Ольга Галахова, театральный критик, главный редактор газеты «Дом актера» специально для РИА Новости.
На малой сцене МТЮЗа, которую в театре называют «Белой комнатой», ученица Камы Гинкаса Ирина Керученко поставила спектакль по повести Федора Достоевского. Это работа успела стать заметным событием.
Камерный зальчик мест на пятьдесят, в котором есть обычные окна, а свет включается самым элементарным бытовым образом, Ирина Керученко уподобила петербургской квартире. Той самой, где живет заемщик, — с конторкой и счетами для оценки приносимых сюда вещей людьми, доведенными до последней черты отчаяния. Тут же и стол с множеством отделений для хранения этого самого принятого «товара», оплаканного слезами и горем несчастных. Тут и две коробки, куда складываются свежие поступления. Но эта квартира не выглядит богато, не похожа она и на лавку скаредного скупщика. Пространство дышит какой-то тревожной пустотой (художник - Мария Утробина).
Проем между ставнями окон — своего рода кладовая, в которой спрятаны, утрамбованы небольшие венки. Придет время, и они завалят всю сцену. Слева от зрителя дверь, которая обозначает пространство вне квартиры героя. Там живут и злобные тетки, желавшие продать свою кроткую племянницу, там же, за этой чертой и другая квартира обидчика заемщика – некоего Ефимовича, не оставляющего в покое свою и без того растоптанную жертву. На сцене есть еще железная кровать, которая, если надо, становится то забором, то воротами.
В спектакле заняты три актера, обозначенные в программке как ОН (Игорь Гордин), ОНА (Елена Лямина), Лукерья (Марина Зубанова).
У Достоевского мы читаем: «Представьте себе мужа, у которого лежит на столе жена, самоубийца, несколько часов перед тем выбросившаяся из окошка. Он в смятении и еще не успел собрать своих мыслей. Он ходит по своим комнатам и старается осмыслить случившееся, "собрать свои мысли в точку".
Притом это закоренелый ипохондрик, из тех, что говорят сами с собою. Вот он и говорит сам с собой, рассказывает дело, уясняет себе его».
Собственно с этого и начинает Керученко инсценировку. Но одно дело — проза, другое, как прозу сделать театром, да еще когда на сцене сразу же надо показать покойницу. К тому же Керученко честно идет за автором и начинает спектакль как бы с конца истории, не с обстоятельств знакомства, женитьбы, отчуждения и самоубийства героини. Сценическое повествование режиссер строит не на сюжете гибели Кроткой, а тщательно воссоздает в своей логической последовательности цепь психологических подробностей, неумолимо ведущих к трагической развязке.
ОНА сидит перед нами, совсем юная, в скромном сером платьице, но щедро убранная нитками жемчуга. Не тем ли, скупленным у несчастных? ОН разглядывает суженую и в нервном припадке сообщает нам, что носик-то у нее заострился, и она тут, рядом, на столе. ОН рассматривает жену, не понимая, как еще несколько часов назад, когда герой уходил из дома, она была живой. А сейчас ее тело есть, но ее самой уже нет. ОН садится к ней близко-близко в надежде обнаружить дыхание, быть может, она моргнет, и дурной сон рассеется. Его Кроткая проснется и тихо улыбнется, как улыбалась только она. Раскроет свои большие глаза, и ОН больше не будет истязать ее своей властью, производить опыты над этим кротким, но гордым созданием. Ведь уходя, он думал, что вернется в дом другим, что заживут они по-новому, быть может, поначалу несчастливо, но по-человечески.
Достоевский пишет в начале повести, что это не рассказ и не записки, в поле его внимания человек, оставшийся наедине с собой в отчаянную минуту своей жизни. Режиссер это одиночество перед мрачной бездной переводит в исповедь скупщика, который довел жену до самоубийства.
Игорь Гордин предстает совершенно в новом качестве в этом камерном спектакле. Актер уже сумел убедить зрителя, что ему поддаются как сильные, так и слабые характеры. Он убедителен и в гротескном чеховском Боркине, и забитом интеллигенте Тихоне в «Грозе». Гордин умеет быть умным на сцене и в то же время последовательно азартным, как в роли Энрика («Метод Гренхольма», Театр наций). В его игре всегда присутствует некая благородная сдержанность. Кажется, он предпочитает копить темперамент и не любит открытых страстей, делая порой своих персонажей чуть строже. В спектакле по повести Достоевского актер, кажется, позволяет себе ослабить прежние установки и открыться в большей мере, чем прежде.
Он не щадит себя ни секунды сценического времени. Находясь в постоянном общении с залом, то ерничает, то ищет поддержки и одобрения. Актер превращает публику в зримую совесть им содеянного. Все время помнит, что сосуществует в двух временах — времени воспоминаний о том, как Кроткая пришла к нему заложить свои вещицы, как спас ее от брака с купцом, усахарившим прежнюю жену, как начал истязать Кроткую, чтобы осознать свою власть, как друг друга они стали мучить молчанием, и времени страшного настоящего. Такая игра требует особого мастерства, органики непростых переходов от самопрезентации характера перед зрителем до углубленного психологического диалога с партнершей, которая к тому же, так написано у Достоевского, в основном молчит. Тут не спрячешься за реплику, за диалог — тут надо насыщать собою, своей физикой, нервами, душою игру об отчаянии героя.
Гордин даже позволяет себе бурный всплеск эмоций со слезами и мольбами в сцене раскаяния, когда он готов целовать землю, по которой ходит Кроткая, и обцеловывает ее с головы до ног после того, как она приходит в себя после болезни. Но раскаяние почему-то всегда приходит поздно. Кроткой это уже не нужно. Она окончательно поняла, что никогда не полюбит своего мужа.
Эта сцена поставлено страстно и сильно. ОНА сжимается от его чувств, физически их отторгает, буквально впечатывается в стенку, ей страшны его прикосновения, не говоря уже о поцелуях. Она мечется в этой квартире, как существо в клетке.
Елена Лямина играет гордую кротость. Она была готова полюбить и вошла в дом, держа на ладони свое сердечко, уже так перестрадавшее в этой жизни. В ее руках семейный альбом с заложенными в нем сухими кленовыми листьями. Она открывает страницы, чтобы показать мужу то, что осталось от семьи у сироты. Она готова делить и радость, и печаль, она даже готова стоять за ненавистной конторкой и выполнять невыносимую для нее работу по оценке и скупке. Ведь Кроткая помнит, как сама еще недавно стояла по другую сторону.
Но ОН убивает в ней это чувство благодарного сердца, и жить с ним, просто жить ей оказывается уже не под силу. Как будет жить ОН, ему самому тоже неизвестно.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
