. Черный сценарий реакционных сил исходил от КГБ, ГРУ. Приезжали и из центра, агитировали. Не будь путчистов, наверное, могло бы все сложиться иначе. Но и среди нас нашлись люди, уязвимые из-за своих амбиций, конкуренции. Монопольные амбиции, личностные проблемы, корыстные интересы способствовали дестабилизации изнутри.
- Какие ошибки допустили Литва и Россия, выстраивая двухсторонние отношения?
- Некоторые литовские консерваторы до сих пор ищут в Москве Сталина, отождествляют Кремль со старым режимом, а это несправедливо, и отнюдь не работает на партнерство и благополучие в регионе. Основная ошибка – нежелание видеть в России партнера, пытаясь использовать прошлое в угоду своему электорату, который не может забыть ссылки и преследования советского времени. Но мы ищем взаимные интересы, хотим быть выгодным и интересным партнером друг для друга.
