Кто смотрел на канале «Культура» документальный мини-сериал «Бродский. Возвращение», а еще раньше – «Прогулки с Бродским», тот наверняка обратил внимание на вроде бы ничего не значащую, вроде бы пустую, но характерную для героя присказку: «И так далее, и так далее». Она, как правило, следует за тем или иным рассуждением, смысл которого убегает за горизонт.
Для нас он «убегает». Для Бродского он – рядом, он – с ним.
Для него нет линии горизонта. Вернее, она есть, но она для него не преграда.
«Когда так много позади,
Сядь в поезд,
Высадись у моря
Оно обширнее, оно и глубже».
И так далее и так далее.
…Он высадился в очередной раз в 93-ем году в городе Венеции, окруженном морем, чтобы показать своему другу юности Евгению Рейну этот город, прокатиться с ним по каналам…
И так далее и так далее.
Сделано это было под кинокамеру документалистов Елены Якович и Алексея Шишова. Снятый материал позволил смонтировать сначала «Прогулки с Бродским», в которые многое не поместилось. Теперь мы имеем полную версию - «Бродский. Возвращение».
Помимо самого Бродского, в фильме замечательны настроение, интонация, пейзажи, запечатленные оператором Олегом Шорохом, под череду которых вспоминается одна из «Венецианских строф»:
«Стынет кофе. Плещет лагуна, сотней
мелких бликов тусклый зрачок, казня
за стремленье запомнить пейзаж, способный
обойтись без меня».
Теперь венецианские пейзажи уже не обойдутся без него – без Иосифа Бродского. Он – их часть. Благодаря его стихам и фильму о нем.
Он вспомнил, как был несчастен, когда впервые здесь высадился. Он был несчастен от того, что не было рядом с ним никого, с кем можно было бы разделить наслаждение первооткрытия. И несчастен был до того момента, когда начал сочинять «стишки».
За кадром рассказал авторам, как он счастлив теперь от того, что имеет возможность показать Венецию русским. Гид, надо сказать, он замечательный. Все достопримечательности, мимо которых он ведет нас, мгновенно зарастают образами, ассоциациями, догадками…
И так далее, и так далее.
***
Дар каждого большого поэта – прозревать пространства и века во все стороны, таскать за собой Вечность, словно это заплечная сумка. Бродит ли он по рыбному базару в Венеции, или присаживается за столиком в кафе «Флориан» на площади Сан-Марко, чтобы выпить чашку кофе и выкурить полпачки сигарет. Он в каждой подробности, на которую падает его взгляд, обнаруживает связь с мирозданием во всей его длительности и целостности.
Вот на глаза попался каменный лев. Рядом – кот. Обилие кошек – примета Венеции. Бродский поясняет, что оно связано с изобилием рыбы, которая является лакомством и для людей, встречающихся с удочками вдоль набережных каналов. «Водичка» в них не кажется слишком чистой.
- Рыбка – не дура, она фильтрует ее, - объясняет Бродский. А кот – сокращенный лев. Как мы – сокращенные христиане.
И так далее, и так далее…
В другом месте Бродский, возвращаясь к «сокращенному льву», объясняет магию его повадок. Суть объяснения в том, что кошка – всегда грациозна. Грациозна и женщина, но не всегда. «На 70%» - прикидывает он на глазок. А кошка, по его ощущению – стандарт грациозности.
И так далее и так далее.
«И т.д. и т.д.» для Бродского – не просто отточие; это не знак препинания, это скорее знак открытости, бескрайности, в том числе и мысли. А образ бескрайности и глубины для него – вода (чтобы сбавить пафос, он ее называет «водичкой»). И вообще для него два самых великих шоу – вода и плывущие облака, которыми он готов бесконечно наслаждаться.
И так далее и так далее.
ХIХ и ХХ века идут через запятую.
Особенность ХIХ столетия: он контрастный. Это столетие, в котором повстречались Бонапарт и Достоевский. В этом смысле следующий век такого рода зигзагами похвастаться не может. Все только ускорилось: паровозы, авто, самолеты…
И так далее и так далее.
Это нашло отражение в культуре. Поэты больше не задерживаются на деталях. Им некогда сосредоточиться. Последний, у кого это получалось - Мандельштам.
- И у тебя, - вставил Евгений Рейн.
- Ну и у меня, - нехотя и смущенно соглашается Бродский.
Тут уже у меня всплывает пример с замеченной подробностью бытия:
«Мы знаем, что мы на севере. За полночь гроздь рябины
озаряет наличник осиротевшей дачи».
Или: «Город выглядит как толчея фарфора
и битого хрусталя».
Или: «Смятое за ночь облако расправляет мучнистый парус».
И так далее и так далее.
***
В тех семнадцатилетней давности прогулках по Венеции, он не однажды поминал Россию, Лениград, Москву…
Говорил об изменениях в стране. Назвал их лихорадочными. «Не жалко той Системы (имея в виду советский режим – Ю.Б.); жалко Родину».
Определился и с политической симпатией: «Если Ахматова говорила, что она – человек партии Хрущева, то я – принадлежу партии Ельцина».
А что касается сложностей развития страны, то они на его взгляд коренились в исторически сложившемся взгляде на человека, как на вещь. Притом заменимую и разменную. 70 лет коммунистического диктата только укрепили эту привычку, сделали ее не то, что второй, но первой натурой российского гражданина.
…Пока шел «Бродский» на «Культуре», на 5-м продолжали судить историю. И было видно, сколь низка цена человеческой жизни.
Она была низка десятилетия и столетия назад. Она низка сегодня. Насколько низка, даже страшно признаться в этом. Но цифры интерголосования – упрямая вещь. Они (90 : 10) в пользу исторических преступников Сталина, Бен Ладена, Саддама Хусейна и так далее и так далее.
- Жалко Родину, - повторил бы Бродский.
Еще он сказал бы:
«Только с горем я чувствую солидарность…
Но пока мне рот не забили глиной из него будет раздаваться благодарность».
***
Груз неуважения к человеку он испытал на себе. Он пытался бежать из страны, был судим, был сослан, «жрал хлеб изгнания, не оставляя корок» и т.д. и т.д. Но он считал, что испытал лишь маленькую толику того неуважения, что несли, окружавшие его миллионы сограждан, родство с которыми всегда помнил. И это не слова. Это чувства, достоверность которых засвидетельствовал документальный фильм о нем.
…Он собирался придти и умереть на Васильевском острове. Но умер за океаном, похоронен в окружении «водички», в городе-острове в Венеции.
Ему уже не вернуться на Родину. Может быть, ей, блудной матери, удастся вернуться к нему, к великому поэту, к сыну-изгнаннику.
И так далее и так далее.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
